Но дело обстояло гораздо серьезней, чем он позволял себе признать. Несмотря на свои деспотические замашки, Томми день ото дня делалась все более и более незаменимой для Питера. За последние тридцать лет Томми стала первой слушательницей, со смехом внимавшей его остротам; она оказалась первой за тридцать лет ценительницей таланта Питера, утверждавшей, что он самый блестящий журналист на Флит-стрит[1]. С Томми были связаны первые за тридцать лет тревоги Питера: он каждую ночь украдкой поднимался, прикрывая рукой свечу, по скрипучей лестнице, чтобы взглянуть, спокоен ли ее сон. Если бы только Томми не «пеклась» о нем! Если бы переключить ее заботу на что-то другое!

Очередная спасительная мысль осенила Питера.

– Томми… то есть Джейн! – сказал как-то Питер. – Я знаю, кого я из тебя сделаю!

– И что же вы учудите на этот раз?

– Я из тебя сделаю журналистку!

– Что за чушь!

– И вовсе это не чушь! К тому же так грубо прошу мне впредь не отвечать. Как вездесущий стажер – а это, Томми, та невидимая, незаметная личность, без которой всякий журналист как без рук, – ты сможешь стать для меня неоценимой помощницей. Ты принесешь мне барыш, Томми, притом весьма ощутимый. Я стану делать на тебе деньги!

По всей видимости, этот довод был ей понятен. Питер не без тайного удовольствия отметил, что подбородок Томми остался в прежнем положении.

– Я как-то подсобляла одному парню продавать газеты, – припомнила Томми. – Он говорил, что у меня здорово получается.

– Вот видишь! – победоносно воскликнул Питер. – Тут способы иные, но в основе то же самое чутье. Решено: мы наймем женщину, чтобы освободить тебя от домашней работы.

Подбородок дернулся вверх.

– Я могу делать ее в свободное время!

– Видишь ли, Томми, мне бы хотелось, чтобы ты везде ходила со мной… всегда была при мне.

– Сначала вы меня испытайте. Может, я для этого не гожусь.

Питер постепенно обретал мудрость змия-искусителя.

– Вот именно, Томми! Сначала поглядим, что ты умеешь. В конце концов, может выясниться, что тебе лучше остаться кухаркой!

В глубине души Питер в этом сомневался.

Однако семя упало на благодатную почву. И Томми сама себе устроила журналистский дебют.

Некая высокопоставленная личность прибыла в Лондон и обосновалась в апартаментах, специально приготовленных для нее в Сент-Джеймском дворце. И каждый лондонский журналист говорил себе: «Ах, если б я смог взять интервью у этой Важной Личности, какого грандиозного успеха я смог бы достичь!» Всю неделю Питер носил с собой листок с надписью: «Интервью нашего специального корреспондента с принцем N.». В левой колонке, узенькой, были вопросы; в правой, широченной, оставалось пустое место для ответов. Однако Важная Личность была многоопытна.

– Неужто найдется, – говорил Питер, разворачивая перед собой на столе аккуратно свернутый лист бумаги, – неужто найдется хоть какая-то уловка или увертка, какой-нибудь лукавый ход, какое-либо тонкое ухищрение, которое я еще не испробовал, чтобы добраться до него?

– Прямо как старый Мартин, который звал себя Мартини, – вставила Томми. – Как только наступала пора деньги выплачивать – это у нас бывало по субботам, – ну ни в жизнь его не сыскать, исчезает, и все тут. Правда, раз мне удалось его провести, – заметила она не без гордости, – вытянула из него полсоверена. Он сам удивлялся.

– Нет, – продолжал Питер рассуждать вслух, – Думаю, и в самом деле не осталось никакого способа, ни достойного, ни постыдного, какого я бы не испробовал!

Тут Питер закинул ненаписанное интервью в корзину для мусора и, сунув в карман блокнот, удалился на чаепитие с некой романисткой, которая в приписке к своему приглашению выразила огромное желание не предавать этот факт огласке.

Едва Питер повернулся к ней спиной, Томми тотчас достала лист из корзины.

Примерно через час среди туманной мглы, окутавшей Сент-Джеймский дворец, возник некий оборванец в залатанных штанах и куртке в крапинку, воротник которой был поднят; он стоял и с восхищением взирал на караульного.

– Эй, молодец-удалец, по уши чумазый! Тебе чего здесь? – спросил караульный.

– Да вот гляжу, нелегкое, видно, это дело – такую шишку сторожить? – высказал предположение оборванец.

– Уж если прикинуть, дело, понятно, нелегкое, – согласился караульный.

– Ну и как сам он в общении-то?

– Так ведь, – произнес караульный, переваливаясь на правую ногу, чтобы дать роздых левой, – мне с ним не очень приходилось самому-то. Вообще-то он вроде, если рассмотреть, человек неплохой.

– А вон там, где окна светятся, он спит, что ли? – спросил оборванец.

– Ага, – подтвердил караульный. – А ты, часом, не анархист какой? Признавайся!

– Покамест нет, не то непременно признался бы! – заверил караульного оборванец.

Окажись караульный человеком наблюдательным и проницательным, каковым он не являлся, он не стал бы так легкомысленно подходить к этому вопросу. Ибо обратил бы внимание, что черные глаза оборванца уже облюбовали водосточную трубу, по которой при определенной ловкости можно было взобраться на террасу под окнами принца.

– Вот бы его повидать, – произнес оборванец.

– Приятель он, что ли, тебе? – осведомился караульный.

– Ну, приятель не приятель… Но, знаете, на нашей улице только о нем и говорят.

– Что ж, тогда тебе стоит поторопиться, – заметил караульный. – Нынче вечером он уезжает.

Томми переменилась в лице.

– А говорили, что в пятницу утром…

– Говорили! – сказал караульный. – Кто говорил-то, газетчики небось? – В голосе караульного невольно прозвучали нотки, свойственные лишь людям осведомленным. – Ты слушай меня, я скажу, что ты можешь сделать, – продолжал он, упиваясь непривычным ощущением собственной значительности. – Он удирает сегодня без всякого сопровождения в Осборн поездом шесть сорок с вокзала Ватерлоо. Никто, конечно, об этом не знает, кроме немногих посвященных. Такая у него манера. Терпеть не может, чтоб…

В вестибюле послышались шаги. Караульный замер как статуя.

Прибыв на вокзал Ватерлоо, Томми тщательно осмотрела поезд, отходивший в шесть сорок. Лишь одно купе, необычно просторное, в самом конце спального вагона, помещавшегося следом за служебным, привлекло ее внимание. На двери его значилась табличка «зарезервировано», и вместо обычных диванчиков там стояли стол и четыре мягких кресла. Запомнив расположение этого купе, Томми припустила быстрым шагом по платформе и скрылась в тумане.

Через двадцать минут, никем не замеченный, в сопровождении лишь пяти-шести раболепных чиновников, принц N. быстрым шагом пересек платформу и один вошел в предназначавшееся ему купе. Раболепные чиновники кланялись. Принц по-военному поднял руку к козырьку. В шесть сорок поезд, пыхтя, медленно отошел от платформы.

Принц N., который был полноват, хотя и старался это скрыть, редко оказывался наедине с самим собой. Когда такое случалось, он позволял себе несколько расслабиться. Ввиду того, что до Саутгемптона предстояло ехать два часа, и не ожидая ничьего вторжения, принц расстегнул туго стянутый на животе жилет, откинул лысую голову на спинку кресла, вытянул длинные ноги, положив их на кресло напротив, и прикрыл маленькие, но грозные глазки.

На мгновение принцу показалось, что в купе повеяло ветерком. Впрочем, ощущение это тотчас прошло, и он не дал себе труд открыть глаза. Потом принц увидел сон, будто кто-то, помимо него, находится в купе – и что этот кто-то сидит напротив него. Сон был не из приятных, и принц решил открыть глаза, чтобы сбросить с себя это наваждение. Напротив действительно сидело некое весьма чумазое маленькое существо, которое утирало грязным носовым платком кровь с лица и рук. Если бы принц был способен удивляться, он бы непременно удивился.

– Не волнуйтесь, – успокоила его Томми. – Я не причиню вам зла. Я не из анархистов.