– А теперь рассчитаемся, – сказал он крупье, выиграв и на этот раз.

– Незачем показывать мне счет, – сказал Малыш, когда они направлялись к весовщику. – Я все время следил. Тебе причитается что-то около трех тысяч шестисот. Верно?

– Три тысячи шестьсот тридцать, – отвечал Смок. – А теперь тебе придется тащить домой песок. Ведь мы так условились!

– Не испытывай своего счастья, – сказал Малыш на следующий день вечером, когда Смок собрался идти в «Элькгорн». – Твоя полоса была очень длинной, но ты доиграл ее до конца. Если ты опять начнешь играть, ты наверняка спустишь все.

– Но я же сказал тебе, Малыш, что тут нет никакой полосы счастья. Это статистика. Система! Я и при желании не могу проиграть.

– Провались она к черту, эта система! Нет никаких систем. Раз как-то я выиграл в железку семнадцать раз подряд. Что же это было, по-твоему, система? Просто бешеное счастье. Но только я струсил тогда. Если бы я не снялся после семнадцатой карты, я выиграл бы больше тридцати тысяч на два доллара!

– Что бы там ни было, Малыш, а у меня настоящая система.

– Гм! Так покажи мне ее!

– Я уже показывал тебе. Пойдем со мной, и я покажу еще раз.

Когда они пришли в «Элькгорн», все взоры обратились на Смока. Стоявшие возле стола игроки расступились, когда он направился на свое прежнее место возле крупье. На этот раз игра его совершенно не походила на игру, которую он вел в прошлый раз. В течение полутора часов он поставил только четыре ставки, но каждая была по двадцать пять долларов и каждая выиграла. Он забрал три тысячи пятьсот долларов, и Малыш доставил золото в хижину.

– Теперь самая пора бросить игру, – советовал Малыш, сидя на краю своей койки и снимая мокасины. – Ты забрал семь тысяч. Надо быть дураком, чтобы еще дольше испытывать свое счастье!

– Малыш, только сумасшедший бросит на середине такую систему, как у меня.

– Смок, ты парень хоть куда. Ты обучался в колледже. Ты в одну минуту можешь узнать больше, чем я в сорок тысяч лет. И все-таки ты ошибаешься, здорово ошибаешься, называя свою полосу счастья системой. Я помотался по свету и видел всякие виды – и должен сказать прямо, начистоту, что нет такой системы, которая могла бы победить в азартной игре.

– Однако я показал тебе именно такую систему.

– Нет, Смок, ты ошибаешься. Это сон. Я сплю. Сейчас я проснусь, разведу костер и стану готовить завтрак.

– В таком случае, мой недоверчивый друг, вот тебе песок. Пощупай его.

С этими словами Смок бросил на колени товарищу увесистый мешок с золотом. Он весил тридцать пять фунтов, и Малыш почувствовал значительную тяжесть.

– Самый что ни на есть реальный, – сказал Смок.

– Гм! В свое время я видывал самые разные сны. Во сне все возможно. А в жизни система невозможна. Конечно, я не был в колледже, но только я прав, считая всю эту нашу азартную оргию сном.

– «Закон бережливости» Гамильтона? – засмеялся Смок.

– Я что-то ничего не слыхал об этом старикашке, но он, должно быть, прав. Я вижу сон, Смок, и в этом сне ты все время преследуешь и мучишь меня своей системой. Если ты меня любишь, если ты действительно меня любишь, то ты сейчас крикнешь: «Малыш! Проснись!» И я проснусь и начну готовить завтрак.

На третий вечер, когда Смок поставил первую ставку, крупье вернул ему пятнадцать долларов.

– Вы можете ставить только десять, – сказал он. – Ставка понижена.

– Обеднели? – проговорил с насмешкой Малыш.

– Кто не хочет, пусть не играет, – ответил крупье. – Я прямо скажу при всем честном народе, что нам было бы приятнее, если бы ваш товарищ вовсе не играл за нашим столом.

– Испугались его системы, а? – вызывающе спросил Малыш, когда крупье выплачивал Смоку триста пятьдесят долларов.

– Я не говорю, что верю в его систему; я не верю ни в какие системы. Не было еще такой системы на свете, которая могла бы побить рулетку или другую какую-нибудь азартную игру. Но все-таки мне приходится наблюдать непонятную полосу счастья, и я не могу допустить, чтобы банк потерпел крах; я должен предупредить это.

– Струсили?

– Азартная игра – такое же дело, как и всякое другое, мой друг. Мы не филантропы.

Вечер за вечером Смок продолжал выигрывать. Он разнообразил свои методы игры. Среди толпы, осаждавшей стол, знатоки рулетки записывали его ставки и номера, тщетно пытаясь разгадать его систему. Они приходили в отчаяние оттого, что не могли уловить нити, и клялись, что это просто полоса счастья, – правда, счастья необыкновенного, такого, какого им до сих пор никогда не приходилось видеть.

Их сбивало с толку разнообразие его игры. По временам он изучал свою записную книжку, иногда углублялся в длинные вычисления, и проходил целый час, в течение которого он не делал ни одной ставки. А иногда он ставил три максимальных ставки и выигрывал по тысяче долларов в пять или десять минут. Или же его тактика сводилась к тому, что он, ко всеобщему удивлению, разбрасывал по всему столу щедрой рукой отдельные фишки. Это продолжалось от десяти до тридцати минут, потом вдруг, неожиданно, когда шарик, вертясь, делал свой последний круг, он ставил высшую ставку на колонну, цвет и номер и брал все три выигрыша. Однажды, чтобы сбить с толку тех, кто пытался разгадать его тайну, он проиграл подряд сорок высших ставок на номера; но каждый вечер, как бы Смок ни разнообразил свою игру, Малыш приносил домой три тысячи пятьсот долларов.

– Это вовсе не система, – разглагольствовал Малыш во время одной из бесед перед сном. – Я все время слежу за тобой и никак не могу разобраться во всем этом. Ты никогда не играешь два раза подряд одинаково. И вся твоя игра заключается в том, что ты выигрываешь, когда хочешь; а когда не хочешь, то не выигрываешь.

– Может быть, ты ближе к истине, чем думаешь, Малыш. Иногда мне нужно проигрывать. Это входит в мою систему.

– Система, черт бы ее побрал! Я говорил со всеми игроками в городе, и все до последнего согласны с тем, что систем не существует.

– И несмотря на это, я им все время демонстрирую систему.

– Послушай, Смок, – Малыш замер над свечкой, собираясь погасить ее. – Меня это страшно волнует. Может быть, ты думаешь, что это свечка? Нет, это не свечка! И я – не я. Я нахожусь где-то в пути, лежу на спине, с открытым ртом, завернувшись в одеяла, и вижу все это во сне. И со мной разговариваешь не ты, точно так же, как эта свечка – не свечка.

– Странно, каким же образом и я вижу те же сны? – настаивал Смок.

– Нет, это не ты. Ты часть моего сна – вот и все. В моих снах разговаривает много народу, и я их слышу. Вот что я хочу сказать тебе, Смок. Я скоро свихнусь окончательно, я сойду с ума. Если этот сон будет еще продолжаться, то я перекушу себе жилы и завою не своим голосом.

На шестую ночь игры в «Элькгорне» ставку понизили до пяти долларов.

– Прекрасно, – сказал Смок крупье. – Мне, как всегда, требуется сегодня три тысячи пятьсот, и вы только заставите меня дольше играть. Мне придется угадать вдвое больше номеров, вот и все.

– Почему вы не хотите перейти к какому-нибудь другому столу? – злобно спросил крупье.

– Потому что мне нравится именно этот. – Смок покосился на гудевшую печку в нескольких футах от него. – Потому что здесь нет сквозняков, здесь тепло и уютно.

На девятую ночь, когда Малыш принес домой песок, он едва не сошел с ума.

– Больше я не могу, Смок! Больше не могу! – начал он. – Я дошел до точки. Это не сон. Я не сплю. Системы не существует, но в то же время у тебя система! Тройного правила нет. Календаря не существует. Все перевернулось вверх дном. Законов природы не осталось больше и в помине. Таблица умножения полетела к черту. Два – это восемь, девять, одиннадцать, а дважды два это будет восемьсот сорок шесть с половиной. Кое-что – это все, ничего – это все; а дважды все – чепуха на молоке и коленкоровые лошади. Ты придумал систему. Цифры побивают цифры. То, чего нет, есть; чего не может быть – будет. Солнце встает на западе; луна – золотой блин; звезды – банки из-под консервов; цинга – благословение Божие, и тот, кто умирает, снова воскресает. Скалы плавают, вода – это газ, я – не я, ты – кто-то другой, и может быть – мы близнецы, если мы вообще не картофель, жаренный в свинцовых белилах. Разбуди меня! Разбудите меня кто-нибудь! О! Разбудите же меня!