– Еще немного, и я бы расценил ваши действия как неподчинение приговору следователя и возбудил бы дело в отношении вас. Какой вы пример подаете своим солдатам?

Командир убров молчал.

Они возвращались тем же путем. Поначалу чувство справедливого возмездия приглушило Верину боль, но когда они проходили мимо МегаБанка, весь ужас необратимой утраты навалился на нее с новой силой. Она стала плакать. Папа ей говорил: «Когда тебе грустно – молись. Когда тебе страшно – молись. Когда не можешь молиться – молись». Вера, всхлипывая, стала шептать молитву, сжимая в ладошке висящий у нее на шее крестик.

Следователь шел уже не впереди, а вместе со всеми. Услышав Верин шепот, он холодно спросил:

– Что ты делаешь?

– Молюсь.

– Кому?

– Богу.

– Какому богу? Тому же, которому молятся чистильщики?

– Нет, тому, которому молится… молился мой папа.

– Твой папа и чистильщики молились одному богу, читали одну Библию, носили одинаковые кресты и метили попасть в один и тот же рай.

Вера молчала. Недетские мысли медленно ворочались в ее голове. До сих пор она на веру принимала все, что ей говорил папа. Но папа часто ей говорил «не знаю». Следователь, похоже, знает все. Папа не смог защитить маму, сестру, брата, себя и всех, кто жил в поселке. Папа часто ошибался. Значит, он мог ошибаться и во всем остальном. Следователь, конечно, не ошибается никогда – он просто не способен допускать ошибки. Как мог Бог услышать молитвы чистильщиков и уничтожить их поселок? Значит, Бог помогает чистильщикам или… Следователь точно знает все. Вера резко спросила:

– Мои мама и папа в раю?

Следователь молчал.

– Ответьте, Бог есть?

– Нет.

– А что есть? Ведь кто-то помогает вам убивать чистильщиков. Что-то же есть такое?

– Есть! Сила и Закон!

Спокойные и уверенные слова следователя мигом выжгли в Верином сердце и без того сомнительную надежду увидеть «где-то там» своих родных. И все же ей стало спокойней. «Сила и Закон» – такие простые и вместе с тем мощные слова. Вера дернула со всей силы крестик, висевшей на ее шее на бечевке, имеющей множество узелков. Бечевка была ветхой, несколько раз рвалась раньше. Она сначала хотела выбросить крестик. Но потом, посмотрев на эту незамысловатую деревянную поделку, которую когда-то для нее, еще совсем крохотной, сделал отец, передумала. Она сунула крестик в карман и тут же нащупала ножик, подаренный ей убром, – предмет более ценный и придающий реальную уверенность, в отличие от этого деревянного перекрестья. С разрывом бечевки она порвала со всеми своими сомнениями и неожиданно сказала идущему рядом мужчине:

– Я хочу быть такой, как вы.

– Какой?

– Я хочу быть следователем.

– Женщины не бывают следователями.

– Я буду следователем, – уверенно сказала Вера.

– Хм-м… Посмотрим, – ответил следователь, прибавив шаг и дав тем самым понять, что больше не желает общаться с девчонкой.

– Куда мы идем? – спросила Вера, еле поспевая за следователем. Час назад он о чем-то переговорил с командиром убров и, забрав девочку, отделился от основного отряда. Они шли тесными переходами.

– Я веду тебя к своему знакомому. Ты же не хочешь в приют?

Вера, поборов стеснение, попросила:

– Сделайте меня своей дочкой.

– У следователей не бывает дочек.

– Как нет дочек? А сын у вас есть, или жена?

– У следователей не бывает ни сыновей, ни жен, ни дома. Не отставай…

– А что есть у следователей?

– У следователей есть Сила и Закон.

Следователь второй раз произнес эту магическую формулу.

Следователь привел Веру на стоянку кочевых диггеров. Бригадир Антончик был удивлен поступком следователя:

– Кто тебе этот ребенок?

– Никто.

– Поясни.

– Ее родителей и весь ее поселок убили чистильщики.

– Они уже и на поселки нападают?

– Их становится все больше.

– Сначала ленточники, теперь чистильщики…

– Но вы ж не вмешиваетесь.

– Ты знаешь наши взгляды.

– Они неправильные…

Антончик примиряюще перебил следователя:

– Все-все… Не будем начинать старый спор. В конце концов, Республика оставила свободу диггерам, и мы к тому же являемся союзниками Республики.

– Это так, но в Республике бытует мнение о необходимости отмены этой свободы и принудительного присоединения бригад.

– По-моему, ты преувеличиваешь. Республика должна помнить, какую цену диггеры заплатили за победу в Последнем Бое.

– Во всяком случае, я это помню. Кстати, эту битву Последним Боем продолжают называть только диггеры. У нас принято называть ее Великим Боем, потому что он оказался далеко не последним. Ведь даже вы до сих пор воюете с ленточниками.

– Ленточники когда-то напали на нас. Мы знаем, что они угрожают Муосу, и поэтому по возможности истребляем их до сих пор. И ленточников мы не считаем людьми, людьми мы считаем тех, кем они были до вселения червей. И каждого убитого мы отпеваем – не ленточника, а того человека, которым он был до того, как стал ленточником. Но воевать с кем-то еще – нет! Диггеры – миролюбивый народ, мы ценим свободу, свою и чужую, и не хотим какой-то новой войны.

– Очень похвальный гуманизм, если не учитывать, что чистильщики вырезали весь поселок этого ребенка. Они не остановятся ни перед чем. И их становится все больше.

– Что ты сделал с этими чистильщиками?

– Казнил.

– Всех?

– Всех до одного, в соответствии с параграфом…

– Да не начинай ты мне свои параграфы пересказывать. Ты мне лучше скажи: среди тех, кого ты убил, все вступили в чистильщики по доброй воле или кого-то запугали, заставили?..

– Я тебе отвечу: в поселке девчонки было три десятка жителей. Они защищались, хотя их было меньше. Многих взяли в плен. Они приняли смерть, не дав поставить себе на лбу клеймо. И только одна переметнулась к ним. Ты, может быть, слышал: чтобы стать чистильщиком, нужно кого-то убить. Так вот, она это сделала, сделала с кем-то из своих соседей, а может быть, и родных. У нее что, не было выбора? Она чем-то отличалась от тех, с кем до этого ела хлеб?

– Это частный случай…

– А сейчас не то время, чтобы разбираться по каждому случаю: частный он или общий. На это и есть Закон! Перед ним все равны.

– А если бы меня затащили в чистильщики, ты б и меня убил?

– Тебя, Антончик, непросто убить. Но я бы постарался. И я уверен, что, стань я ленточником, ты бы сделал то же самое.

– Хм-м… Ну а девчонку ты ко мне чего привел? По Закону ты ее вроде в приют должен отвести.

– Она хочет стать следователем.

– Ты смеешься?

– Когда меня последний раз смеющимся видел?

– Но она же совсем ребенок. Да и не припомню я что-то женщин-следователей.

– В ней что-то есть.

– Хорошо. Ну а от меня ты что хочешь?

– Научи ее драться, научи слушать переходы, научи всему, что умеешь сам…

– …чтобы она стала жрицей Закона, похожей на тебя? А если она потом не захочет идти за тобой; если она пожелает продолжить путь диггера?

– У нее останется выбор.

– Хорошо, друг… Постой, у тебя, кажется, не должно быть друзей… Хорошо, следователь, я постараюсь в нее вложить все, что могу. Вот только за привитие трепетной любви к Закону не ручаюсь.

Судьба свела нынешнего следователя Республики и бригадира диггерских бригад в пекле Великого Боя, сделав из тогдашних курсанта военных курсов и юного диггера двух боевых напарников. Кроме молодости, между ними не было ничего общего. Один начинал бой в центре строя землян в самом гараже, второй – в составе отряда диггеров в тылу ленточников. Через несколько часов кровавого ужаса, когда ленточники побежали из гаража, для них двоих все только начиналось. Оба оказались в одной из нескольких стихийно создавшихся групп преследования, в которые влились те немногие, кто остался живым и не покалеченным. И это преследование отчаянно сопротивлявшихся ленточников длиною в сутки для них было страшнее самого Великого Боя. Из группы выжили только они двое. Выжили и продолжали, сражаясь бок о бок, а порою и спина к спине, уничтожать ленточников до тех пор, пока оба не упали от усталости.