Утром, разобрав груз, пастухи не обнаружили самого ценного — карабинных патронов. Не поверив этому, они пересмотрели все более тщательно — патронов не было.

— Тьфу! Вот уж невезуха так невезуха! — сердито воскликнул Табаков, разведя руками. — Мало того, что моя баба вместо водки вина прислала, так и Костя патроны забыл. Ведь говорил ему, скажи Машке, чтобы водку прислала. Этим вином только зубы полоскать да почки травить.

— А может, это не Костя виноват, а катерист? Может, катерист патроны забыл?

— Возможно, я Костю не виню, шут с ними, с патронами, как-нибудь обойдемся без них, а вот бабе своей, как приеду домой, лекцию прочитаю! Я у нее спрошу, что лучше да крепче — вино или водка? Я у нее, у чертовой бабы, спрошу… — Табаков еще долго ворчал и грозил жене, не замечая, что Николка смотрит на него осуждающим взглядом.

Весь груз олени поднять не смогли, пришлось Николке надеть на плечи тяжелый рюкзак. Табаков повел аргиш. Чтобы не рисковать, пастухи решили обойти болотистую низину и выйти к перевалу по отрогу через Исыгчан. В Исыгчане Николка бывал.

Там высился на столбах древний, рубленный в охряпку амбар, рядом с ним звонко журчал светлый, как слеза, ручей, вдоль ручья на взлобке, заросшем брусникой, стояли остовы пастушеских чумов.

— Дядя Ваня! Около амбара остановитесь — чай попьем! — крикнул Николка. — Там хорошая водица!..

Табаков, не оборачиваясь, молча кивнул.

«Все жену свою, наверно, распинает, — укоризненно подумал Николка, и тут же на ум ему пришла поговорка: «Муж и жена — одна сатана», и следом он вспомнил слова Хабарова: «В жизни должно быть так, Николка: «либо два сапога — пара, либо — в разные стороны».

В сентябре отзолотились, отполыхали листья карликовых берез и ольховника, поблекло голубое небо, задумчиво поплыли по нему курчавые облака, потемнела, холодно засверкала в речушках вода, сопки, стеснявшие долину, будто раздвинулись, и стало просторней и прозрачней на земле. Уже отзвенели, оттрепетали над опустевшей тундрой птичьи голоса, уже седел по утрам вечнозеленый стланик, а в гольцах и на перевалах давно уже выпал снег — мягкий и пушистый, как пух молодой куропатки.

Закончился олений гон — пастухи ежедневно с рассвета допоздна пропадали в сопках: продирались сквозь заросли стланика, взбирались на каменные осыпи, заглядывали в глухие распадки, отовсюду выпугивая мелкие группы оленей, и сгоняли их в долину, где они сами соединялись в стадо. Чернотроп затруднял розыск оленей, все вокруг было перетоптано, перепутано — не понять, где вчерашний, где сегодняшний след. Разглядеть неподвижно стоящего оленя в бурой тундре тоже не просто — он почти сливался с местностью, а в зарослях стланика скрывался из глаз пастухов, как рыба в мутной воде. Потому пастухи обрадовались, когда в воздухе наконец-то закружились первые снежинки. Снег выпал неглубокий, он едва лишь прикрыл траву, но и этого было достаточно, чтобы видеть на нем без труда следы любого живого существа, будь то медведь или мышь-полевка.

К началу октября пастухи побывали на каждом отроге, заглянули в каждый распадок, не оставили без внимания ни одного оленьего следа, осмотрели самые укромные уголки обширного пастбища.

Пора было приступать к подсчету урожая. Умышленно широко рассеяв стадо по тундре, разбив его на мелкие группы, далеко отстоящие друг от друга, пастухи взобрались на возвышенность и принялись считать. Пересчитав стадо несколько раз, вывели среднюю цифру — получилось четыреста семьдесят голов.

— Это что же, выходит, стало их больше, чем было? — удивился Николка.

— Да, выходит так. Наверно, еще какие-нибудь потерянные прибавились к нам, вот и больше стало. Как бы там ни было, а мы с тобой дело свое сделали, в грязь лицом не ударили, — Табаков удовлетворенно улыбнулся и, чтобы скрыть радость, деловито стал закуривать.

Николка, глядя на Табакова, улыбался открыто и щедро.

— Да, дядя Ваня, славно мы с вами поработали! Славно!

В этот день пастухи впервые за все время позволили себе прийти в палатку задолго до сумерек — накопилось много дел по хозяйству: надо и ужин сварить, и лепешек напечь, и запастись дровами, прохудившаяся обувь требовала срочного ремонта, да мало ли что еще нужно сделать пастуху — то камус на лыжах отклеился, то карабин необходимо почистить, то топор подточить.

Два дня пастухи, не подходя к стаду, наблюдали за ним лишь издали.

— Чего их тревожить? — рассуждали они. — Пускай малость пообвыкнутся, да и мы хоть немного отдышимся — имеем на это право, ноги точно ватные, и в теле такая страшная лень, ну прямо сладу нет.

На третий день такой пастьбы увидели пастухи на Пронькинском перевале в лучах восходящего солнца розовую ниточку оленьих следов. Сомнений не было — часть оленей ушла через перевал к лиману. Надо было срочно догнать их, иначе они уйдут через Исыгчан к речке Перевалочной и, переправившись через нее, затеряются в таежных просторах.

Проклиная себя за беспечность, пастухи, прихватив топор и немного еды, пустились в погоню за беглецами.

Шли быстро, иногда переходя на бег. Настигли беглецов лишь на закате солнца — они мирно паслись на берегу лимана у подножия горы Колокольня.

Пора было думать о ночлеге. Холодный ветер яростно трепал ветви стланика, ночевка у костра на склоне горы не обещала быть уютной. Гораздо целесообразней было спуститься на берег лимана, разжечь из плавника где-нибудь в затишье большой костер, возле него и ночевать. Николка уже и место стал присматривать, где лучше костер на берегу разжечь, но Табаков неожиданно предложил:

— А что, Николка, не махнуть ли нам на мыс к зверобоям-осеновщикам? Лишних четыре километра пройдем, зато в тепле переночуем, новости узнаем.

— Оно бы ничего, но вдруг там никого не окажется?

— В это время там всегда осеновщики промышляют, для зверофермы нерпу бьют. А если не будет их, там крыша над головой и печка есть.

Пока спускались через стланик к подножию, солнце кануло. Смерклось. Из-за горы величаво выплыл ущербный месяц. Пастухи устало брели вдоль берега лимана. Под ногами тяжко похрустывала подмерзшая галька. Перед Николкиными глазами ритмично покачивалась темная спина Табакова, справа нежно голубела спящая под лунным светом тундра, слева глянцево чернел лиман, и Николке казалось, что перед ним вовсе и не спина Табакова, а некий живой столб, разделивший землю на черное и голубое.

Время от времени слышал он тревожный хохот куропаток, краем глаза увидел беззвучно, как тень, пролетевшую над тундрой полярную сову — она-то и тревожила куропаток.

Вскоре запахло дымом. Николка повеселел, зашагал бодрее, прибавил шагу и Табаков. Наконец в лунном неверном свете четко обозначился темный треугольник юрты с белой струйкой дыма над макушкой. Для утомленного дальней дорогой путника нет слаще и желанней запаха, чем запах дыма из печной трубы.

Злобным лаем встретили пастухов привязанные поодаль юрты ездовые собаки. Выскочивший из юрты человек тотчас узнал Табакова, удивленно вскричал:

— Табаков! Иван! Здорово, паря! Вот легок на помине! Ну проходи в юрту, рассказывай, черт длинноногий, чего гуляешь по ночам? А это кто еще с тобой? Не пойму никак… Ну чего там отряхиваетесь? Проходите!

Вскоре пастухи, размякнув, блаженно расслабившись в тепле, смачно тянули из кружек крепкий горячий чай, заедая его белым хлебом и кусочками мерзлого сливочного масла. Зверобои — в одинаковых серых свитерах, смуглые, черноволосые камчадалы — степенно, не перебивая друг друга, отвечали на вопросы Табакова.

— Как осеновка нынче, Кузьма Иванович? — обратился Табаков к пожилому кряжистому охотнику.

Кузьма Иванович, бережно уложив на дощатый стол мощные, узловатые руки, неторопливо, растягивая гласные, ответил:

— Неважно, паря, неважно. Как пошла шуга, так и отошла нерпа от берега. С лодки бьем. За двадцать дней сорок штук всего добыли. Вчера, правда, малость пофартило, хо-орошую пластинку Бобков узрел — по самой борозде, паря, плывет, а зверя на ней черно! Рядками, рядками лежат, будто кто специально их разложил для нас. Ну, подплыли шепотком, восемь штук добыли. Пока тралевали их к берегу, отлив угнал пластину обратно в море. Так вот и охотимся, паря, — охотник сокрушенно вздохнул, — то пурга, то ветер, то шуга — сидим чаи гоняем. У Ефрюшина на Отрезанной получше дела идут — они уже двести голов отстреляли. Ну, а ты-то как в новой должности? Поди, всех оленей растеряли? Даве ребята против Колокольни вроде оленей видали. Ваши, наверно?