— Наши, наши, черт их возьми! — помрачнел лицом Табаков и даже рукой взмахнул, словно муху отгонял. — Удрали вчера с Пронькина, вот и пришлось в гости к вам прийти.

— Во-он что, а мы посчитали, беспризорные они, — с некоторым даже разочарованием сказал Кузьма Иванович, качая головой и спохватился: — Да, у нас вчера катер был. Велели передать вам, что оленей своих вы должны передать Слепцову, в Шкиперовское стадо. Его пастухи к вам сами придут. Мы собирались Виктора к вам с этим известием посылать.

— А ты, Иван, вроде бы еще тощее стал, подрос, что ли? — оглядев Табакова, насмешливо заметил розовощекий и толстый, как бочонок, охотник. — Видно, несладко мясцо оленье, а? Пошто истощал?

— А ты ищешь способ похудеть? Айда завтра с нами, через две недели твое пузо гармошкой сморщится — для беременных мужиков там самый лучший курорт-профилакторий, без всякого хирургического вмешательства от пуза избавишься. Не веришь? Ну скажи тогда: видал ты когда-нибудь пастуха пузатого? То-то и оно, что таких нет.

Николка оглядел юрту. Она была сделана из вертикально с наклоном внутрь поставленных плах, опирающихся верхними концами на бревенчатую раму-обвязку, выше которой покоилась вторая рама поменьше, над ней — третья, еще меньше, таким образом получался четырехугольный конус, в который была выведена жестяная дымоходная труба. Снаружи юрта была обита рубероидом. Печь стояла в центре юрты на высоком срубе, засыпанном внутри камнями. По сравнению с палаткой в юрте было гораздо уютней. На краю стола лежала кипа журналов «Вокруг света». Николка с интересом принялся листать их, одновременно прислушиваясь и к разговору охотников…

Утро выдалось ясным — с морозцем. В свинцовой воде лимана, кое-где тронутой белой кипенью приплывших с моря льдов, отражалось малиновое солнце. Заря полыхала в полнеба, будто там, за горизонтом, горела земля. Гора Колокольня, освещенная еще холодным, не набравшим силу светом, возвышалась над лиманом золотистым церковным куполом, и над ней вместо креста причудливо распласталось тонкое розовое облачко.

Зловеще красив был восход, и такая напряженная стояла вокруг тишина, что даже собаки тревожно принюхивались, растерянно озираясь, и тихонько поскуливали.

— Вы, ребята, погодили бы идти на Пронькино, — сказал за завтраком Кузьма Иванович. — Поживите у нас день-другой, больно уж солнышко с утра разъярилось, красой взялось — не к доброй погоде краса такая. Уж сколько раз я подмечал.

— Нет, Кузьма Иванович, нельзя нам, — качнул головой Табаков.

— Нельзя, — подтвердил Николка.

— Чего уж там нельзя, — возразил Кузьма Иванович. — Все можно. Кто вас гонит? А если пурга в тундре застигнет? Поморозитесь, чего доброго.

— А и правда, братуха! — стал уговаривать Табакова тот охотник, который вчера первым увидел гостей. Его тоже звали Иваном, и был он из всех троих самым молодым, самым тощим и самым шумным. — Чего ты попрешься за перевал? С часу на час пурга грянет — правду старик говорит. Оставайтесь! У нас тут тепло, светло и, как говорится, мухи не кусают. Вечером в картишки поиграем, а?

— Оставайся, оставайся, Иван, — закивал и Бобков, не выпускавший свою трубочку из рук даже во время еды. — С пургой шутки плохи, сам знаешь, а здесь тепло. Может, и катер сегодня опять подойдет… — многозначительно заключил он.

Табаков неуверенно пожал плечами, вопросительно взглянул на Николку.

— Как, Николка, может, и правда переждем здесь пургу?

— Что вы, дядя Ваня! К вечеру мы успеем оленей за перевал угнать, а пурга раньше вечера не соберется. Если тут будем ждать, и эти и те олени разбегутся. — Николка даже чай не допил, начал собираться в путь.

— Ну вот видите, начальник мой не разрешает, значит, надо уходить, — шутливо сказал Табаков и, разведя руками, неохотно вышел из-за стола.

— Пастух настоящий, сразу видать, — неожиданно похвалил Бобков. — Человек заботится прежде всего о деле, не то что ты: тебе предложили, а ты и рад стараться, всех оленей бы в карты проиграл, дай тебе только волю. Лодырь несчастный! Вот ты кто!

Охотники засмеялись:

— Так его, Бобков, он тебя вчера бабой беременной обозвал, а ты его сегодня в лодыри разжалуй.

В этот день пурга не грянула, и пастухи благополучно перегнали оленей через перевал в стадо. Ночью небо затянулось тяжелыми плотными тучами. Утром начал сеять крупяной снег. Николка вспомнил эвенскую примету-заповедь: «Если утром начнет падать снежная крупа — берегись пурги».

Не теряя времени, пастухи принялись отыскивать в стланиковых зарослях сушняк, мелко рубили его и складывали внутри палатки.

К вечеру поднялся ветер, снег повалил гуще, большими хлопьями. Скрылись из виду ближние сопки, все вокруг погрузилось в белую мглу — начиналась пурга. Но пастухи уже подготовились к ее длительной осаде — все свободное пространство в палатке было завалено дровами, палатка с наветренной стороны была надежно защищена полукруглой оградой из стланиковых веток.

С каждым часом ветер крепчал.

До полуночи лежали пастухи в теплых кукулях, не зажигая свечку, тревожно прислушивались к завыванию ветра. Иногда палатка, вздувшись, начинала шевелиться с боку на бок, точно птица, затем мелко вздрагивала и дробно гудела, словно потревоженная кожа большого барабана. То вдруг над палаткой словно бы кто-то тяжко утробно вздыхал и всхлипывал и вкрадчиво царапал по брезенту когтистой лапой. В полночь все эти отдельные звуки слились в один непрерывный монотонный шум.

К утру снег придавил палатку настолько, что даже матка прогнулась, а углы провисли, — пришлось выбираться наружу и откидывать снег в стороны. Через пять минут работы снег облепил пастухов так, будто они купались в нем.

— Вот проклятая погодка! — проворчал Табаков, снимая с себя телогрейку и осторожно, чтобы не набрызгать по сторонам, стряхивая с нее мокрень и комья снега. И это были единственные слова, сказанные им в этот день.

Николку не тяготило молчание Табакова — он знал молчунов и похлеще.

Три дня Табаков либо спал, повернувшись лицом к стенке, либо лежал на спине, запрокинув за голову руки, и сосредоточенно смотрел в потолок. «Что-то не в духе он, — мысленно отметил Николка, — видно, зверобои разбередили его».

Четвертый день пурга не унималась. От корки до корки прочитан журнал «Вокруг света». Надоело лежать — ноет спина, онемела шея, выйти бы размять кости или хотя бы встать во весь рост, потянуться, сделать руками несколько упражнений, но не выйти, и стоять можно только на коленях, да и то спрятав голову в плечи. Поспать бы, но и сон уже не идет. И молчать надоело. Николка подвинул журнал Табакову.

— Дядя Ваня! Вот свежий журнал почитайте, я уж прочел его. Тут про пигмеев интересные вещи пишут.

Табаков механически взял журнал, без интереса перелистал его, усмехнулся:

— Я, Николка, этот журнал еще в декабре прошлого года прочел. Он же старый — два года ему!

— Вот как! — искренне удивился Николка. — А я внимания не обратил. Журнал и журнал — для меня они все свежие, вот на кораль придем, возьму газету полугодовой давности и тоже буду читать ее с интересом, как свежую. Что поделаешь — отстаем от жизни.

— Вот именно, Николка! Вот именно! — вдруг оживился Табаков, поворачиваясь к нему. — Отстаете вы, отстаете! Вот я лежал и думал все: ну вот мы сейчас корчимся, например, в палатке, которую в любую минуту ветром может сорвать. Капает с дырявого брезента за шиворот! Ни одежду просушить, ни раздеться, ни помыться толком, всюду шерсть оленья! Даже ноги толком не вытянешь — дрова мешают. — Табаков резко сел, поджав под себя ноги, возбужденно продолжал: — Слышал недавно очерк о строителях по радио, о первопроходцах, дескать, пришлось им, беднягам, в палатках жить несколько месяцев, волосы к брезенту примерзали — экие герои! Нате вам, страдальцы, ордена-медали — такого лиха испытали! Но ведь и палатки-то у них, и условия были лучше ваших. А вы всю жизнь так живете, и этого не замечают или считают, что так и должно быть. Подумать только! Где-то сейчас люди моются в банях, идут в театры, смотрят телевизоры, спят на чистых простынях, работают по семь часов. А вы? Кто вы такие? «А-а, это те, у которых кухлянки разукрашены бисером? Малахаи из песцов? Это те, которые на белых оленях ездят и едят сырое мясо?» Вас рисуют на картинках сидящими верхом на олене, а вы бегаете по тундре на своих ногах, как собаки, высунув языки. Малахаи из песцов! Кухлянка расшита бисером — богачи! Романтика сплошная — и никаких проблем! Так и думают о вас, а вы молчите, радуетесь, как дети, прошлогодним журналам. — Табаков хотел еще что-то сказать, но осекся, лег и замкнулся в себе, точно прерванную мысль додумывая.