Когда главный судья Рей спросил обвиняемых, могут ли они сказать что-нибудь в свое оправдание, Кэмпион ответил:

— Мы страшимся не смерти. Человек не властен над своей жизнью, и если суждено умереть, никакие слова не помогут. Могу сказать лишь одно: если вера в Господа делает нас государственными изменниками, то мы, безусловно, заслуживаем казни. Вынося нам обвинительный приговор, тем самым вы отрекаетесь от ваших собственных предков — священников, епископов, королей, некогда составивших славу Англии. В своих проповедях, которые вы называете изменническими речами, мы повторяли лишь то, что говорили наши предки. Вечен Господь, вечно Его слово. Оно не подвержено тлению, как вы, собирающиеся вынести нам приговор.

Такие речи вселяли в сердца слушателей страх и беспокойство, а человек боящийся склонен к жестокости.

Моя душа была смущена, как всякий раз, когда нужно было подписывать смертный приговор… Я вспомнила судьбу моей матери. Кэмпион не заслужил казни, хотя с политической точки зрения Уолсингэм был абсолютно прав. Мне угрожала опасность, враги подстерегали повсюду. Честный и осторожный Мавр отвечал за безопасность своей королевы; он не мог допустить, чтобы с моей головы упал хотя бы один волос.

Эдмунда Кэмпиона казнили, но предсмертных мук он избежал: сначала ему отсекли голову, а уже потом другие части тела. И это была королевская милость!

Всю ночь я молилась Господу, просила у Него прощения. Единственным утешением была мысль, что душа Кэмпиона наконец рассталась с несчастным искалеченным телом.

Я знала, что умер хороший человек, у меня перед глазами все стояло умное, молодое, полное жизни лицо оксфордского доктора, читающего приветственную речь на латыни.

Решение вопроса о герцоге Анжуйском нельзя было откладывать до бесконечности. Ситуация в Нидерландах делалась все более деликатной, эта несчастная протестантская страна без конца просила меня о помощи, а я тянула время, не желая вовлекать свой народ в войну. Однако французам тоже была не по нраву перспектива испанского господства в Голландии. И Испания, и Франция принадлежали к католическому лагерю, но между этими странами существовало соперничество, не позволяющее им объединить усилия в борьбе против моего королевства.

Мой маленький принц доставлял своей семье сплошные неприятности. Мать его всегда недолюбливала, венценосный братец — тоже. Вот почему мне пришла в голову чудесная идея отправить герцога Анжуйского в Нидерланды воевать против испанцев: герцог, заигрывающий с протестантами, отправится в Нидерланды и возглавит войну против испанцев, действуя как бы независимо, но получая тайную помощь от английского двора.

Больше всего в этой затее мне нравилось то, что принц будет воевать вместо меня. Хорошо бы только, чтобы это продолжалось подольше. Нужно лишь следить за тем, чтобы преобладание французов в Нидерландах не стало слишком очевидным, ибо присоединение голландских провинций к Франции в мои планы не входило. Такой исход представлял бы для Англии еще большую опасность, чем победа Испании.

Одним словом, ситуация была головоломная и запутанная и тут требовалось незаурядное дипломатическое искусство. Нужно было, чтобы герцог Анжуйский воевал в Нидерландах, представляя там не интересы Парижа, а интересы Лондона. При этом французский двор должен был пребывать в уверенности, что победа принца принесет несомненную выгоду Франции, а его брак со мной вернет Англию в лоно католицизма.

Хитроумная Екатерина Медичи преследовала собственные цели: во-первых, ей хотелось держать своего неугомонного сынка подальше от Парижа, а во-вторых, присоединить Нидерланды к французской короне. Моя же задача заключалась в том, чтобы у королевы французской не возникло сомнений в реальности ее замыслов.

Однако терпение Екатерины было на исходе. Уолсингэм доносил из Парижа, что Генрих III и его мать выражают недовольство бесконечными проволочками, а с моими представителями при парижском дворе держатся с подчеркнутой холодностью. Уолсингэм писал в Тайный Совет бесконечные послания, да еще и осмеливался читать нотации мне.

Я улыбалась, представив, как отреагировал бы на подобное письмо мой отец. Голова Уолсингэма моментально слетела бы с плеч. Его непонятливость меня раздражала, но ничего, придется потерпеть, к тому же в доводах Уолсингэма была своя логика, и я поняла, что игра близится к концу.

Поразительно, но даже самые умные мои министры не могли в полной мере оценить все достоинства и выгоды затеянной мной интриги. Неужели они не видели, что выигранные мной три года позволили стране обойтись без войны, укрепить армию и флот.

Я вынашивала планы, о которых мои министры и не подозревали. Мой маленький Анжу был в политике сущим флюгером, достаточно было малейшего дуновения ветерка, именуемого славой, чтобы он немедленно переметнулся из одного лагеря в другой. Бедный Лягушонок, уродливый, тщедушный, жадно взирающий на трон, да еще эта его матушка, забравшая себе всю государственную власть. Ничего, мои советники еще увидят, как мудра их королева — лишь бы им хватило терпения. Я не могла ни одного из них посвятить в свои планы — даже Мавра, даже моего Святого. Ни малейшего намека, ни малейшего подозрения, лишь в этом случае я могла сыграть свою роль убедительно.

Было условлено, что во время следующего визита герцога Анжуйского в Англию вопрос о браке будет решен окончательно.

Из Парижа вернулся Уолсингэм.

— Вы негодяй, сэр! — набросилась я на него. — Вначале вы были противником этого брака, а теперь хотите ради союза с Францией выдать свою королеву замуж! Вы безответственный человек, мастер Мавр.

Уолсингэм был несколько ошеломлен таким натиском, но своих позиций не сдавал. Люди, подобные ему, всегда уверены в своей правоте, и никто, даже монарх, не способен их убедить в противоположном.

Я больно шлепнула его по руке:

— Ничего, я всем вам еще покажу.

Но Мавр отлично понимал: хоть королева им и недовольна, она все равно ценит его способности и заслуги. Я же слишком далеко зашла в своей игре, теперь без конфликта прервать брачные переговоры будет нелегко. Но час еще не настал, нужно было тянуть время, держать французов в напряжении, а испанцев в страхе.

Герцог Анжуйский приплыл в Англию, окрыленный своей победой при Камбре. Его встречали как будущего супруга королевы, со всеми подобающими монарху почестями. В Уайтхолле построили специальный пиршественный зал, на возведение которого была потрачена беспрецедентная сумма в тысячу семьсот сорок два фунта и девятнадцать шиллингов. Свиту высокого гостя разместили в дворцовых апартаментах. Я устроила в честь принца пышное празднество, моему примеру последовали граф Лестер и лорд Берли. Последний собрал целую армию молодых, искусных переводчиков, чтобы между сторонами не возникало трудностей с языком. Один из этих молодых людей впоследствии достиг славы и известности, его звали Фрэнсис Бэкон, он был сыном Николаса Бэкона и племянником Берли. Я давно уже приглядывалась к этому юноше.

Торжества были устроены с чрезвычайной пышностью. Я хотела, чтобы никто не догадывался о предстоящем разрыве. В Уайтхолл свезли лучшую мебель, ковры, дорогую посуду. Кроме пиров устраивались еще и всевозможные забавы — турниры, травля медведя и многое другое.

От такого приема французы совершенно успокоились, зато встревожились мои подданные. Что ж, так и должно было случиться. Скоро мои англичане все поймут, думала я.

Герцог Анжуйский вернулся во Францию, твердо уверенный, что через шесть месяцев, в октябре, состоится свадьба. К тому времени будут подготовлены все брачные документы, и нам останется лишь поставить на них свои подписи.

Однако не все оказались столько же легковерны, как принц. При французском дворе ворчали, испанцы посмеивались. Задержка, говорили они, очередная отговорка. Английская королева выходить замуж не собирается.

Берли рассказывал мне, что в Испании ставят пари на эту свадьбу, причем ставки на то, что брак не состоится, идут сто к одному.