***

…Итак, нежный голосок Лилии призвал всех в трюм.

Синий Лес был красивейшим явлением природы, если не присматриваться к нему вблизи. По сути, это была долина в наиболее теплой части планеты, где в течение дня даже образовывались лужи. Именно перепады температуры обеспечили странную, причудливую структуру льда в этой долине, диаметром полтора километра и слегка вогнутой, будто чаша.

Видно было неплохо, потому что обычная для этой планеты вязкая дымка тут отсутствовала.

Арки пересекались с чем-то вроде навесных мостов; ажурные строения в духе абстракционизма контрастировали с абсолютно плоскими (хоть сейчас вставай на коньки) сверкающими площадками, которые, видимо, регулярно подтаивали днем; колоннады сменялись башнями и храмами, скатами, пагодами, арками, и даже чем-то вроде деревьев.

Все это было изо льда.

Однако лет пятнадцать назад один одержимый ученый, полагающий, что любой мир, имеющий приемлемые для человека тяготение и атмосферу, должен иметь и собственную жизнь, положил массу усилий на то, чтобы эту жизнь сюда привнести. Экосистема не складывалась; немногочисленные успешно довезенные сюда виды гибли, или взаимно сожрав друг друга, или попросту замерзнув. И единственное живое создание, эндемик с другого достаточно сурового мирка, синяя плесень, прижилась.

Знаменита она была тем, что быстро и эффективно отравляла воздух вокруг себя, делая его непригодным для дыхания человека. Благо, на Грезе плесень в значительном количестве уцелела и образовала устойчивую популяцию только тут, в местечке, которое и получило название Синий Лес. Это, конечно, была большая профессиональная удача того ученого. Снимаю шляпу.

Экологи полагали, что и здесь плесень скоро отдаст концы, например, при каком-нибудь климатическом катаклизме; однако пока что растительность процветала на минеральных удобрениях, которые имелись во льду и становились биодоступными, когда днем лед немного разрыхлялся, подтаивал. Даже засыпанная снегом, она выживала и снова шла в рост.

Собственно, плесень была не совсем плесенью, а скорее родственницей водорослей. Она образовала поверх причудливой структуры льда целые косы, толстый слой которых менял свой цвет от иссиня-зеленого до кобальтового и ультармаринового. И даже, как казалось, чуть шевелился не по воле ветра, а сам собой.

Эти природные кулисы были великолепны; жаль только, что погулять в Синем Лесу или покататься тут на коньках было возможно только в респираторе или защитной маске.

Греза еще одним доступным ей способом намекала, что здесь стол и дом для Хомо Сапиенса предоставлен не будет.

Туристы (и я в том числе) глазели на плесень из трюма аэробуса. Подниматься наверх, на открытую палубу, рискуя надышаться ядовитыми испарениями, никто не пожелал; впрочем, тут для обзора было сделано все более чем удобно. Огромные остекленные люки, места хватает; у каждого есть полочка, куда поставить кружку с горячим чаем - и тарелку с бутербродами, которые разносили нелюдимые “юнги”. Лилия же звонким голоском зачитывала соответствующую страничку из путеводителя, бодро перечисляя биологические особенности плесени, историю появления Синего Леса, количество ядовитого газа, который он выделяет, и прочие особенности сего чуда природы. Я машинально выделял и запоминал лишь сведения о направлении движения, расстоянии, скорость модуля…

Никогда не знаешь, что может тебе пригодиться.

Впрочем, я также благополучно все и забывал после задания, ну, или откладывал в глубинные резервы своей памяти. Иногда позже, как в случае с этим астрологом, мне требовалось что-либо вспомнить.

Лес, и естественные катки в этом лесу, меня впечатлили, и я решил впоследствии взять глайдер и навестить его с хорошей дыхательной маской. И может, даже с коньками. Во “Все есть”, я точно запомнил, были неплохие коньки моего размера, а я недурно катался.

Марита и Джек вернулись ко мне и сели с двух сторон - слева Марита, справа Джек. Оба как-то странно молчали через мою голову. Я почувствовал себя столетним дедом, которому поручили сопроводить внучку на выпускной бал в колледже. Это было странное ощущение.

И еще… со мной она никогда так не молчала. Может, потому, что нам всегда было, чем заняться.

И все же.

Странно это все.

Говорят, от холодовой усталости люди вправду делают странные вещи, да и сами делаются странными; но ведь и я, и Марита имели шанс хорошенько время от времени отогреться… и просто так, и друг возле друга.

Астролог время от времени разглядывал нашу компанию, но помалкивал. Я видел, что интересен ему, но совсем не стремился продолжить разговор.

Самое удивительное - Лес выглядел скорее не собственно лесом, а скорее, как руинами погибшего города. Не верилось, что ни одна человеческая рука, рука художника, не коснулась этого места. Оно, бесспорно, заслуживало того, чтобы его осмотреть. Тут, пожалуй, обыватели были правы.

Напоследок модуль прошел совсем близко возле высокого изрезанного арками, окнами и проемами утеса, обросшего плесенью. Вблизи она выглядела хуже - более глубокие слои толстого пористого живого покрывала были отмершими, почти черными, производили впечатление гнилых, и даже на вид опасных. А ровный бархатистый слой, на расстоянии трех-четырех метров кажущийся безупречным и нежным, вдруг стал ноздреватым, неравномерно окрашенным и совершенно не вызывал желания прикасаться. Зато появлялось точное впечатление о масштабе этого природного явления.

Медленно мы покинули долину Синего Леса.

Народ снова зашевелился, покидая трюм. Большая часть выбралась на открытую палубу и прилипла к поручням. В модуле, считая нас, было шестьдесят три пассажира. И семь человек команды, - если Лилию приписать к таковой. Двое безвылазно торчали в рубке, их Лилия представила по именам и дополнительно как “капитана” и “старпома”; четверо занимались нашим бытом и постоянно были на виду.

Марита с Джеком остались сидеть внутри, в тепле.

Я пялился на синее пятно, уже подернутое плотной полупрозрачной дымкой, и думал, что случилось бы здесь и сейчас, положи я свою руку на руку Мариты.

Мне было скучно и странно одновременно, как будто бы внутри меня привязали веревочку к какой-то чувствительной жилке, а сейчас за эту веревочку дергают. Ощущение не из приятных; сродни тошноте. Может быть, это ревность и есть?.. Пока что, Рок миловал, мне не доводилось ее испытывать…

- Т-трудные времена? - сочувствующе спросил незаметно подкравшийся астролог.

Я покосился на него, но корчить рожи было бессмысленно - маска же.

- Да не сказал бы. Стою, любуюсь.

- А м-могу я спросить, что вас сюда привело?

- Да как всех. Желание заработать денег, себя проверить. Я вообще-то везучий, - доверительно сказал я. - И почему бы очередному состоянию, добытому на Грезе, не свалиться именно на мою голову?

- И ч-что, вправду везет? - наивно и как-то обидно удивился Боб.

- Ну да, - я уже с большим интересом повернулся к Бобу, - это у меня наследственное. А как вы предполагаете изменить вашу судьбу? Если так можно выразиться?

- Ну, в-видите ли, я не слишком крепкий физически человек, - смиренно признался мужчина. - Я полагал, что пребывание в этом месте позволит мне… несколько изменить этот прискорбный факт.

- Путем закаливания? - Это было бы совсем уж нелепо, тащиться почти три недели до Грезы для того, чтобы немножко подышать полезным холодным воздухом.

- Вовсе нет. В астрологии есть представление о р-релокации - изменении гороскопа человека в том случае, если он с-сумеет встретить свой день рождения, и провести порядка пятнадцати стандартных галактических с-суток в подходящем месте. Релокация может быть как удачной, так и пагубной. Я внимательно просчитал все известные обитаемые м-миры… И ничего, населенного людьми, мне в этой части космоса не подвернулось, - огорченно сказал Пирр. - Оставалось только б-брать билеты на Грезу, п-потому что Паучьи Миры, с-скажем, мне т-точно недоступны… В старатели я не гожусь… так что…