Тех, кто приземлялся по другую сторону костра, подхватывали уже перепрыгнувшие. Иногда они получали поцелуй в награду за эту услугу. Иногда благодарность не ограничивалась только лишь поцелуем. Не все дети, что родятся девять месяцев спустя, будут похожи на мужей своих матерей… В день зимнего солнцестояния может случиться что угодно.
Священники и монахи тоже становились в очередь, и прыгали через костер, и кричали вместе с остальными. Когда в толпе стали передавать мехи с вином и кружки с пивом, служители храма пили наравне со всеми. Некоторые из них еще до полуночи нарушат обет целибата… Такое случается в каждый день зимнего солнцестояния. Некоторые прелаты и аббаты предпочитали смотреть на такое сквозь пальцы. Ршава к ним не принадлежал. Для него грех оставался грехом, и не важно, когда он совершен.
Это не помешало ему занять место в очереди к ближайшему костру. Его черед разбежаться и прыгнуть уже подходил, когда над замерзшей площадью разнесся радостный крик:
— Солнце живо! Солнце Фоса живо!
Ршава обернулся. Да, вот и солнце, наконец-то выглянувшее из-за горизонта! Он прошептал молитву Фосу… и повторил ее, но уже другим тоном, когда заметил стоящую позади себя в той же очереди Ингегерд.
Женщина перед ним разбежалась, прыгнула и крикнула, пролетая над пламенем. По другую сторону костра кто-то подхватил ее, не дав упасть. Из-за жара над костром их силуэты были расплывчатыми.
— Давайте, святейший отец! — кричали люди возле Ршавы. — Прыгайте! — Кто-то подтолкнул его; такого оскорбления он бы не потерпел в любой день года, кроме этого.
Он побежал. Ледяной ветер ударил ему в лицо, сбросил с головы капюшон. Ршава прыгнул, оттолкнувшись изо всех сил.
— Сгори, горе-неудача! — крикнул он на всю площадь и тяжело ударился подошвами о камни мостовой. Ршава пошатнулся, и кто-то подхватил его под локоть.
— Благодарю, — сказал прелат, слегка запыхавшись.
— Рад был помочь, святейший отец, — ответил мужчина, который его поймал. — Вот… глотните-ка. — И он протянул Ршаве мех.
Прелат выпил вина. Оно оказалось сладким и крепким.
— Благословение от благого бога, — сказал он и передал мех женщине, прыгнувшей сразу после него.
Потом через костер прыгнул еще один мужчина, за ним женщина с бородавкой на щеке, а следом наступила очередь Ингегерд. Она разбежалась, совсем по-мужски работая локтями, и высоко подпрыгнула над потрескивающим огнем.
— Сгори, горе-неудача! — крикнула она и приземлилась.
Ршава шагнул вперед, чтобы не дать ей упасть, но помощь не понадобилась. Он отступил, разочарованный — и рассерженный на себя за то, что оказался разочарован. Ингегерд вежливо склонила голову:
— Спасибо за ваше намерение, святейший отец.
— Да, — коротко ответил Ршава. Он не мог простить себе некоторые из собственных мыслей.
Ингегерд едва ли заметила его настроение. Она посмотрела на восток и негромко сказала:
— Еще один солнцеворот пришел и ушел.
— Да, — повторил Ршава, но незнакомое слово пробудило в нем интерес иного рода: — Так в Халоге называют день зимнего солнцестояния?
— Да, так. — Золотоволосая женщина кивнула и рассмеялась. — Я уже много лет его так не называла, особенно на этом языке. Солнцеворот. — И следом она произнесла что-то на языке, который выучила ребенком. Ршава предположил, что это то же самое слово.
— А как халогаи отмечают этот день? — поинтересовался он, потому что ученый в нем никогда не засыпал надолго.
— Пьют пиво из огромных рогов, совершают кровавые жертвоприношения и совокупляются еще больше, чем здесь принято.
— Э-э… понятно. — Ршава пару раз кашлянул.
Он спросил. Она ответила. Со всей языческой — или, во всяком случае, не присущей видессианам — прямотой.
— А то, что делаете вы, видессиане… это нормально, — сказала Ингегерд.
— Рад, что ты это одобряешь, — сухо буркнул Ршава.
Она рассмеялась в ответ, и он ощутил в ее дыхании винные пары:
— Как будто в Видессе кому-то есть дело до того, что я думаю. У ваших людей свои обычаи, у халогаев свои. Вы считаете свои обычаи лучшими, потому что привыкли к ним, а халогаи по той же причине считают лучшими свои.
«Наши посвящены владыке благому и премудрому», — подумал Ршава, но вслух не произнес. Ингегерд, скорее всего, ответит, что ее соплеменники полагают, что их боги благословляют их поступки. В день зимнего солнцестояния может произойти что угодно, но сейчас на уме у него был вовсе не спор на религиозную тему.
— Мне нравятся выступления мимов. У нас в Халоге ничего такого нет. — Ингегерд по-девчоночьи рассмеялась и хлопнула в ладоши. — А вот и они! Я о них заговорила, и они появились. Разве я не великая волшебница?
Ршава заставил себя кивнуть, хотя магия, которой она его очаровала, была стара как человечество и не имела ничего общего с тем, что обычно считают волшебством. Он понадеялся, что неудовольствие не отразилось на его лице. Не важно, что думала Ингегерд о мимах, — прелат их недолюбливал. По его мнению, они превратили царящую во время праздника свободу во вседозволенность. То, что все при этом радовались и смеялись, ничего для него не значило. Есть разница между тем, что популярно и что правильно, — а если нет, то ей следует быть.
Первой труппой мимов оказалась компания женщин, одетых по-мужски, что стало бы скандальным — и даже противозаконным — в любой иной день года. Несколько минут они расхаживали с важным видом, изображая, что работают, а затем собрались, очевидно, в таверне, где с поразительной скоростью напились. Когда к ним вышла подавальщица, она оказалась не только женщиной, одетой как женщина, но и настолько легко, что рисковала подхватить простуду и обморозиться, в местном-то климате! Переодетые мужчинами женщины уставились на нее разинув рты, будто никогда прежде не видели столь восхитительного создания.
Женщины на площади смеялись и аплодировали, а мужчины отпускали сальные шуточки. Закончив представление, мимы торопливо скрылись в боковой улочке, а их место заняла группа мужчин, переодетых женщинами. При этом они щеголяли бородами и демонстрировали волосатые ноги, что делало их женоподобные ужимки еще смешнее — во всяком случае, для мужской половины зрителей. Их представление стало почти зеркальным отражением предыдущего. Забросив домашние дела, «женщины» принялись сплетничать и поглощать в невероятных количествах пиво. Чем больше они якобы выпивали, тем фривольнее становились их разговоры — судя по тому, как они жестикулировали и покачивали бедрами. Зрители-мужчины хохотали от души, зрители-женщины сыпали колкостями. Все разразились радостными воплями, когда мимы, не переставая кривляться, завершили представление и двинулись восвояси.
Следующей вышла группа крепких и широкоплечих видессиан, в кольчугах и светловолосых париках. При виде этого зрелища все взревели: мимы изображали пьяных халогаев. Те искали любви и драки, и представление завершилось яростным взаимным мордобоем.
Ршава взглянул на Ингегерд. Она смеялась не меньше стоявших вокруг видессиан и неожиданно для Ршавы поймала его взгляд.
— Халогаи действительно так ведут себя, когда напиваются, — сказала она, — и они действительно напиваются.
— И ты это признаёшь?
— А зачем же мне отрицать правду? Но обычно мы при этом не такие смешные.
Следующая группа изобразила эпарха Зауца напыщенным дураком. Зауц поступил так, как ему оставалось: хохотал вдвое громче всех остальных.
В любой день года, кроме одного, высмеивание прелата стало бы делом не менее рискованным, чем оскорбление эпарха. В день зимнего солнцестояния правила менялись. Нет — в этот день все правила отменялись! Труппа мимов, сменившая тех, кто издевался над Зауцем, высмеяла Ршаву. Представлявший его мужчина был облачен в голубое одеяние, лысина заменила миму тонзуру. На голове у него красовалась небольшая золотистая — скорее всего, из полированной бронзы — корона, напоминающая всем о родстве прелата с императором.
Лицо у псевдо-Ршавы было постоянно нахмуренным, причем эту хмурость явно усилили гримом, чтобы ее было видно на расстоянии. Он не одобрял все, что видел: от продавца колбасы до красивой девушки. И еще он произносил обличительную — безмолвную, разумеется, — проповедь с кафедры. Судя по тому, как мим постоянно указывал на свою корону, а время о времени даже снимал и стучал ею по кафедре, обличал он Стилиана.
