– Слушаюсь. – Нарвикка приступил к своей кровавой работе так же спокойно, как разделывал бы свиную тушу. Закончив, он оглянулся на Криспа. – Ты ринулся на них, как северянин.

– Так надо было. Если бы я не вмешался, драка стала бы только хуже. – Это было совершенно нехалогайское заявление северяне полагали, что чем больше драк, тем лучше.

Крисп подъехал к паланкину. Носильщики приветствовали его салютом. Один из них мог похвастаться подбитым глазом и царапиной на лбу.

– Благодаря вам, ваше величество, – улыбнулся он Криспу, нас почти не тронули. Когда вы ворвались прямо в толпу, им стало совсем не до нас.

– Отлично. Я на это и рассчитывал. – Крисп нагнулся и заглянул в окошко. – Ты в порядке?

– Нормально, – ответила Дара. – Я же была в самом безопасном месте на всей площади.

«В самом безопасном, пока носильщики не сбежали бы, – подумал Крисп. – Хорошо, что они остались».

– Я только рада, что ты невредим, – добавила Дара.

Крисп по ее тону понял, что говорит она искренне. Он тоже волновался за нее. Их брак по расчету не был той пламенной страстью, о которой поют лютнисты в кабаках. Но постепенно Крисп начинал понимать, что это тоже – любовь.

– Возвращаемся во дворец, – приказал он.

Носильщики с тяжелыми вздохами подняли паланкин. Халогаи заняли свои места. Нарвикка шел отдельно, таща за бороды два отрубленных головы. Горожане с ужасом взирали на кровавые трофеи, а то и отворачивались.

Нарвикка с наслаждением сражался за империю, которая платила ему золотом. Чем же, подумал Крисп, он отличается от тех халогаев, что служат Арвашу? Единственный ответ, который он сумел подобрать, был тот, что склонность Нарвикки к насилию регулировалась государством и использовалась для его защиты, а не для разрушения.

Это успокоило его, но не до конца. Арваш, при всей его бесчеловечности, тоже мог заявить подобное о своих завоеваниях.

Разница состояла в том, что Арваш лгал.

– Вам прошение, ваше величество, – произнес Барсим.

– Что ж, прочитаю, – с мученическим вздохом ответил Крисп.

Прошения на высочайшее имя стекались во дворец со всех концов империи. Большую часть из них и читать не стоило; для них при императоре имелся логофет по жалобным делам. Но даже зимние морозы не могли сковать этот поток полностью, и даже особый логофет не успевал разобраться за всеми бумагами.

Крисп развернул свиток и сморщился, точно учуяв тухлую рыбу.

– Почему вы не сказали, что это от Гнатия?

– Выбросить его, ваше величество?

Криспа одолевало искушение ответить «да», но он раздумал.

– Нет, раз уж я его развернул, так и прочту.

Немалую роль в его решении сыграл изумительно разборчивый почерк просителя.

– «От смиренного монаха Гнатия его императорскому величеству Криспу, Автократору видессиан привет», – прочел Крисп, и кивнул про себя: льстивые обороты предыдущего письма исчезли. Увидав, что от лести нет толку, экс-патриарх сообразил ее отбросить.

Пресмыкаться было не в его стиле. Крисп продолжил:

– «Вновь, ваше величество, умоляю вас о личной встрече. Я на собственном опыте знаю, что у вас нет причин любить меня и тем более мне доверять, но я обращаюсь к вам с этой просьбой не столько ради себя, сколько ради империи, чье благо я ставлю превыше всего, невзирая на то, кто занимает императорский трон».

«Может, и не врет», – подумал Крисп. Ему тут же представилось, как Гнатий в своей келье или в скриптории царапает пером и мучительно пытается подобрать слова, которые заставят Криспа согласиться или хотя бы не выкинуть письмо. В первом он не преуспел, в отличие от второго: глаза Криспа против воли скользили дальше.

«Скажу прямо, ваше величество, – писал Гнатий. – Истоки нынешних бед Видесса лежат в прошлом, в богословских затруднениях, воспоследовавших вторжению трехвековой давности, когда кочевники из Пардрайских степей отсекли от империи земли, называемые ныне Кубрат, Хатриш и Татагуш. Из этого следует, что вам необходимо разумно рассмотреть эти разногласия и различные их результаты, дабы успешно сразиться с Арвашем Черным Плащом».

Модная среди образованных видессиан аллитерация только вывела Криспа из себя. Как и самоуверенное «из этого следует…» Само собой, настоящее вытекает из прошлого. Именно поэтому Крисп так любил исторические хроники. Но если Гнатий уверяет, что нынешним проблемам империи на самом деле триста лет, то ему неплохо бы представить доказательства.

А он этого не сделал. Крисп попытался отыскать причину и быстро нашел две. Может быть, бывший патриарх лжет. А может быть, знает правду, но боится изложить ее в письме, опасаясь, что император ею воспользуется, а автора так и оставит простым монахом.

Если верно последнее, то Гнатий все же наивен – что мешает Криспу отослать его обратно в монастырь святого Скирия, выслушав его лично? А наивным Гнатия назвать было уж никак нельзя. Скорее всего, лжет.

– Принесите мне перо и чернила, Барсим, – потребовал Крисп.

Когда евнух вернулся, Крисп начертал на краю пергамента: «Вновь воспрещаю. Крисп Автократор» – и отдал свиток Барсиму. Распорядитесь, чтобы это вернули святому отцу.

– Безусловно, ваше величество. Будущие прошения от того же лица отвергать сразу?

– Нет, – подумав, ответил Крисп. – Почитаю. Я же не обязан соглашаться. – Барсим поклонился и унес свиток.

Крисп посвистел сквозь сжатые зубы. Гнатий обладал всеми качествами, которых не хватало Пирру: он был мягкоречив, разумен и терпим. А также хитер и коварен. Крисп с превеликим злорадством заточил его в монастыре святого Скирия во второй раз, когда провалился мятеж Петрония. Теперь его уже интересовало, научился ли Гнатий за это время смирению в достаточной мере, чтобы вернуться на свой пост.

Поймав себя на этой мысли, Крисп серьезно усомнился в собственном здравом рассудке. Петрония монастырь не изменил вообще – лишь наполнил неутолимой жаждой мести. Если Пирр на патриаршем троне был несносен, то как бы Гнатий не оказался невыносим. Лучше всего было бы заменить Пирра каким-нибудь дружелюбным ничтожеством, вроде овсянки в рясе.

Но, единожды появившись, мысль вернуть Гнатию синие сапоги не уходила. Все еще посвистывая, Крисп встал и пошел в вышивальную, чтобы спросить Дару, что та об этом думает. Супруга воткнула иглу в холст и с сомнением воззрилась на него:

– Почему ты хочешь убрать Пирра с глаз, я понимаю. Но Гнатий пытался погубить тебя с тех пор, как ты надел корону.

– Знаю, – ответил Крисп. – Но Петроний мертв, так что у Гнатия нет причин – то есть меньше причин – мне изменять.

Анфиму он был хорошим патриархом.

– Тебе надо было отрубить ему голову, когда он сдался у Антигоноса. Тогда бы ты свою ерундой не забивал.

– Наверное, ты права, – вздохнул Крисп. – И прошения его, думаю, ерунда сплошная.

– Какие прошения? – переспросила Дара и, когда Крисп объяснил, презрительно наморщила губу. – Если он такой великий хранитель страшных тайн, так пусть расскажет. Чтобы заслужить свободу, ему надо откопать нечто и впрямь сногсшибательное.

– Благим богом клянусь, ты права. – Крисп нагнулся и поцеловал ее. – Я его вызову и выслушаю. Если он врет, я всегда могу отправить его обратно в монастырь.

– Даже этого он не заслуживает. – Дара была не слишком довольна, что ее сарказм приняли всерьез. – Вспомни, где бы ты – где бы мы все оказались, – она погладила себя по животу, если бы он взял верх.

– Не забуду, – пообещал Крисп, и тут же скривился. – Но я помню и то, о чем уже говорили мне Трокунд и Яковизий – Гнатий не дурак. Я не обязан его любить. Я не обязан ему доверять. Но у меня дурное предчувствие, что он мне еще очень пригодится.

Дара вновь ткнула иглой в гобелен.

– Не нравится мне это.

– Мне тоже. – Крисп окликнул Барсима, и, когда евнух явился в вышивальную, распорядился:

– Мне очень жаль, почитаемый господин, но я передумал. Я все же поговорю с Гнатием – то есть выслушаю его.