— А как насчет вас, лидер малой боевой группы? — спросил Дэниелс Чуука. — После того как вы, ящеры, уйдете из США, что вы будете делать дальше?

— Я останусь быть солдат, — отвечал ящер. — После этого перемирия с вашей не-империей я отправляюсь в другую часть Тосев-3, где перемирия нет, я воюю дальше с Большие Уроды, пока раньше или позже Раса победит там. Затем я иду на новое место и делаю то же самое. Все это на годы до прибудет флот колонизации.

— Значит, вы стали солдатом, как только вылупились? — спросил Остолоп. — Вы не могли делать что-нибудь еще, когда ваши большие боссы решили захватить Землю и просто призвали вас на войну?

— Так было бы сумасшествие! — воскликнул Чуук. Может быть, он понял Остолопа слишком буквально, а может быть, и нет. — Сто и пять десятков лет назад Шестьдесят Третий Император Фатуз, который правил тогда, а теперь помогает наблюдать за душами наших умерших, установил Солдатское Время.

Остолоп смог по звучанию почувствовать в словах заглавные буквы, но не мог понять, что они означают.

— Солдатское Время? — переспросил он.

— Да, Солдатское Время, — сказал ящер. — Время, когда Расе требуются солдаты. Вначале подготовить самцов, которые пойдут флот вторжения, потом в моей группе возраста и группа до моей — самцы, которые будут снаряжать флот.

— Минутку. — Остолоп поднял негнущийся скорченный указательный палец. — Вы хотите сказать мне, что когда у вас не Солдатское Время, то у вас, ящеров, нет солдат?

— Если мы не строить флот вторжения принести новый мир в Империю, какая нужда мы имеем солдаты? — Чуук обернулся. — Мы не воюем сами с собой. Работевляне и халессианцы есть разумные субъекты. Они не тосевиты, буйствовать, когда захотят. У нас есть данные делать самцы-солдаты, когда Император, — он опустил взгляд к земле, — решает: мы нуждаемся в них. За тысячи лет времени мы не нуждаемся. У вас, Больших Уродов, другое? Вы воевали свою войну, когда мы прибыли. Вы имеете солдаты во время между войны?

Это прозвучало так, словно он спросил: когда вы сморкаетесь, то вытираете руки о штаны? Остолоп посмотрел на Малдуна. Малдун уже смотрел на него.

— Да, когда мы не воюем, то содержим парочку-другую солдат, — сказал Остолоп.

— На случай, если они нам понадобятся, — сухо добавил Малдун.

— Это растрата ресурса, — сказал Чуук.

— Еще более расточительно — не иметь солдат наготове, — сказал Остолоп, — на тот случай, когда их у вас нет, а у страны за соседней дверью есть, и тогда они отобьют у вас имущество, возьмут то, что было вашим, чтобы использовать для себя.

У ящера язык выскочил наружу, метнулся в воздухе и снова спрятался во рту.

— А, — сказал он. — Теперь я имею понимание. Вы всегда имеете врага у соседняя дверь. У нас в Расе вещь другая. После того как Императоры, — он снова посмотрел в землю, — сделали весь Родина одним под их правление, какая нужда нам солдаты? Мы имеем нужда только во время завоевания. Тогда правящий Император объявил Солдатское Время. После конец завоевание мы больше солдаты не нуждаемся. Мы их на пенсию, дадим им умирать и готовить новых не будем до нового времени нужды.

Остолоп тихо и удивленно присвистнул. А Герман Малдун пропел с удивительно хорошим акцентом кокни:

— Старые солдаты никогда не умирают. Они только исчезают. — Он повернулся к Чууку и объяснил: — У нас есть такая песня. Я слышал ее во время последней большой войны. Но у вас, ящеров, получается так, будто вы на самом деле поступаете, как в этой песне. Разве не чепуха?

— Мы так поступаем на Родине. Мы так поступаем на Работев-2. Мы так поступаем на Халесс-1, — сказал Чуук. — Здесь, на Тосев-3, кто знает, как мы поступаем? Здесь, на Тосев-3, кто знает, как поступать? Может быть, один день, лейтенант Дэниелс, мы воевать снова.

— Но только не со мной, — сразу сказал Остолоп. — Когда меня уволят из армии, то обратно уже не возьмут. А если они это сделают, результат им не понравится. Все те бои, через которые я прошел, выжали меня. Лидер малой боевой группы Чуук, вам надо выбрать кого-нибудь помоложе.

— Двоих помоложе, — согласился сержант Малдун.

— Я желаю вы оба хорошей удачи, — сказал Чуук. — Мы воевали один с другим. Теперь мы не воюем, и мы не враги. Пусть остается так.

Он повернулся и вышел из круга желтого света костра.

— В самом деле так? — удивленно спросил Малдун. — Я имею в виду, такое может быть на самом деле?

— Да, — ответил Остолоп, точно понимая, о чем тот говорит. — Когда они не ведут войну, у них нет солдат. Хотите, чтобы у нас было так же, не правда ли? — Он не стал дожидаться, когда Малдун кивнет, это произошло автоматически, как дыхание. Он просто заговорил мечтательным голосом: — Никаких солдат, на сотни, может быть, тысячи лет…

Он сделал длинный выдох, мечтая о сигарете.

— После этого вы, может, пожелаете, чтобы они победили, не так ли? — сказал Малдун.

— Да, — сказал Остолоп. — Может быть.

То, на чем лежал Мордехай Анелевич, никак не могло быть мягкой постелью. Он поднялся на ноги. Что-то текло по щеке. Когда он провел по ней рукой, ладонь оказалась красной.

Берта Флейшман лежала на улице среди разбросанных кирпичей, с которых он только что поднялся. У нее был порез на ноге и еще один, гораздо худший, на голове сбоку, кровь пропитала волосы. Она стонала: слов не было, только стон. Глаза ее были затуманены.

Охваченный страхом, Мордехай нагнулся и поднял ее на руки. Его голова была наполнена шипящим шумом, как будто гигантский воздушный шланг шипел между ушами. Сквозь этот шум он не слышал не только стонов Берты, но и криков, воплей, стонов десятков, может быть, сотен раненых людей.

Если бы он прошел еще полсотни метров, он не был бы ранен. Он был бы мертв. Понимание этого медленно вошло в его оцепеневший мозг.

— Если бы я не остановился, чтобы побеседовать с тобой… — сказал он Берте.

Она кивнула, все еще с отсутствующим выражением лица.

— Что произошло? — Ее губы произнесли эти слова, но они не прозвучали — а может быть, Анелевич оглох сильнее, чем ему казалось.

— Какой-то взрыв, — сказал он, затем, гораздо позднее, чем следовало, он сообразил: — Бомба.

Ему понадобилось еще несколько секунд, прежде чем он выпалил:

— Скорцени!

Берта Флейшман услышала только это имя.

— Боже мой! — сказала она так громко, что Анелевич услышал и понял. — Мы должны остановить его!

Это сущая правда. Они должны остановить его, если смогут. Ящерам это никогда не удавалось. Анелевич подумал, по силам ли это кому-то вообще. Так или иначе, требовалось найти способ.

Он осмотрелся. Среди всего этого хаоса сидел на корточках Генрих Ягер, вытягивая бинт из аптечки на своем поясе. Старый еврей, который протянул ему поврежденную руку, не знал и не беспокоился о том, что перед ним танкист, полковник вермахта. И Ягер — судя по тому, как умело и осторожно он работал, — не беспокоился о религии человека, которому он помогал. Рядом с ним его русская подруга — еще одна история, о которой Анелевич знал меньше, чем ему хотелось бы, — перевязывала окровавленное колено маленького мальчика чем-то похожим на старый шерстяной носок.

Анелевич хлопнул Ягера по плечу. Немец крутнулся на месте, схватив автомат, который он положил на мостовую, чтобы помочь старику.

— Вы живы! — сказал он с облегчением, узнав Мордехая.

— По крайней мере, я так думаю. — Анелевич обвел рукой окружающий хаос. — Ваш друг грубо играет.

— Это то самое, о чем я говорил вам, — ответил немей. Он тоже посмотрел по сторонам, но очень быстро. — Это, вероятно, диверсия — и вероятно, не единственная. И где бы ни находилась бомба, правильнее думать, что Скорцени уже близко от нее.

И, как по команде, еще один взрыв потряс Лодзь. Звук его прикатил с востока: прикинув направление, Анелевич решил, что он произошел неподалеку от разрушенной фабрики, где прятали украденную бомбу. Он не сказал Ягеру, где находится фабрика, потому что не вполне доверял ему. Теперь этим придется поступиться. Если Скорцени где-то там, ему пригодится любая помощь, которую он сможет получить.