– Дай-ка мне свой картуз, – сказал Питер и, забрав, зашвырнул его в горящий камин. Картуз ярко вспыхнул, распространяя странные ароматы. – Там в прихожей у меня висит дорожное кепи. Можешь пока поносить. Вот тебе полсоверена, купи мне холодного мяса и пива к ужину. Все остальное, что потребуется, найдешь либо в том буфете, либо на кухне. Не приставай с бесконечными расспросами и старайся не шуметь.
С этими словами Питер вернулся к прерванной работе.
– Насчет полсоверена – это прекрасная мысль, – проговорил он. – Теперь, вот увидишь, «мастер Томми» нам докучать не будет. Вот уж безумие – в мои-то годы превратиться в няньку!
Перо Питера царапало бумагу, разбрызгивая чернила. Элизабет не сводила глаз с двери.
– Прошло четверть часа, – сказал Питер, взглянув на часы. – Что я тебе говорил!
Статья, над которой корпел Питер, начинала ему докучать.
– Нет, все-таки почему он отказался от шиллинга? Лукавство! – заключил Питер. – Чистое лукавство. Элизабет, старушка, мы вышли из этой оказии с наименьшими потерями. Насчет полсоверена – идея прекрасная. – Тут Питер издал смешок, встревоживший Элизабет.
Но все же удача была не на стороне Питера в тот вечер.
– У Пингла все распродано! – сообщил явившийся с покупками Томми. – Пришлось идти к Боу на Фаррингдон-стрит.
– Угу! – отозвался Питер, не поднимая глаз.
Томми продефилировал в маленькую кухоньку за спиной мистера Хоупа. Питер продолжал быстро строчить, стараясь наверстать упущенное время.
– Отлично! – бормотал он, сам себе улыбаясь. – Ловко я выкрутил фразочку. Ужалит как надо!
И пока он так писал, а невидимый Томми бесшумными шагами блуждал из комнаты в кухню и обратно, весьма любопытное чувство овладело Питером Хоупом: ему представилось, что он уже много лет как болен и, как ни удивительно, сам этого не замечал; но вот теперь наконец начинает приходить в себя и постепенно узнавать все, что окружает его. Вот она, его продолговатая, обшитая дубовыми панелями, обставленная добротной мебелью, наполненная достоинством и покоем прошлых лет комната, – эта скромная, милая комната, в которой он жил и работал больше чем полжизни: как он мог забыть ее? Теперь, точно старый друг после долгой разлуки, она встречала Питера веселой улыбкой. Потускневшие фотографии застыли в деревянных рамках на каминной полке, среди них – лицо той нежной, хрупкой дамы со слабыми легкими.
– Господи боже мой! – проговорил мистер Питер Хоуп, отодвигаясь от стола. – Тридцать лет миновало. Как бежит время!.. Это что же, получается, мне уже…
– Вы пиво любите с пеной или как? – раздался голос Томми, терпеливо ждавшего соответствующих распоряжений.
Стряхнув с себя наваждение, Питер принялся за ужин.
В тот вечер Питера осенила блестящая мысль.
– Ну да. Как же я раньше об этом не подумал? Сразу все и выяснится.
И с легкой душой Питер отошел ко сну.
– Томми, – сказал Питер на следующее утро, усаживаясь завтракать. – Кстати, – Питер с озадаченным видом приподнял с блюдца чашку, – что это такое?
– Кофей, – сообщил Томми. – Вы заказали кофей.
– Ах так? – воскликнул Питер. – На будущее, Томми, я попрошу тебя, если ты не против, подавать мне по утрам чай.
– А мне без разницы, – заметил сговорчивый Томми, – вам же завтракать.
– Так вот, я хотел тебе заметить, Томми, – продолжал Питер, – что выглядишь ты не самым лучшим образом.
– Со здоровьем у меня порядок, – парировал Томми, – никогда никакая болячка не прицеплялась.
– Так ведь об этом можно и не знать. Случается, Томми, что человек тяжко болен, но даже не подозревает об этом. А я должен быть уверен, что живу в окружении совершенно здоровых людей.
– Если вы хотите сказать, что передумали и решили от меня отделаться… – начал Томми, вздернув подбородок.
– И нечего передо мной заноситься! – оборвал его Питер, взвинтивший себя перед этим разговором до такой степени, что сам теперь дивился своему напору. – Если окажется, как я и предполагаю, что ты отменно крепок и здоров, я с радостью приму твои услуги. Но в этом отношении я должен быть совершенно спокоен. Так принято, – пояснил Питер. – Так всегда делается во всех почтенных семействах. Давай-ка сбегай по этому адресу, – Питер начертал адрес на листке из блокнота, – попроси доктора Смита заглянуть ко мне перед его визитами к пациентам. Ступай немедленно, и прекратим всяческие споры.
Определенно, только так и следует разговаривать с этим молодчиком, – сказал сам себе Питер, прислушиваясь к тому, как стихают на лестнице шаги Томми.
Едва лишь стукнула входная дверь, Питер прокрался на кухню и сварил себе кофе.
Доктора Смита, изначально именовавшегося «герр Шмидт», однако по причине расхождения взглядов со своим правительством сделавшегося англичанином и рьяным консерватором, удручало в жизни всего одно обстоятельство: при первой встрече его ошибочно принимали за иностранца. Низенький и толстый, с густыми бровями и пышными седыми усами, он выглядел столь свирепо, что дети, едва завидев его, разражались ревом. Но стоило ему лишь погладить малыша по головке и сказать нежным и мягким голосом: «Страствуй, трушок!» – и ребенок тут же переставал плакать, недоумевая, откуда этот голос исходит. С Питером, который был ревностным радикалом, их давно связывала крепкая дружба, и каждый из них питал снисходительное презрение к взглядам другого, смягчаемое взаимной искренней привязанностью, причину которой, наверно, ни тот ни другой не смог бы толком объяснить.
– Што, по-фашему, не так с фашей юной тефисей? – спросил доктор Смит, едва Питер изложил свою просьбу.
Питер огляделся. Дверь в кухню была закрыта.
– Почему вы решили, что это девица?
Глаза под густыми бровями округлились.
– Если это не тефиса, пощему так отета?…
– Да не одета еще, – прервал его Питер. – Я и сам хотел бы одеть, только не знаю во что.
И Питер пересказал события минувшего дня.
Слезы засветились в маленьких круглых глазках доктора. Эта нелепая сентиментальность больше всего раздражала Питера в его друге.
– Петная тушá! – изрек сердобольный пожилой джентльмен. – Толшно пыть, само Профитение укасало путь ей… или, мошет, ему.
– К черту Провидение! – рявкнул Питер. – Мне-то оно что принесло? Трущобное отродье, с которым теперь придется носиться?
– Как это в тухе ратикалов! – презрительно воскликнул доктор. – Ненафитеть прата сфоефо лишь са то, что он ротился не в роскоши и щистоте!
– Я вас звал не для политических дискуссий, – вскинулся Питер, стараясь сдерживаться. – Я хочу, чтобы вы сказали мне, мальчик это или девочка, чтобы я понимал, как мне поступить.
– И што фи токта путете телать? – спросил доктор.
– Я и сам не знаю, – сознался Питер. – Если это, как я рассчитываю, мальчик, возможно, я смогу подыскать ему работу в какой-то конторе… разумеется, когда привью ему некоторые зачатки культуры.
– А если это тефощка?
– Разве девочка ходит в штанах? – вскричал Питер. – Зачем заранее выдумывать всякие сложности?!
Заложив руки за спину, Питер в одиночестве вышагивал взад-вперед по комнате, чутко прислушиваясь к каждому звуку, доносившемуся сверху.
– Я очень надеюсь, что это мальчик, – произнес он, закатив глаза к потолку.
Взгляд Питера остановился на фотографии хрупкой, миниатюрной дамы в строгой рамочке на каминной полке. Тридцать лет тому назад в этой же самой комнате Питер вышагивал взад-вперед, заложив руки за спину, точно так же вслушиваясь в звуки, доносившиеся сверху и произнося те же слова.
– Как странно, – раздумчиво произнес Питер, – ах как это странно!
Дверь отворилась. Сначала появилась цепочка от часов на круглом брюшке, потом и сам толстяк-доктор. Он вошел и прикрыл за собой дверь.
– Весьма сторофое дитя, – произнес доктор. – Лутще и шелать нефосмошно. Тевощка.
Два пожилых джентльмена посмотрели друг на друга. Элизабет, на свой манер успокоившись, принялась мурлыкать.
