Мы с Тильте чувствуем, что Ларс и Катинка начинают ещё больше сомневаться, ясно, что теперь они уже не испытывают прежнего доверия к Александру и Торкилю Торласиусу.

Александр Финкеблод встаёт.

— Давайте выпьем шампанского, — говорит он. — Когда детей поместят в надлежащие учреждения, я сам лично усыплю их собаку.

Очевидно, он решил так пошутить, но я что-то не уверен, что Ларс с Катинкой поняли смысл его шутки — они задумчиво провожают взглядом Александра, который отправляется за шампанским.

Мы делаем знак Рикарду, он отступает назад в морозильник и захлопывает за собой дверь. Мы с Тильте прячемся за стопками салфеток и скатертей.

Минуту спустя Александр Финкеблод возвращается. В руках у него шампанское. Но лицо приобрело цвет замороженного овечьего сердца в вакуумной упаковке.

Он обходит стойку, подходит к столу, но не садится.

— В морозильнике тело, — говорит он.

Он говорит это довольно громко, голосом, который поэт назвал бы загробным. Буллимилла слышит его слова. И идёт к столику. Выражение её лица таково, что невольно думаешь, как повезло Александру, что под рукой у неё нет какого-нибудь топора для рубки мяса.

— Надеюсь, что так, — говорит она. — У нас в этом морозильнике больше трёх тонн лучшего экологически чистого мяса.

— Там человеческое мясо, — уточняет Александр.

Возникшее ранее напряжение становится всё более заметным. Мы с Тильте видим, что Катинка и Ларс пристально разглядывают Александра, размышляя о том, что, может быть, ему не следует разгуливать на свободе. А Буллимилла смотрит на него так, как будто обдумывает на будущее возможность пополнения морозильника человеческим мясом, и что для начала вполне сгодилось бы мясо Александра.

— Может быть, это женщина из кареты, — вдруг высказывает предположение Торкиль Торласиус. — Рядом со мной сидела пожилая женщина. Я бы сказал, что она была при смерти. С медицинской точки зрения.

— А потом, — говорит Катинка дружелюбно, — она, должно быть, встала, вышла из кареты и улеглась в морозильной камере, чтобы испустить дух?

— Села, — поправляет её Александр Финкеблод. — Она сидит в кресле.

Катинка медленно поднимается с места.

— Давайте сходим и посмотрим, — говорит она.

Она кивает в сторону Александра.

— Вы, я и шеф-повар.

Мы с Тильте мгновенно вскакиваем, открываем дверь морозильной камеры, делаем знак графу, стерегущему Вибе, заталкиваем инвалидное кресло под стол с салфетками, накрываем Вибе, кресло и графа скатертью и пригибаемся — и всё это ещё до того, как они успевают встать и сделать первый шаг.

Александр Финкеблод, Катинка и Буллимилла заходят в холодильное помещение. Дверь за ними закрывается. Минута тянется бесконечно долго. Дверь открывается, они выходят. Теперь Александр более всего напоминает нечто освежёванное и подвешенное на крюке в ожидании повара. Они возвращаются к столу, даже не бросив взгляд в нашу сторону.

— Какая-то ошибка, — говорит Катинка. — Возможно, у господина Финкеблода галлюцинации.

Чувствуется, что настроение уже не для шампанского, бутылки и бокалы одиноко и грустно стоят на столе. Вся компания расходится. За столом остаются лишь Катинка и Ларс.

В салоне тем временем собираются пассажиры. Но Ларс с Катинкой их не замечают, видно, что им как-то не по себе. Ларс открывает одну из бутылок и наливает себе и Катинке шампанского.

— Нам надо было послушать того местного полицейского, — говорит Ларс. — С собакой, ворсистой, как ковёр. Таких, как эти, нельзя выпускать на свободу. Да и ту, епископа, тоже. Ими должны заняться судебные психиатры.

— Он специалист по болезням мозга, — говорит Катинка. — Этот лысый, со взглядом убийцы.

Они тяжело вздыхают.

— Мы могли бы попросить о переводе в отдел по борьбе с мошенничеством, — говорит Ларс. — Сорок неразговорчивых коробок с документами на каждое дело, никаких сумасшедших. Люди, обманывающие других людей, обычно обаятельны. Но те, кто обманывает самих себя…

Они смотрят друг другу в глаза. Поднимают бокалы.

— Дети. — говорит Ларс. — Конечно, себе таких не пожелаешь. Если только у тебя нет ранчо в Австралии, где можно с утра выпускать их на полста гектаров, к аллигаторам, кенгуру и сумчатым львам. Но они не похожи на преступников. В каком-то смысле именно они свели нас. Всё ещё ничего нет по прослушке их телефонов?

Если вы, подобно нам с Тильте, углубитесь в изучение мистических учений в сети и в городской библиотеке Финё, то обнаружите, что многие из великих — позвольте мне привести в пример таких замечательных людей, как Иисус, Магомет и Будда — говорили, что на самом деле не надо переделывать себя, можно прекрасно достичь просветления даже с таким темпераментом, как, например, у Айнара Тампескельвера Факира.

Это та сторона мистики, которая лично мне очень симпатична. Потому что. хотя многие в футбольном клубе Финё и считают, что сын священника Питер сильно продвинулся на пути совершенствования своей личности, в нём всё-таки осталось кое-что из того, что можно назвать взрывной яростью, и именно она и вспыхивает во мне за стопками салфеток, когда я слышу, что разведывательное управление полиции прослушивает наши с Тильте телефоны.

Тут я замечаю сумку Катинки, плоскую, элегантную вещицу из блестящей чёрной кожи, которая стоит возле её ног. Большинство женщин, наверное, повесили бы сумку на спинку стула. Но Катинка работает в полиции, она держит сумочку под столом, где её никому не видно — разве что мне, находящемуся в укрытии на уровне пола — и где она носком туфельки может всё время её чувствовать и следить, чтобы её не украли.

При других обстоятельствах было бы очень трудно добраться до её сумочки. Но у меня очень выгодная позиция, мне ничего не стоит до неё дотянуться. А Катинка окутана вниманием Ларса, она отодвигает ногу от сумки, чтобы под столом коснуться ноги Ларса.

И вот я протягиваю руку, открываю сумку и засовываю руку в темноту. Мне попадаются ключи, что-то похожее на записную книжку или календарь, в специальном отделении лежит какая-то косметика, зеркальце, пилочка для ногтей. Я натыкаюсь на что-то холодное, с приятными неровностями, и чувствую, как волосы встают на голове дыбом — должно быть, это рукоятка револьвера. Порывшись ещё, я нахожу два мобильных телефона, щётку для волос и какой-то плоский кусочек пластмассы.

Нога Катинки возвращается к сумке. Я выбираю один из телефонов. Есть, конечно, в этом какое-то ветхозаветное отмщение: мобильный телефон за мобильный телефон. Но мы можем сделать только то, что можем, и, как говорят великие, не надо переделывать самих себя.

Тильте делает мне знак, ждать больше нельзя. Двое влюблённых полицейских могут полночи просидеть за двумя бутылками шампанского. А в салоне собирается всё больше народу. Так что мы обматываем Вибе тремя чёрными скатертями, собираем парочку килограммов канапе в полотенце, ждём, пока Буллимиллу позовут куда-то в другой конец салона, и тогда мы с Рикардом и Тильте катим замотанное скатертями кресло через весь зал.

Нас провожает заинтересованный взгляд Ларса и Катинки, и взгляд этот настолько пронзительный, что, наверное, мог бы разглядеть Вибе сквозь скатерти. Но, к нашему с Тильте удивлению, положение спасает Рикард.

— Я собираюсь петь, — объясняет он полицейским. — За ужином. Это моя передвижная сцена.

Мы благополучно пересекаем зал и оказываемся у двери в коридор, когда какой-то человек, шедший навстречу, отступает в сторону, чтобы дать пройти нашей маленькой процессии — оказывается, это Якоб Аквинас Бордурио Мадсен. Он не произносит ни слова. Но вы сможете представить себе, что происходит в его душе, если я скажу, что раздаётся звенящий звук, когда он роняет на пол чётки.

Последнее, что я слышу, когда мы выкатываем кресло в коридор, это слова Катинки.

— Ларс, — шепчет она. — Мы могли бы найти себе и другую работу. Например, в каком-нибудь садоводческом хозяйстве.

Я не успеваю услышать ответ, мы уже в коридоре.