Но Сеид еще не закончил:

— Есть также вопрос о священнике Трифоне, который скончался без очевидной причины во время богословского спора с вами в городе Поданд. И еще есть вопрос о пресвятом Камениате, недавно умершем вселенском патриархе, который скончался без очевидной причины вскоре после того, как отверг те злобные и еретические доктрины, которые вы предложили на этом синоде. Что вы можете сказать в свое оправдание по этим обвинениям, святейший отец?

У Ршавы возникло сильное искушение проклясть и Сеида. Тот оказался гораздо более умным, чем выглядел вначале. Достаточно умным, чтобы представлять опасность. Если Ршава проклянет Сеида, его смерть лишь докажет все обвинения. Понял ли это молодой священник? Рассчитывал ли на это? Если да, он действительно очень умен — и очень опасен.

— Что я скажу? — Ршаве понадобилась лишь секунда, чтобы собраться с мыслями. — Скажу, что это ложь. Это не более чем сплетни, попытки очернить мое имя, чтобы впечатлительные дураки («то есть большинство из вас», — добавил он про себя) отвернулись от истины в моих словах.

— У меня письменные донесения из Кибистры, — спокойно ответил Сеид. — Те, кто их составлял, ничего не знали о ваших доктринах. Есть и документ из Поданда. А показания Арсения были записаны до того, как он узнал, почему они нас интересуют. Далее, хозяин вашей гостиницы, некий Лардис, утверждает, что вы прокляли ныне покойного Камениата примерно в то время, когда его настигла внезапная и ничем не объяснимая кончина.

Ршава проклял и Лардиса. Неужели он такое заявил? Но Ршава не мог спросить, не выдав себя.

— Вы слишком слепы и слишком боитесь признать силу и мощь доктрины, которую я вам изложил, — заявил он. — Если вы намерены выставить меня злодеем, это для вас проще всего.

— Вы сами стали злодеем. Я лишь сообщил о ваших деяниях. — Сеид повернулся к собравшимся и развел руки. — Святые отцы, я говорю с сожалением, но также и с уверенностью. Сей Ршава проявил себя не только мерзким еретиком, заслуживающим нашего осуждения, но и обычным злобным убийцей, достойным полного законного наказания. Готов ли синод проголосовать по поводу его вводящей в заблуждение и фатальной доктрины?

— Да! Давайте голосовать! — Дружный крик отразился от купола, точно вырвался из уст самого Фоса.

— Вопрос ставится на голосование. — Перспектива увидеть поражение Ршавы не добавила торжества голосу Созомена. Как раз наоборот: казалось, что патриарх видел уже достаточно печальных событий и не хочет допустить нового. Тем не менее он продолжал: — Пусть те, кто согласен с доктринами, предложенными на обсуждение святейшим Ршавой, покажут это, подняв руки.

Ршава вызывающе вздернул правую руку, гадая, хватит ли у кого-нибудь из священников храбрости поступить так же. К его удивлению и радости, по всему Собору поднялось еще несколько рук. Увы, всего несколько.

— Прошу секретаря патриарха сообщить мне результат, когда он завершит подсчет, — распорядился Созомен. Священник подошел и что-то шепнул ему на ухо. — Спасибо, — поблагодарил патриарх и снова возвысил голос: — Пусть те, кто не согласен с доктринами, предложенными на обсуждение святейшим Ршавой, покажут это, подняв руки.

В Соборе внезапно словно вырос лес. Руки в синих рукавах, руки в парчовых рукавах, в упавших рукавах… Взметнулись сотни рук, и рука патриарха была одной из них.

— Прошу секретаря патриарха сообщить мне результат, когда он завершит подсчет, — повторил Созомен.

На сей раз священнику потребовалось больше времени, потому что пришлось считать гораздо больше голосов. Наконец он опять подошел к Созомену. Патриарх наклонился, чтобы выслушать его шепот, и кивнул.

— Изменения доктрины, предложенные святейшим Ршавой, — произнес Созомен, — не получили поддержки большинства. Определение истинной и ортодоксальной веры остается таким же, каким оно было до созыва этого синода.

Собравшиеся церковники дружно и радостно завопили. К крикам радости примешивались и другие: «Анафема Ршаве!», «Ршава еретик!», «Выкопать кости Ршавы!», «В лед Ршаву!» Ршава стоял невозмутимо, прислушиваясь к крикам врагов. «Пусть вопят, — подумал он. — Они ни на что большее не способны, зато я…»

Созомен воздел руки. Постепенно в Соборе установилась тишина.

— Успокойтесь, святые отцы, — сказал патриарх. — Те из вас, кто сделал ошибочный выбор, все еще имеют шанс вернуться в лоно истинной церкви. Вы, священники и прелаты, и вы, монахи и аббаты, голосовавшие за доктрины, признанные неприемлемыми, желаете ли отречься от своих ошибок и понести за это наказание?

— Я отрекаюсь! — крикнул кто-то.

— И я! — добавил другой.

Один за другим священники отрекались от того, за что голосовали всего несколько минут назад. Ршава понимал, что движет ими: страх. Если они станут упорствовать в том, что было признано ересью, то пострадают за это. А если станет упорствовать он, то собравшиеся церковники очень постараются, чтобы заставить страдать и его.

Наконец все церковники, кроме самого Ршавы, отреклись от идеи о том, что Скотос сильнее или может быть сильнее Фоса. Созомен взглянул на Ршаву с кафедры.

— Святейший отец, я взываю к вам: вернитесь к истинной и ортодоксальной вере, — проговорил вселенский патриарх, с мольбой протянув к нему руки. — Вернитесь к свету, ибо он есть ваш истинный дом. Молю вас, склоните гордую голову и согласитесь с собравшимися здесь священнослужителями.

Склонять гордую голову Ршава собирался меньше всего. Более того, после поражения у него стало больше гордости, чем в то время, когда он все еще надеялся на триумф.

— Свет проиграл, — заявил он. — Тьма накрывает лик мира. А вы, кто не видит этого, лишены глаз.

— Анафема!

— Ересь!

— Отлучить его!

Созомен опять воздел руки, и вновь ему понадобилось какое-то время, чтобы добиться тишины. Как только она наступила, он произнес мрачным, даже печальным тоном:

— Те, кто не отречется, должны быть осуждены. Вы понимаете это, святейший отец?

Ршава желчно рассмеялся:

— У этого синода нет власти приговорить меня. Вы сами себя приговорили как безумцы, слепцы и дураки. Те, кто не увидит истины в этой жизни, наверняка познают ее в следующей, и я желаю вам насладиться ею.

Поднявшийся в ответ рев прозвучал музыкой в его ушах. Ршава указал пальцем на толпу священнослужителей, намереваясь немедленно послать в следующую жизнь как можно больше из них. Если пример Аркадия их ничему не научил, то этот научит.

…Но Ршава не получил шанса выкрикнуть проклятие. За время долгого и опасного путешествия в столицу он несколько раз думал о монахах, которые влияли на решения синода с помощью дубинок. Он не обратил особого внимания на стоявшего у него за спиной монаха; для Ршавы это был всего лишь слепец из толпы таких же. Однако монах не был слепцом, и видел он более чем хорошо, для того чтобы пустить дубинку в ход.

В глазах Ршавы вспыхнули звезды. Он застонал, или подумал, что застонал. Потом звезды погасли, и его втянула кружащаяся воронка мрака.

Это не Мост Разделителя. Сперва это было все, что Ршава знал наверняка. Он думал, что мертв, но все же не был до конца уверен. Но чем бы ни оказалось это место, здесь было темно и очень холодно.

— А, мой друг, мой ученик. Добро пожаловать. Я не ожидал увидеть тебя так скоро, — медленно произнес низкий голос. Если голос мог быть темным и ледяным, то этот был как раз таким.

— Где… где я?

Думать о льде абстрактно — это одно. Жить в нем, ощущать его, знать о нем — нечто совсем иное. Но если Ршава в аду Скотоса, почему он не помнит, как падал с Моста? Ведь он обязательно должен был пройти по Мосту, прежде чем встретить… это.

— А ты как думаешь?

— Это… наверняка лед, — произнес Ршава, собрав все свое мужество. Храбрость воистину оказалась слабым утешением.

— Что ж, если это так, готов ли ты насладиться им?

— Насладиться им?.. — Уж не ослышался ли он? Как может он или кто угодно наслаждаться вечными пытками, вечным наказанием?