Томалсс придумал брать птенца на руки, когда тот поднимал шум. Иногда птенец изрыгал проглоченный воздух вместе с частью съеденной пищи — отвратительная, частично переваренная жидкость. Но если такое происходило, птенец быстро успокаивался и замолкал.

Впрочем, бывали случаи, когда с птенцом все было в порядке, но он шумел, словно хотел, чтобы его взяли на руки. Томалсс сдавался — и тогда птенец успокаивался. Это приводило Томалсса в смятение: а вдруг тосевиты начинают процесс общения раньше, чем Раса?

Его коллеги разинули рты, когда он поделился с ними своими предположениями.

— Я понимаю, что мои предположения звучат смешно, — оправдывался он, — но тосевиты разделились на десятки крошечных империй, которые постоянно воюют друг с другом, мы же сумели объединиться сотню тысячелетий назад. С другой стороны, не следует забывать о постоянном сексуальном влечении, которого мы лишены.

— Ты устал, Томалсс! — хором сказали ему коллеги-психологи.

Томалсс действительно устал. Взрослые тосевиты соблюдают суточный цикл: днем бодрствуют, а ночью спят. Это одно из их немногих достоинств. Но птенец имел обыкновение засыпать в любое время и просыпаться, когда ему заблагорассудится. Томалссу приходилось вставать, кормить птенца, или мыть (или кормить и мыть), или просто держать на руках, пытаясь убедить вредное существо еще немного поспать. Стоит ли удивляться, что его глазные бугорки постоянно закрывались и слезились, словно в них насыпали песку.

Шли дни, птенец постепенно начал соблюдать какое-то подобие режима. Он все равно просыпался два или три раза за ночь, но теперь охотнее засыпал снова, а днем бодрствовал. Да и сам Томалсс стал понемногу приходить в себя.

Он даже начал верить, что наступит момент, когда птенец сможет мыслить логически — насколько Большие Уроды вообще на это способны. Он начал производить более сложные звуки. Более того, Томалсс заметил, что птенец стал обращать на него внимание.

Однажды уголки его рта изогнулись — так тосевиты выражают свое хорошее настроение. Томалсс пожалел, что не может сделать такую же гримасу, поскольку черты его лица были практически неподвижны.

Несмотря на то что поведение птенца с каждым днем становилось все более осмысленным и Томалсс многому научился, постоянно общаясь с ним, психолог много раз пожалел, что отобрал его у тосевитской самки, из тела которой птенец появился на свет. «Пусть бы лучше он ее сводил с ума», — думал Томалсс.

Однако такой подход недостоин ученого — но какой ученый проводит без сна столько времени?

Грудь Лю Хань была полна молока. По пути в Пекин она зарабатывала деньги и пищу в качестве кормилицы, но в последние полтора дня ей не удалось найти ребенка, которому требовалось бы молоко. Если в ближайшее время она не найдет младенца, молоко придется сцеживать. Ей ужасно не хотелось, чтобы молоко пропадало зря, но грудь уже начала болеть.

Иногда, в минуты слабости, когда она сильно уставала, а желудок болел от голода, Лю Хань жалела, что не осталась в лагере. Там она всегда была сыта, да и работать не приходилось. Однако маленькие чешуйчатые дьяволы постоянно следили за ней, а потом украли ее ребенка. И хотя это была лишь девочка, она принадлежала Лю Хань.

Выбраться из лагеря было совсем непросто. Маленькие дьяволы не только установили камеры внутри ее хижины, но и продолжали следить за ней, когда Лю Хань выходила погулять. И она не могла пройти через ворота, опутанные колючей проволокой. Никто из людей не мог.

Если бы не торговец домашней птицей, коммунист, ей бы не удалось сбежать. Однажды, когда торговый день подходил к концу, он сказал Лю Хань:

— Пойдем со мной. Я хочу познакомить тебя со своей сестрой.

Лю Хань сомневалась, что хижина, куда он ее привел, принадлежала ему; слишком опасно. Там ее поджидала женщина — конечно же, не сестра продавца. Ростом, фигурой и даже короткой прической она была похожа на Лю Хань.

Торговец домашней птицы повернулся к ним спиной.

— Лю Хань, мне так нравится твоя одежда, ты не хочешь поменяться со мной? Всем — от сандалий до нижнего белья?

Лю Хань оглядела свою старую одежду — уж не сошла ли женщина с ума?

— Ты хочешь надеть мои тряпки? — спросила она.

«Сестра» энергично закивала. Тогда Лю Хань поняла. Чешуйчатые дьяволы очень ловко умели делать всякие маленькие штуки. И могли засунуть их в ее одежду, чтобы следить за ней.

Она быстро разделась, даже не оглянувшись на торговца домашней птицей. Ее тело видело такое количество мужчин, что она давно перестала смущаться. К тому же она не сомневалась, что ее тело еще не оправилось после рождения ребенка и не возбуждало желания у мужчин.

Когда они переоделись, торговец повернулся к другой женщине и сказал:

— Я провожу тебя домой, Лю Хань. — Потом обратился к Лю Хань: — Сестра, подожди меня здесь. Я скоро вернусь.

И Лю Хань осталась ждать, восхищаясь его дерзостью. Она знала, что чешуйчатые дьяволы с трудом отличают одного человека от другого. Если «сестра» торговца будет в ее одежде, они примут ее за Лю Хань, во всяком случае на некоторое время. А пока они думают, что Лю Хань вернулась домой…

Как и обещал, торговец домашней птицей вскоре вернулся. В сгущающихся сумерках он отвел Лю Хань в другую хижину, почти пустую, только на полу лежали циновки.

— Теперь мы снова будем ждать, — сказал он.

Сумерки сменились ночью. В лагере наступила тишина.

Лю Хань предполагала, что торговец захочет овладеть ее телом, хотя она еще не обрела прежней привлекательности после рождения девочки. Она даже решила не возражать; в конце концов, он рисковал жизнью, чтобы ей помочь, и заслужил благодарность — а больше ей нечем ему заплатить. Однако он не стал к ней приставать; лишь долго рассказывал ей о рае, который наступит, когда Мао Цзэдун и коммунисты освободят Китай от чешуйчатых дьяволов, восточных дьяволов из Японии, иностранных дьяволов и собственных эксплуататоров. Если хотя бы четверть того, что он говорил, правда, никто не узнает страну после одного поколения нового правления.

Наконец он скатал циновку возле стены. Под ней оказался деревянный люк, крышка которого сдвигалась в сторону.

— Спускайся в туннель, — сказал он. — И иди только вперед. На другом конце тебя будут ждать.

Она задрожала, как побеги бамбука под сильным ветром. Бобби Фьоре скрылся в таком же туннеле и не вернулся; он умер в луже крови на улице Шанхая. Однако она спустилась вниз по деревянной лестнице, а потом поползла на четвереньках вперед. Ее окружала непроглядная темнота, а туннель казался таким узким, что Лю Хань хотелось лечь неподвижно и подождать, пока земля ее проглотит.

И все же она продолжала ползти все дальше и дальше, пока не наткнулась на камень, преграждающий путь. Когда она столкнула его в сторону, камень с плеском упал в канаву, и в отверстие проник свет.

— Влезай, — прошипел чей-то голос. — Сюда.

Лю Хань попыталась вылезти, но вслед за камнем свалилась в канаву. Она с трудом поднялась на ноги и, промокшая до нитки, побрела в направлении голоса. К ней протянулась рука и помогла выбраться из канавы.

— Очень хорошо, — прошептал ее спаситель. — Холодная вода помешает чешуйчатым дьяволам увидеть твое тепло.

Сначала она просто кивнула. Затем, несмотря на холодный ветер, выпрямилась. Этот человек знал, что чешуйчатые дьяволы могут видеть тепло! Информация пришла от нее, и люди в лагере ее использовали. У Лю Хань было мало поводов гордиться собой — поэтому она всегда радовалась, когда видела, что ей удалось помочь другим людям.

— Пойдем, — прошептал мужчина. — Нам нужно уйти от лагеря как можно дальше. Здесь тебе все еще грозит опасность.

Опасность! Ей вдруг захотелось засмеяться. С тех самых пор, как чешуйчатые дьяволы напали на ее деревню, ей постоянно грозила опасность — да и до этого в городе было полно японцев, а потом маленькие дьяволы прилетели на своих самолетах, похожих на огромных стрекоз, и перевернули всю ее жизнь.