К слову сказать, такие безумные проделки Джона Ячменное Зерно – вовсе не редкость. Точная статистика всех вызванных им случаев самоубийства привела бы человечество в ужас. Взять хотя бы происшествие со мной: для меня – молодого, здорового, нормального человека – желание покончить с собой не могло быть естественным. Но необходимо принять во внимание, что это желание появилось у меня после долгого периода пьянства, когда и нервы, и мозг мой были сильно отравлены алкоголем, к тому же и воображение мое всегда отличалось склонностью к драматическим и романтическим приключениям. В этот момент, когда я был доведен пьянством до полного безумия, мысль о геройской смерти привела меня в восторг. А между тем даже закоренелые, болезненно преданные алкоголю пьяницы и те кончают с собой большей частью после продолжительного пьянства, когда и нервы, и мозг насквозь пропитаны ядом.
Глава XIII
И вот я покинул Бенишию, где Джону Ячменное Зерно чуть-чуть не удалось погубить меня. Я отправился бродить по миру, повинуясь внутреннему зову, который обещал открыть мне смысл жизни. Но куда бы я ни направлялся, путь мой всегда лежал по местам, где алкоголь лился рекой. Везде кабак служил сборным пунктом. Кабак был клубом бедняков, и это был единственный клуб, куда мне был открыт доступ. В кабаке я мог заводить знакомства. Я входил в кабак и мог разговаривать там, с кем хотел. Во всех незнакомых городах и поселках, через которые я проходил, кабак был единственным местом, куда я мог войти. С момента, когда я переступал порог кабака, я переставал быть чужим человеком в незнакомом городе.
Здесь я позволю себе сделать отступление и рассказать то, что со мной происходило совсем недавно, – всего только в прошлом году. Я запряг четверку лошадей в легкую таратайку и посадил в нее Чармиан; три с половиной месяца мы таким образом разъезжали с ней по самым диким местам Калифорнии и Орегона. Каждое утро я работал – писал свою ежедневную порцию, беллетристику. Написав, сколько я себе запланировал, я садился в таратайку, и мы ехали весь день – до следующей остановки. Однако удобные для остановок места не всегда находились на одинаковом расстоянии друг от друга, состояние дорог также было весьма различно, и потому каждый раз приходилось накануне составлять себе план поездки с учетом того, где и как я буду работать. Я должен был знать, когда именно следует выехать, чтобы заблаговременно засесть за писание и вовремя закончить положенное число страниц… Случалось порой, когда предстоял длинный путь, что мне приходилось вставать в пять часов и садиться за работу. Иногда же, если ехать было удобно и не так далеко, я мог начинать писать и в девять.
Но каким же образом заранее распределить свой день? Как только я приезжал куда-нибудь в город, я первым долгом устраивал лошадей на ночь, а по дороге из конюшни в гостиницу заходил в салун. Во-первых, надо было выпить – да, да, выпить мне хотелось; но не забудьте, что я научился-то пить именно потому, что жаждал многое разузнать. Итак, надо было прежде всего выпить.
– Выпейте со мной за компанию, – обращался я к бармену.
И затем, за выпивкой, я начинал расспрашивать о дорогах и удобных местах для остановок по намеченному маршруту.
– Постойте-ка, – говорит, например, бармен, – есть дорога через Хребет Таруотера. Она раньше была в хорошем состоянии. Я там проезжал года три назад. Но весной она как будто закрыта. Знаете что, спрошу-ка я у Джерри…
И бармен поворачивается к какому-нибудь человеку, сидящему за столиком или облокотившемуся на другой конец стойки, – к какому-нибудь Джерри, Тому или Биллу.
– Слушай-ка, Джерри, как там обстоят дела с Таруотерской дорогой? Ты ведь ездил в Вилкинсу на прошлой неделе.
А пока Билл, Джерри или Том начинает шевелить мозгами и пускать в ход свой мыслительный аппарат, я предлагаю ему выпить с нами. Затем начинается обсуждение, какая дорога лучше, – та или эта, где удобнее сделать остановку, сколько приблизительно времени придется ехать, где находятся самые богатые форелью места, и так далее; в разговор вмешиваются присутствующие, и беседа сопровождается выпивкой.
Еще два-три кабака – и у меня начинает слегка шуметь в голове, но зато я успел перезнакомиться почти со всеми в городе, узнать все о самом городе и довольно много – о его окрестностях. Я уже знаю всех местных политических деятелей, адвокатов, журналистов, дельцов, а также наезжающих в город владельцев ранчо, охотников и золотоискателей. Вечером, когда мы с Чармиан прогуливаемся по главной улице, она поражается при виде многочисленных знакомых, которых я успел завести в совершенно чужом городе.
Все это свидетельствует о том, какую услугу оказывает нам Джон Ячменное Зерно, еще более упрочивая свою власть над людьми. И везде, куда бы я ни попадал за долгие годы скитаний по белу свету, – везде я видел то же самое. Будет ли это в «cabaret» в Латинском квартале в Париже, или же в кафе в какой-нибудь глухой итальянской деревушке, или портовый кабачок для матросов в приморском городе, или же, наконец, в клубе, где пьют виски с содовой, – всегда выходит так, что лишь там, где Джон Ячменное Зерно сближает людей, я могу сразу подойти к чужому человеку, встретить, кого мне нужно, и все разузнать. И потому необходимо, чтобы в грядущие счастливые дни, когда Джон Ячменное Зерно будет, наряду с прочими остатками варварства, вычеркнут из жизни человечества, – необходимо, чтобы к тому времени кабак был заменен чем-нибудь другим, чтобы было иное место, где люди смогут встречаться, сходиться друг с другом и получать нужную им информацию.
Однако пора мне вернуться к моему рассказу. После того как я расстался с Бенишией, мой новый путь привел меня опять в кабак. У меня не было никакого морального предубеждения против пьянства, но вкус алкоголя по-прежнему мне ничуть не нравился. Вместе с тем я при всем почтении к Ячменному Зерну стал относиться к нему с недоверием: я никак не мог забыть о том, какую злую шутку он сыграл со мной, вовсе не желавшим умереть. И потому, продолжая пить, я решил держать ухо востро и решительно не поддаваться, если Джон Ячменное Зерно станет нашептывать мне мысли о самоубийстве.
Прибывая в новый город, я немедленно заводил знакомства в кабаке. Когда я бродяжничал и мне нечем было заплатить за ночлег, единственное место, где соглашались меня принять и дать мне место у камина, был кабак. В кабаке я мог вымыться, причесаться, почистить платье. К тому же проклятые кабаки постоянно оказывались тут же, под рукой. Мой родной Запад прямо кишел ими.
Ведь не мог же я так легко войти в дом к незнакомым людям. Двери их не были открыты для меня, у их очага мне не было приготовлено место. С церквями и священниками мне никогда не приходилось иметь дела. Но то немногое, что я знал о них, не привлекало меня. Церковь не была окружена ярким ореолом романтизма, она не сулила никаких интересных приключений. Священники же принадлежат к тому роду людей, с которыми никогда ничего не случается. Они всю жизнь проводят в одном и том же месте; это люди порядка и строгой системы, существа ограниченные, подневольные, с узким кругозором. В них нечего искать величия, богатого воображения, чувства товарищества. А я хотел иметь друзей добрых, веселых и великодушных, смелых, пусть даже безрассудно отчаянных, а не мокрых куриц.
Вот еще одно из обвинений, которое я предъявляю Джону Ячменное Зерно: ужасно, что он накладывает руку именно на хороших парней – на людей с огоньком, благородных, с размахом, обладающих всеми самыми ценными качествами. А Ячменное Зерно гасит этот огонек, заглушает все порывы; если он не убивает сразу своих жертв и не отнимает у них рассудка, то он заставляет их огрубеть, опуститься, он коверкает и развращает их душу, не оставляя в ней ни следа прежнего благородства, прежней утонченности.
Да, и еще одно – это уже я говорю на основании более позднего опыта: Небо да избавит меня от обыкновенных, средних людей, которых не назовешь славными парнями; от тех, у кого лед в сердце и лед в уме, которые не курят, не пьют, не ругаются, не совершают смелых поступков, которые боятся отплатить за обиду, нанести удар врагу: в их слабых душонках жизнь никогда не била ключом, переливаясь через край и побуждая их на отвагу и дерзость. Таких людей вы в кабаке не встретите, но вы также не увидите их умирающими за идею, они не переживают необыкновенных приключений; они никогда не сумеют любить безумно, как любят боги. Нет, все это не для них: они слишком заняты тем, как бы не промочить ноги, как бы не переутомить сердце, как бы увенчать мелочным успехом тусклую, серенькую жизнь.
