– Да, благодарю, – отозвался Марк, собрав весь имевшийся у него запас оптимизма. Он чувствовал, что краснеет под взглядом видессианина.

Хотя Марк был почти на десять лет старше нагловатого кавалериста – тому не исполнилось и тридцати, – но Скавр не был видессианином. Это сводило на нет все остальные преимущества трибуна. Марку не очень-то улыбалось выглядеть в глазах Марзофла неуклюжим варваром. Однако Марзофл был из той многочисленной породы имперцев, для которых любой чужеземец – существо второго сорта.

– Туризин сказал мне, что мы выступим против йездов и двинемся в долину Арандоса, как только подсохнут дороги, – проговорил видессианин, осторожно набирая очки.

Легкое упоминание имени Императора должно было свидетельствовать о том уважении и доверии, которое Марзофл завоевал у Гавраса во время кампании против захватчиков-намдалени, высадившихся около Опсикиона. Трибун воевал тогда в западных провинциях против барона Дракса и из столицы был незаметен. Новость Марзофл принес с одного из последних военных советов. Римлянин, все еще находившийся в опале, не был туда приглашен.

Но у Марка уже был готов ответ:

– Уверен, что мы дадим им по зубам. В конце концов, мои легионеры удерживали от них Гарсавру целую зиму.

Напоминание об этом не слишком обрадовало Марзофла.

– Пожалуй, – признал он нехотя. – Ну, всего доброго.

Он резко повернулся и исчез в толпе. Трибун усмехнулся, глядя, как кавалерист удаляется деревянной походкой. «Моя шпилька тебе совсем не понравилась, ты, самоуверенный хлыщ», – подумал Марк.

Марзофл стремился подражать Императору и в этом доходил до смешного. Его маленькая бородка и неряшливые волосы раздражали Скавра. Туризин относился к своей внешности небрежно, но это проистекало от простой нелюбви к формальностям. Для аристократа Марзофла это сделалось чистой воды позерством. Кажется, милейший Провк Марзофл надеялся таким образом завоевать милость и доверие своего повелителя. При нечесаных волосах Марзофл носил плащ, обшитый мехом ласки, и пояс с золотыми пряжками; что до сапог со шпорами, то они были сделаны из мягчайшей и тончайшей кожи, которая сгодилась бы и для перчаток.

Марк направился к лоточнику, купил несколько копченых сардинок и начал поглощать их, от души надеясь, что Марзофл в это мгновение наблюдает за ним.

Не без опаски трибун взломал голубую восковую печать на маленьком пергаментном свитке. Он сразу узнал почерк, хотя не видел его уже почти два года. Тонкие, как паутинка, буквы.

«Окажи мне честь, навестив меня в моей резиденции завтра в полдень».

Эта печать и этот почерк делали излишней подпись: «Бальзамон, Патриарх Видессоса».

– Что же ему нужно от меня? – пробормотал Марк.

Скавр не стал последователем веры Фоса. Подобного обстоятельства оказалось бы достаточно для того, чтобы любой жрец в Империи запылал праведным гневом. Однако даже в этом Бальзамон отличался от большинства служителей Фоса. До принятия сана он занимался научной деятельностью и в свою патриаршую резиденцию внес весьма необычный для Видессоса дух терпимости.

«И все-таки, – думал Марк, – все эти превосходные рассуждения ни на йоту не приближают меня к ответу на главный вопрос: что нужно от меня Бальзамону». Трибун не льстил себе мыслью о том, что Бальзамон желал провести время за приятной беседой с чужеземным гостем.

В конце концов Марк последовал стоическому учению, которое наставляло его не тревожиться из-за тех вещей, что все равно останутся для него непонятными.

Резиденция Патриарха располагалась в северной части города, возле Собора Фоса. Это был довольно скромный дом из красного кирпича с купольной крышей, выложенной красной черепицей. Рядом с великолепным Собором патриаршая резиденция совершенно терялась – она как будто исчезала в его тени.

Перед домом росли старые ели. Они зеленели в любое время года. Всякий раз, видя эти деревья, Скавр задумывался о древности Видессоса. Прочие деревья и кусты оставались еще обнаженными.

Трибун постучал в прочную дубовую дверь. Он услышал шаги. Вскоре высокий, крепко сбитый жрец широко распахнул дверь.

– Чем могу служить? – спросил он, осмотрев откровенно чужеземное лицо и фигуру Марка с нескрываемым любопытством.

Римлянин назвал свое имя и передал жрецу письмо Бальзамона. Тот замер, внимательно читая приглашение.

– Сюда, пожалуйста, – молвил он. Теперь в его тоне прозвучало уважение.

Жрец повел трибуна по коридору, уставленному фигурками из слоновой кости, старинными иконами Фоса и другими древностями. Судя по уверенной походке, манере говорить, по шраму, пересекавшему бритую макушку жреца, Марк мог держать пари на что угодно: этот человек, прежде чем стать жрецом, был солдатом. Скорее всего, сейчас он исполнял роль шпиона, приглядывающего за Бальзамоном. Кроме того, разумеется, что прислуживал Патриарху. Любой Император, не лишенный здравого смысла, должен присматривать за главой Церкви. Политика и религия в Видессосе всегда сплетались в причудливый клубок.

Жрец постучал в открытую дверь.

– Ну, что там, Саборий? – донесся старческий тенор Бальзамона.

– Чужеземец, ваше святейшество. Явился по вызову вашего святейшества! – отозвался Саборий, как бы докладывая старшему по званию.

– Вот как? Явился? Что ж, очень рад. Мы поговорим с ним немного наедине, знаешь ли. Поручаю тебе заточить наконечники копий. Сходи куда-нибудь, сделай это.

Последняя фраза только подтвердила предположения трибуна. К тому же она свидетельствовала о том, что Бальзамон не слишком изменился. Прежнего своего помощника Патриарх тоже допекал подобными шутками. Геннадий бы нахмурился; Саборий же ответил так:

– Все мои копья уже начищены до блеска, ваше святейшество. Может быть, стоит вместо этого надраить кинжалы?

Жрец кивнул Скавру, чтобы тот заходил. Когда римлянин вошел, слуга плотно закрыл за ним дверь.

– Никак не могу выбить из этого человека дух мятежа и неповиновения, – проворчал Бальзамон, невольно усмехаясь. – Садись где хочешь, – велел он трибуну, широко махнув рукой.

Подобный приказ было легче отдать, чем выполнить. Рабочий кабинет Патриарха был завален свитками, книгами, восковыми табличками. Документы были грудой навалены на стареньком диване Бальзамона, кучами высились на нескольких стульях и загромождали оба старых кресла.

Пытаясь не нарушить порядка, в котором валялись книги (если только в этом хаосе имелся какой-то внутренний порядок), Марк снял с одного из кресел стопку книг, уложил их на каменный пол и сел. Кресло угрожающе заскрипело под тяжестью трибуна.

– Выпьешь вина? – спросил Бальзамон.

– Пожалуй.

Покряхтев, Бальзамон поднялся с низкого дивана, снял пробку с бутылки и принялся шарить по захламленной комнате в поисках кружек.

Глядя на этого толстого старика в потертом плаще – кстати, куда более поношенном, чем у Сабория, – можно было подумать, будто это повар на пенсии, но уж никак не духовный отец Империи Видессос. Однако когда Бальзамон повернулся, протягивая Скавру кружку с отколотым краем, не оставалось сомнений: за невзрачной внешностью скрывается недюжинный ум и волевой характер. Когда Патриарх смотрел человеку в глаза, забывались и бульдожий нос, и пухлые щеки. В его маленьких глазках, наполовину скрытых густыми, все еще черными бровями, обитала великая мудрость.

Однако сегодня Скавр видел, как под этими умными живыми глазами залегли темные круги, а лицо стало бледным. На правой стороне лба поблескивал пот.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Марк. Он вдруг ощутил беспокойство. – Ты нездоров?

– Ты слишком молод, чтобы задавать такие вопросы, – ответил Патриарх. – В моем возрасте человек или здоров, или мертв.

Бальзамон усмехнулся, но это не помогло скрыть облегчения, с которым он осел на диван. Воздев руки, Патриарх быстро проговорил молитву, обращенную к Фосу:

– Фос, владыка благой и премудрый, милостью твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.