Девчонка продолжала вопить. Юи Минь хотел сказать ей, чтобы она заткнулась и пошла закрыть дверь, поскольку становилось холодно. Но он не мог произнести ни слова. Тогда Юи Минь попытался сам доползти до двери. Холод достиг его сердца. Ярко-красные языки пламени постепенно погасли. Осталась только тьма.

Участь Харбина была предрешена. Силы Расы могли в любой день вторгнуться в город. Это будет важной победой:

Харбин являлся узловым центром линии обороны ниппонцев. Теэрцу было бы куда радостнее, если бы город не обрушивался ему на голову.

В действительности так оно и происходило. Во время последнего налета на Харбин бомбы падали настолько близко от его тюрьмы, что с потолка повалились куски штукатурки, которые чуть не вышибли у пилота последние мозги, еще остававшиеся после долгого пребывания в тосевитском плену.

Снаружи раздалась дробь противовоздушной пушки. Уши Теэрца не слышали никаких самолетов; может, Большой Урод, стреляющий из нее, просто нервничал. «Давай, трать понапрасну боеприпасы, — думал Теэрц. — Тем меньше останется у тебя для ответного огня, когда мои друзья вломятся сюда. Тогда, да помогут усопшие Императоры, им не придется проходить через мои страдания».

В коридоре началась какая-то суета. Теэрц услышал громкие, отрывистые слова ниппонских приказов, но их отдавали слишком быстро, и он ничего не разобрал. В камеру вошел один из охранников. Теэрц поклонился. Имея дело с этим типом Больших Уродов, лучше лишний раз поклониться — не ошибешься. Зато если не поклонишься, ошибешься, причем очень сильно. Так что лучше кланяться.

Охранник не удостоил его ответным поклоном. Теэрц был пленником, а такие заслуживают лишь презрения. За спиной охранника появился майор Окамото. Своему следователю и переводчику Теэрц поклонился еще глубже. Окамото тоже обошелся без приветствия, не говоря уже о поклоне. Отпирая дверь камеры, он сказал на языке Теэрца:

— Пойдешь со мной. Мы немедленно покидаем этот город.

— Будет исполнено, — вновь поклонился Теэрц. Он не знал, как это будет исполнено и будет ли вообще, но его и не спрашивали. И в плену, и до оного обязанностью Теэрца было подчиняться. Правда, в отличие от его начальников, принадлежащих к Расе, ниппонцы не выказывали ему никакого уважения.

Майор Окамото швырнул ящеру черные брюки и мешковатое синее пальто, в которое могли бы поместиться целых два Теэрца. Затем Окамото нахлобучил ему на голову остроконечную соломенную шляпу и подвязал ее под подбородком грубой веревкой.

— Отлично, — удовлетворенно проговорил ниппонец. — Теперь если твои заметят тебя с воздуха, то подумают, что это обыкновенный тосевит.

«Конечно, подумают», — с раздражением признал Теэрц. С помощью фоторужья или даже спутникового снимка его можно было выделить из массы Больших Уродов, кишащих вокруг. Однако, завернутый в такое одеяние, он покажется не более чем рисовым зернышком (пища, которую он возненавидел) среди миллиона других.

Теэрц подумал было сбросить с себя одежду, если над ними пролетит самолет Расы… Нет, такого лучше себе не позволять. Если он попытается это сделать, майор Окамото сделает его жизнь невыносимой, и ниппонцы отправят его к Императорам прошлого, прежде чем его медлительные соплеменники предпримут усилия по спасению.

К тому же в Харбине было холодно. Шляпа согревала голову, а если Теэрц сбросит пальто, то превратится в ледышку раньше, чем ниппонцы или Раса успеют что-либо предпринять. Шляпа и пальто Окамото были сделаны из меха тосевитских животных. Теэрц понимал, почему животные нуждаются в такой защите от поистине зверского климата планеты, но удивлялся, почему у самих Больших Уродов так мало шерсти, раз им приходится забирать ее у животных.

За пределами тюрьмы Теэрц увидел следы новых разрушений. Некоторые воронки походили на следы от падения метеоритов на безвоздушную лунную поверхность. Теэрцу не пришлось особо разглядывать их, майор Окамото погнал его к двухколесному транспортному средству, меж оглоблей которого вместо тяглового животного стоял Большой Урод. Окамото обратился к тому не по-ниппонски, а на другом языке. Тосевит что-то проворчал, взялся за оглобли и покатил повозку. Охранник покорно поплелся сзади.

Тосевиты покидали Харбин и уходили на восток, скрываясь от скорого падения города. Дисциплинированные ряды ниппонских солдат резко отличались от кричащей и визжащей толпы местного населения. Тосевитские самки, ростом чуть повыше Теэрца, тащили за спиной мешки с пожитками величиной почти с них самих. Другие несли свои вещи в корзинах, привязанных к палкам, которые лежали у них на плечах. Все это показалось Теэрцу картинкой из доисторического прошлого Расы, исчезнувшего тысячу веков назад.

Вскоре охранник вышел вперед повозки и начал кричать, требуя уступить дорогу. Когда это не помогло, он стал расчищать путь прикладом винтовки. Визги и крики превратились в вопли. Теэрц не заметил, чтобы эти жестокости намного ускорили их продвижение.

Наконец они добрались до железнодорожной станции, где было шумнее, зато не было такой сутолоки, как в городе. Самолеты Расы постоянно бомбили станцию. Сам вокзал представлял скорее груду развалин, нежели здание, но каким-то образом продолжал действовать. Пулеметные гнезда и ряды проволоки с колючками не позволяли никому, кроме солдат, приближаться к поездам.

Когда часовой окликнул их, майор Окамото приподнял шляпу Теэрца и что-то сказал по-ниппонски. Часовой низко поклонился и ответил извиняющимся тоном. Окамото повернулся к Теэрцу:

— Отсюда пойдем пешком. Никому, кроме ниппонцев… и тебя, не разрешается проходить на станцию.

Теэрц двинулся вперед, сопровождаемый с одного боку Окамото, а с другого — охранником. Хоть на короткое время уцелевшая часть стены и крыши защитила их от колючего ветра. Затем им вновь пришлось пробираться через обломки камня и кирпичей, и к ветру добавился снег, неслышно падающий с серого, угрюмого неба.

За вокзалом, на путях, войска грузились в поезд. Снова часовой окликнул Окамото, и снова тот использовал Теэрца в качестве талисмана, чтобы пройти. Майор занял половину вагона для себя, охранника и своего пленника.

— Ты важнее, чем солдаты, — с гордостью пояснил он. Издав протяжный, печальный гудок, поезд рывком тронулся. Когда Теэрц еще летал на истребителе, он уничтожал поезда. Их легко можно было обнаружить по густым клубам черного дыма и столь же легко обстрелять. Рвануться в сторону поезда не могли, ибо двигались лишь по рельсам. Поэтому они представляли собой легкие и приятные цели. Теперь Теэрц надеялся, что никто из его соратников не посчитает этот поезд соблазнительной целью.

— Чем дальше от Харбина мы отъедем, тем больше шансов уцелеть, — сказал майор Окамото. — Я не против отдать жизнь за императора, но мне приказано проследить, чтобы ты в целости и сохранности достиг моих родных островов.

Теэрц был полон желания отдать жизнь за своего Императора, истинного Императора, а не жалкого Большого Урода, присвоившего себе такой же титул. Если бы представился шанс, он вообще бы предпочел не отдавать свою жизнь ни за кого. Но таких шансов ему пока не представлялось.

Поезд с грохотом двигался на восток. Поездка была неимоверно тряской; Раса бомбила не только поезда, но и пути, по которым они катились. Однако Большие Уроды раз за разом доказывали, что они изобретательные существа. Несмотря на бомбы, железная дорога продолжала действовать.

По крайней мере Теэрц так думал. Но спустя довольно продолжительное время после выезда из Харбина поезд вдруг резко остановился. Бывший пилот недовольно зашипел. Он по опыту знал, какой приятной и желанной целью был стоящий поезд.

— Что случилось? — спросил он майора Окамото.

— Возможно, самцы твоей Расы снова повредили путь. — В голосе у Окамото было больше примирения со случившимся, нежели злости. — Ты сидишь у окна — расскажи, что ты видишь.

Теэрц посмотрел сквозь грязное стекло:

— Я вижу огромную массу тосевитов, работающих впереди, на изгибе дороги.