— Когда-нибудь и ты, порождение зла, окончишь дни свои. Раньше или позже — какое это имеет значение пред лицом Вечности? Твои жестокие дела вопиют к небесам и свету солнца! Ты будешь призван к ответу, Авшар! Остаток Вечности ты проведешь во льду Скотоса, обреченный страдать среди прочих его темных созданий.

Мрачные глаза князя-колдуна горели презрением.

— Ты так же глуп и наивен, как твои пращуры! Все мы — творения Скотоса, и ты, и я, и все прочие! И тот вспыльчивый болван, что сидит на троне, по праву принадлежащем мне, — он тоже! Воистину, человек — самое замечательное из творений Скотоса. Из всех живых существ лишь он один в полной мере познал, что такое зло, и пользуется им по доброй воле.

Авшар говорил так, словно они с Бальзамоном беседовали наедине. Да так оно, в своем роде, и было. Оба они — невзирая на разделявшую их пропасть -были созданиями теологической иерархии Видесса.

Бальзамон ответил таким тоном, словно пытался вернуть заблуждающегося коллегу к общепринятой доктрине, а не вступил в смертельный поединок с опаснейшим врагом своего народа и своей веры:

— Следуя твоей логике, с тем же успехом можно утверждать, что вся пища — отрава, если в ней попадется одна тухлая рыба. Неужто ты в слепоте своей позабыл о том, что в душе каждого человека кроется не только зло, но и самое удивительное, бескорыстное добро?

Вероятно, Патриарх хотел задать чисто риторический вопрос, но Марк подумал, что Бальзамон затронул самую глубинную суть дела. Чем дольше живет человек, тем больше он становится самим собой. Когда-то в душе Авшара крылось не больше зла, чем в душе любого другого человека. Так продолжалось до тех роковых дней, когда прелату Скопензаны выпало тяжкое испытание -пережить вторжение хаморов и падение Видесса. И тогда он увидел в этой катастрофе знамение торжества Скотоса на земле и обратился к темному богу. Применяя дьявольскую магию, Авшар сумел прожить множество веков. Он сделал выбор и закостенел в нем, и теперь…

…И теперь он проклял Бальзамона с беспредельной жестокостью, которую веками лелеял в своей груди, — ибо ненависть изгнанника и предателя в сотни раз ужаснее ненависти честного врага:

— Так умри! Увидишь, как поможет тебе твое Добро!

Его руки взметнулись вверх в том же движении, которое убило видессианского всадника. Когда яркое пламя коснулось Бальзамона, Марк невольно закричал от боли. Патриарх заслужил лучшего, чем неотомщенным погибнуть от руки Авшара. Но Бальзамон не упал, хотя осел в седле, точно придавленный тяжким грузом.

— Я отрицаю тебя и твою силу, — сказал он. Его голос дрожал, но в нем по-прежнему звучала уверенность в своей правоте. — Пока я жив, твои дьявольские чары не будут вмешиваться в ход битвы.

— Пока ты жив? — Авшар бросил против Патриарха новое заклинание.

Скавр услышал, как Бальзамон застонал. Затем голос Патриарха стал тихим; он перестал пользоваться заклинанием, позволявшим ему говорить на все поле. Теперь он старался только защитить себя.

Князь-колдун насылал одно заклинание за другим. Бальзамон не был достаточно сильным чародеем, чтобы сравняться со своим могущественным противником. Несколько раз он покачнулся в седле и чуть не упал на землю.

Бальзамон не пытался нанести ответного удара. Но в своей глухой обороне он был неуязвим. Словно старый, но все еще грозный боец, желающий только удержать врага на расстоянии, он твердо отбивал страшные чары, которые одолели бы более сильного, но менее уверенного в своей правоте мага.

Увидев, что Патриарх уцелел в этом жутком вихре колдовства, армия Туризина начала громко выкрикивать его имя, точно боевой клич. Снова и снова гремело, тревожа эхом далекие холмы:

— Бальзамон! Бальзамон! Бальзамон!

Марк и раньше видел подобное: Патриарх черпал силы в восторге людей. Выпрямившись в седле, он широко развел руками и стал размахивать ими, отражая каждый удар, наносимый Авшаром ему или имперской армии.

— За его спиной сам ангел-хранитель, — прошептал Виридовикс на ухо Скавру.

Горгид, который стоял далеко позади них, пробормотал себе под нос по-гречески: «энтузиазмос».

Наконец, дико вскрикнув от ненависти, Авшар сдался. Резко дернув за поводья, он повернул свою лошадь и галопом помчался к строю йездов. Видессиане разразились хором приветственных криков своему Патриарху и грязными оскорблениями в спину врагу.

Гвардеец-халогай, подхватив за узду мула, отвел его в безопасное место позади строя видессианской армии. Утомленный, но не побежденный. Патриарх помахал рукой солдатам. Однако Марк хорошо видел его лицо. Бальзамон не был победителем. Он едва спасся от страшного поражения.

Несколько минут царило молчание. Затем в обеих армиях офицеры начали громко отдавать приказы, до хрипоты подбадривая своих солдат.

Марк заглянул себе в душу, пытаясь найти вдохновляющие слова, подобающие ситуации, но не смог обнаружить их слишком много. Какие бы иллюзии о славе на поле боя он ни питал в юности, они давно уже превратились в пыль. Впрочем, это касалось и любого из легионеров. Наконец Марк сказал, повысив голос:

— Все очень просто. Если мы проиграем эту битву, всем нам конец. Держитесь дружно, бейтесь слаженно, выполняйте все приказы и не дайте ублюдкам пробиться через ваши ряды. Думаю, это все.

Он слышал, как несколько голосов повторяли за ним, переводя его краткую речь на гортанный васпураканский язык для тех «принцев», которые все еще не говорили по-латыни.

Выступление Марка не вызвало аплодисментов. Все свои восторги легионеры уже израсходовали на Бальзамона. Однако Марк не слишком беспокоился по этому поводу. Его солдаты были готовы биться и не испытывали страха. Все остальное уже не имело большого значения.

Скавру почудилось, что он слышит гром в ясном, без единого облачка, небе. Какое еще колдовство направил на них Авшар? Но это была не гроза.

— Началось, — сказал Гай Филипп.

Иезды пришпорили своих лошадей и, сотрясая землю, понеслись на ряды видессиан. Топот копыт тысяч лошадей, казалось, заполонил собой весь мир.

Громко закричал Лаон Пакимер, и хатриши галопом вылетели вперед, прикрывая пеших легионеров и халогаев от града стрел. Всадники Пакимера начали осыпать ответными стрелами йездов и немного замедлили скорость их яростной атаки. Марк видел, как пораженные меткими выстрелами падают лошади и люди в обоих отрядах.

Хатриши были отважными бойцами, но враги превосходили их численностью. Сделав все возможное, Пакимер помахал в воздухе своей засаленной меховой шапкой. Это заменяло приказ отступать. Хатриши, уцелевшие в стычке, вернулись на свои позиции.

— Авшар! Авшар! — Крики йездов звоном отзывались в ушах Скавра. Стрелы уже долетали до железных рядов легионеров. Где-то позади Марка послышались проклятие и звон металла. Один из легионеров упал на землю. Другой выругался, когда в его ногу впилась стрела.

Еще одна стукнула о щит Марка. Трибун покачнулся и мысленно поблагодарил тех, кто сделал этот тяжелый щит. Несколько слоев толстой кожи, металла и дерева защищали в бою куда лучше, чем легкие щиты кочевников или видессиан. Тот щит, что дали аршаумы Марку во время похода на Видесс, был бы сейчас пробит насквозь.

Иезды продолжали наседать на римлян. Они были уже совсем близко.

— Копья к бою! — крикнул трибун, прикинув на глаз расстояние до врага. Марк высоко поднял меч и краем глаза заметил, как буккинаторы приложили к губам трубы.

— Вперед! — крикнул он. Десятки трубачей передали приказ легионерам.

Сотни тяжелых копий разом метнулись на врагов. Раненые йезды дико кричали; их лошади ржали от боли и страха. Вопли людей и животных беспрестанно звучали в воздухе, кони валились на землю один за другим, придавливая собой всадников.

Некоторые йезды пытались защититься от копий щитами. Это спасало их в первый миг, но когда они пытались вырвать копья из щитов и выбросить мешавшие им древки, они обнаруживали, что мягкие железные наконечники римских копий согнулись от удара и намертво застряли в щитах, делая их бесполезными в бою. Ругаясь, йезды отбрасывали щиты в сторону.