— Хорошо! — сказал я. — Чертовски хорошо! Какая находка для наших безработных, для наших бедных голодных безработных.

И я отломил себе новую порцию.

Необычайно отрадно было думать, что на Луне имеется такая хорошая пища. Голодная тоска уступила место беспричинной веселости. Страх и отчаяние, терзавшие меня, совершенно рассеялись. Я уже больше не считал Луну планетой, с которой надо бежать как можно скорее. Нет, она казалась мне убежищем для обездоленной части человеческого рода. Отведав этих грибов, я тотчас же позабыл селенитов, лунных коров, крышку и подземные шумы.

Когда я в третий раз повторил мою фразу о «находке для безработных», Кавор стал одобрительно поддакивать. Я чувствовал, что у меня шумит в голове, но приписал это действию пищи после долгого поста.

— Пр'всходное 'ткрытие, Кавор, — сказал я. — П'хоже на к'ртофель.

— Что? — спросил Кавор, — 'ткрытие Луны только кт'офель?

Я взглянул на него, пораженный его, охрипшим голосом и неотчетливым произношением. Мне вдруг пришло в голову, что мы, быть может, отравились этими грибами. Я вообразил также, сам не знаю почему, будто Кавор приписывает себе открытие Луны. Но, ведь, он вовсе не открыл ее! Он только первый до нее добрался. Я взял его за руку и попробовал растолковать ему это, но мои рассуждения были слишком сложны для его отяжелевшего мозга. Вдобавок, мне вдруг стало необычайно трудно излагать мои мысли. Кавор тщетно силился меня понять. Помню, я тогда подумал, что под влиянием грибов и у меня, должно быть, сделались такие же рыбьи глаза, как у него. Но он скоро перестал меня слушать. И сам пустился в разглагольствования.

— Мы, — объявил он с торжественной икотой, — только продукты пищи и питья.

Он повторил это еще раз, и так как я вдруг почувствовал охоту к философским рассуждениям, то и решил его опровергнуть. Возможно, что при этом я несколько запутался. Но Кавор, несомненно, очень плохо меня слушал. Он с трудом поднялся на ноги, опираясь на мою голову, что было довольно невежливо. Он стоял теперь, поглядывая по сторонам и очевидно не испытывая больше никакого страха перед обитателями Луны.

Я попробовал указать ему, что это опасно, хотя сам уже лишь очень смутно понимал, в чем заключается опасность, но слово «опасно» как-то перемешалось у меня со словом «нескромно», и я промолвил что-то, прозвучавшее как «укромно» или «огромно». После безуспешной попытки как-нибудь разъединить эти слова, я продолжал мои философские рассуждения, обращаясь главным образом к незнакомым, но внимательным коралловым побегам, окружавшим меня. Я чувствовал, что надо как-то выяснить эту путаницу между Луной и картофелем. Я пустился в длиннейшие рассуждения, доказывая, что прежде всего необходима величайшая точность терминологии. Я тщетно старался не замечать того обстоятельства, что мои телесные ощущения были уже далеко не так приятны, как прежде.

Я теперь сам не помню, в силу какого сцепления идей я опять начал рассуждать о проектах колонизации.

— Мы должны завоевать Луну, — сказал я. — Никаких поблажек! Это удел белого человека, Кавор. Мы — ик! — сатапы… Я хочу сказать, сатрапы, 'мперия, какая не снилась и Цезарю. Все будет в газетах. Кавордеция, Бедфордеция — ик! — с ограниченной ответственностью. Я хочу сказать — с неограниченной! Этак будет практичнее.

Вне всякого сомнения я был пьян.

Теперь я повел речь о том, какими великими благодеяниями для Луны чревато наше прибытие. Для начала я поставил себе довольно трудную задачу доказать, что прибытие Колумба было, вообще говоря, благодетельно для Америки. Я, однако, запутался в собственных доводах и повторял:

— Подобно К'лумбу!

Начиная с этого момента, мои воспоминания окончательно спутываются. Помню, как оба мы заявили, что не желаем больше церемониться с проклятыми насекомыми и что неприлично людям трусливо прятаться на каком-то там спутнике Земли. Помню также, что мы вооружились огромными охапками грибов, вероятно собираясь использовать их в качестве метательных снарядов, и, не обращая внимания на колючки, вышли из чащи.

Почти тотчас же мы наткнулись на селенитов. Их было шестеро. Они шли среди скал, переговариваясь причудливыми чирикающими и хныкающими звуками. Все они, очевидно, заметили нас одновременно. Они мгновенно смолкли и остановились, как животные, обратив к нам свои лица.

На одну секунду я совсем отрезвел.

— Гниды, — пробормотал Кавор. — Гниды! И они воображают, что я буду пресмыкаться перед ними на брюхе, на моем позвоночном брюхе. На брюхе! — повторил он медленно, как бы стараясь обуздать свое негодование.

Потом вдруг, с яростным воплем, он сделал три больших шага и прыгнул прямо на селенитов. Прыгнул плохо. Он несколько раз перевернулся в воздухе, пролетел над своими врагами и с громким плеском исчез среди пузырчатых кактусов.

Что подумали селениты об этом изумительном и по-моему весьма неприличном вторжении обитателей другой планеты, я сказать не могу. Кажется, я видел их спины в то время, как они разбегались в разные стороны, но наверное ничего не помню. Все, случившееся в последние минуты перед тем, как я окончательно потерял сознание, рисуется в уме моем смутно и слабо. Знаю, что я шагнул вперед с целью последовать за Кавором, но споткнулся и упал головой вперед среди скал. Мне вдруг стало ужасно худо. Помню также яростную борьбу и сжатие металлических клещей.

Мое следующее отчетливое воспоминание относится к тому времени, когда мы были уже пленниками в неведомых глубинах под поверхностью Луны. Мы лежали в темноте, и вокруг нас раздавались какие-то странные назойливые звуки. Тела наши были покрыты царапинами и ушибами, и головы болели нестерпимо.

Я почувствовал, что сижу на корточках в грохочущей темноте. Долгое время я не мог понять, где нахожусь и каким образом попал в эту передрягу. Я вспомнил шкаф, в который меня иногда запирали, когда я был ребенком; затем вспомнил темную и очень шумную спальню, где лежал когда-то, будучи болен. Но звуки, раздававшиеся теперь вокруг меня, не были похожи ни на один из знакомых мне шумов, и в воздухе чувствовался слабый запах конюшни. Тогда я вообразил, что мы все еще продолжаем работать над постройкой шара, и что я спустился в погреб, находившийся под домом Кавора… Потом я припомнил что мы уже закончили шар, и мне померещилось, что я все еще нахожусь в нем и лечу по мировому пространству.

— Кавор, — сказал я, — нельзя ли зажечь здесь свет?

Он не отозвался.

— Кавор! — повторил я.

В ответ послышался стон.

— Голова! Ох, как болит голова!

Я попробовал приложить руки ко лбу, в котором тоже чувствовал боль, и заметил, что они связаны. Это сильно поразило меня. Я поднес их к губам и ощутил холодную гладкость металла. Я попытался раздвинуть ноги и увидел, что они тоже скованы, и что кроме того я прикован к полу более толстой цепью, обвивавшей мою поясницу.

Это испугало меня гораздо больше, чем все испытанное с самого начала наших необычайных похождений. Некоторое время я молча старался вырваться из своих уз.

— Кавор, — наконец закричал я пронзительным голосом, — почему я связан? Зачем вы сковали мне руки и ноги?

— Я вас не сковывал, — ответил он. — Это сделали селениты.

Селениты! В течение нескольких минут мой ум беспомощно цеплялся за это слово, потом я припомнил все: снежную пустыню, оттаивание воздуха, появление растений, наши диковинные прыжки и карабкание среди скал и зарослей, покрывавших дно кратера. Весь ужас лихорадочных поисков опять ожил в моей душе… И наконец я вспомнил огромную крышку, отодвинувшуюся над жерлом шахты.

В то время как я пытался восстановить в памяти самые последние события, предшествовавшие нашему плену, боль в голове сделалась нестерпимой. Я наткнулся на неприступную преграду, на пустоту, которую никак не удавалось заполнить.

— Кавор!

— Что?

— Где мы?

— Почем я знаю!

— Быть может, мы умерли?