Но шли дни, Лю Хань шагала по китайским дорогам вместе с тысячами людей, бредущих по грязной колее, и постепенно ощущение опасности притупилось — во всяком случае, со стороны чешуйчатых дьяволов ей сейчас ничего не грозило. Она периодически их видела: солдаты на машинах, иногда они даже маршировали по грязи — и тогда казались такими же мрачными и недовольными, как люди. Она часто видела, как кто-то из чешуйчатых дьяволов обращает в ее сторону глазной бугорок, но понимала, что им просто скучно и на самом деле она их не интересует. Для чешуйчатых дьяволов она — лишь один из множества Больших Уродов, а не объект изучения. Какое облегчение испытывала Лю Хань!

А теперь Пекин. Пейпинг — Северный дворец — так его переименовали, но Пекином он был и Пекином останется.

Лю Хань еще не приходилось видеть городов, окруженных стеной; похоже на лагерь с колючей проволокой, в котором она ждала рождения ребенка. Но стены Пекина в форме квадрата, нависавшего над большим прямоугольником, имели протяженность почти в сорок пять ли вдоль периметра города; квадрат — Внутренний город — был отделен ими от прямоугольника Китайского города.

Широкие улицы вели на север и юг, восток и запад, параллельно стенам. Маленькие чешуйчатые дьяволы контролировали улицы, во всяком случае расхаживали по ним днем и ночью. Между улицами располагались бесчисленные извилистые хутуны — линии, — где и проходила настоящая жизнь города. Маленькие чешуйчатые дьяволы сильно рисковали, когда появлялись в хутунах, поэтому всячески избегали опасных кварталов.

Какая ирония судьбы — именно пребывание в лагере подготовило Лю Хань к жизни в огромном Пекине. Если бы она приехала сюда из своей деревушки, то едва ли сумела бы приспособиться. Но лагерь походил на город больших размеров, так что Лю Хань больше не пугало огромное количество людей вокруг.

Она довольно быстро научилась находить дорогу в Китайском городе, поскольку коммунисты постоянно переводили ее из одного закопченного дома в другой, чтобы окончательно сбить со следа чешуйчатых дьяволов. Однажды они привели ее в дом, расположенный неподалеку от Чьен-Мэн, Восточных ворот. Когда она вошла, один из мужчин произнес несколько слов на чужом языке. Однако Лю Хань кое-что поняла.

Она оставила своего проводника и подошла к мужчине. Он был всего на несколько лет старше Лю Хань, небольшого роста, с умным лицом.

— Прошу меня простить, — сказала она, вежливо опустив глаза, — мне кажется, вы только что произнесли имя иностранного дьявола Бобби Фьоре?

— А что, если и так, женщина, — ответил мужчина. — Откуда ты знаешь его имя?

— Я познакомилась с ним в лагере чешуйчатых дьяволов, расположенном к западу от Шанхая, — после короткого колебания ответила Лю Хань.

Она не сказала, что родила ребенка от Бобби Фьоре; теперь, когда она вновь находилась среди своих соплеменников, ей стало стыдно, что она делила ложе с иностранным дьяволом.

— Ты его знала? — Мужчина не спускал с нее глаз. — Значит, ты та женщина, с которой он жил в лагере? Тебя зовут… — Он посмотрел в потолок, стараясь сосредоточиться, словно перелистывал бумаги в своем сознании. — Лю Хань, да, именно так.

— Верно, меня зовут Лю Хань, — сказала она. — Должно быть, вы хорошо его знали, если он рассказал вам обо мне.

То, что Бобби говорил о ней, тронуло Лю Хань. Он хорошо с ней обращался, но она не переставала себя спрашивать: любил ли ее Бобби? Когда имеешь дело с иностранным дьяволом, ничего нельзя сказать наверняка.

— Я был рядом, когда он умер. Ты знаешь, что он погиб? — спросил мужчина. Когда Лю Хань кивнула, он продолжал: — Меня зовут Нье Хо-Т’инг. И я скажу тебе правду: он умер достойно, сражаясь с маленькими чешуйчатыми дьяволами. Он был храбрым; благодаря его смелости мне и другим товарищам удалось спастись.

На глазах Лю Хань появились слезы.

— Спасибо вам, — прошептала она. — Они показали мне его фотографию — он был мертв, — когда я еще жила в лагере. Я знала, что он погиб в Шанхае, но мне не рассказали никаких подробностей. Бобби ненавидел маленьких дьяволов. Я рада, что ему удалось насладиться местью. — Ее руки сжались в кулаки. — Мне и самой ужасно хочется им отомстить.

Нье Хо-Т’инг внимательно посмотрел на нее. У него был проницательный взгляд, и он прекрасно себя контролировал. «Наверное, Нье — солдат», — подумала Лю Хань.

— Кажется, у тебя должен был родиться ребенок, верно? — спросил он.

— Да, у меня родилась девочка, — ответила она.

Если Нье считал ее шлюхой из-за того, что она спала с Бобби Фьоре, он этого не показал. И Лю Хань испытала к нему благодарность. Она решилась объяснить:

— Возможно, вам известно, что маленькие чешуйчатые дьяволы пытаются понять, как устроены люди. Они забрали у меня дочь, когда ей было всего три дня от роду, и оставили у себя.

— Какое ужасное преступление, — серьезно сказал Нье и вновь посмотрел в потолок. — Лю Хань, Лю Хань… — Когда он снова повернулся к ней, его глаза заблестели. — Ты — та женщина, которая узнала, что чешуйчатые дьяволы умеют видеть тепло!

— Да, они использовали одну из таких машин, чтобы посмотреть на мою матку перед тем, как родился ребенок, — сказала Лю Хань. — Я подумала, что они могут применять ее и для других целей.

— И ты не ошиблась! — с энтузиазмом сказал ей Нье Хо-Т’инг. — Мы уже несколько раз удачно воспользовались сведениями, которые ты нам сообщила.

«Да, он действительно солдат».

Нье вновь вернулся к обсуждению дел.

— Но если ты хочешь отомстить маленьким чешуйчатым дьяволам за их бессердечное угнетение и эксплуатацию, мы дадим тебе шанс.

Не просто солдат, но еще и коммунист. Теперь она легко узнавала их риторику. Лю Хань не слишком удивилась: торговец домашней птицей был коммунистом и передавал собранную ею информацию своим товарищам. Если коммунисты лучше всех сопротивляются чешуйчатым дьяволам, то она ничего против них не имеет. И она должна за многое отомстить чешуйчатым дьяволам. Если Нье Хо-Т’инг поможет ей…

— Скажите мне, что я должна делать, — попросила она.

Нье улыбнулся.

Колючая проволока. Хижины. Койки. Капуста. Свекла. Картофель. Черный хлеб. Ящеры, вне всякого сомнения, намеревались сделать все, чтобы лагерь сломил дух пленных. Однако после лишений варшавского гетто Мордехаю Анелевичу он больше напоминал курорт. Как тюремщики ящеры представляли собой жалких любителей. Пища, к примеру, была простой и однообразной, но ящерам даже в голову не приходило уменьшить порции.

У Мордехая имелись и другие причины чувствовать себя на отдыхе. Он долгое время возглавлял повстанцев: евреев против нацистов, евреев против ящеров. Потом стал беглецом, а позднее простым партизаном. Теперь он потерял и второй башмак: превратился в пленного. Больше не нужно было тревожиться о том, что его схватят.

Ящеры даже отличались гуманизмом. Когда немцы ловили партизан, они казнили их на месте — или принимались допрашивать, чтобы выудить нужную информацию, после чего все равно расстреливали. Однако ящеры перевезли его, Иржи и Фридриха через всю Польшу в лагерь военнопленных, расположенный возле Пётркува, к югу от Лодзи.

Здесь никто ничего не знал об Анелевиче. Он назвался Шмуэлем, скрыв свое настоящее имя. Для Фридриха и Иржи он был обычным евреем, который сражался вместе с ними в партизанском отряде. Никто не задавал ему вопросов о прошлом. И это давало Мордехаю — даже здесь, в лагере, — ощущение удивительной свободы.

Однажды утром после переклички ящер-охранник прочитал по списку:

— Следующим тосевитам следует прибыть на допрос…

Его польский акцент был ужасным, а уж как он исковеркал имя Шмуэль, и вовсе не передать.

Тем не менее Мордехай вышел из строя, не испытывая никакой тревоги. Они уже допрашивали его два или три раза. С точки зрения ящеров, допрос являлся серией вопросов. Они знали о пытках, но подобный образ действий вызывал у них отвращение. Иногда Анелевич даже наслаждался иронией происходящего. Его допрашивали без особого старания. Для ящеров он оставался обычным Большим Уродом, пойманным с оружием в руках.