Пастухи шли к председателю удрученные, но, кроме сознания собственной вины, они несли в себе некую взрывную силу. Шестеро измотанных тяжкой работой пастухов шли к председателю, чтобы выслушать его упреки и затем, взорвавшись, высказать ему все свои обиды и претензии.

В просторной бревенчатой избе многослойный табачный дым. На широких лавках вдоль бревенчатых стен, распахнув полушубки, телогрейки и собачьи дохи, сложив на коленях малахаи и шапки, сомлев от тепла и курева, сидят каюры, учетчики, бригадиры первой и второй бригад и много другого незнакомого Николке люду. Плечев с Шумковым сидели за длинным столом, заслоняя спинами окно, и что-то торопливо писали. При виде пастухов Плечев, радушно улыбаясь, вышел из-за стола.

— А, пришли, садитесь, ребята, вон туда садитесь, так, чтобы на виду вы все у меня были. А ты, Аханя, вот сюда садись, поближе к начальству. Подвинься-ка, Василий, расселся…

«Что-то очень уж веселый председатель, — отметил Николка, — может, и не будет распекать нас при всем честном народе?»

— Все расселись? Прошу тишины! — Плечев предостерегающе поднял руку. — Пригласил я вас сюда вот для какой цели. Посчитали мы стадо Долганова, взвесили все и вот какие выводы сделали. Не хватает у вас, милые вы мои ребятушки, восемьдесят голов! Много это или мало? Много для нормальных условий, мало для таких условий, какие были у вас… Да! Знаю, все знаю! Трудно вам пришлось на новом маршруте — по вашим лицам вижу, что трудно. Подобный эксперимент в соседнем колхозе закончился плачевно: больше половины стада разбежалось — пастухи ослабили надзор. У тех же соседей пятьсот оленей унесла копытка, кстати, зараженное копыткой стадо паслось недалеко от вашего. Условия были примерно равные, а результаты в вашу пользу налицо. Нам бы надо было помочь вам, но мы тут закружились, не смогли допроситься вертолета, авиация была брошена на тушение пожаров в тайге. Не смогли мы к вам добраться — наша вина! И честно признаться, мы совсем не ожидали, что вы пригоните на кораль полнокровное стадо, которое не только не пришлось восполнять, но которое дало колхозу четыреста упитанных чалымов. Вот за этот ваш самоотверженный, по-человечески добросовестный труд душевное вам спасибо, товарищи пастухи! Дорогие мои! Спасибо вам от всего колхоза!

Не ждали пастухи таких проникновенных слов от председателя — облегченно вздохнули они, блаженно расслабились, дрогнули и посветлели их суровые усталые лица. И познал Николка в эту минуту, быть может первый раз в жизни, истинную цену, великую силу душевно сказанного слова!

Потом говорил представитель из района:

— С этого знаменательного для всех года, товарищи пастухи, мы обещаем вам ежеквартально доставлять почту: зимой — на собаках, в летний период — на вертолетах. Мы собираемся выделить вашему колхозу два гусеничных вездехода, которые будут обслуживать прибрежные стада.

Он сообщил, что скоро в оленеводческих бригадах появятся портативные рации. Говорил о необходимости улучшения быта оленеводов, о расширении оленеводческого хозяйства, о привлечении в оленеводство молодых специалистов. Речь была складной и долгой, но слова были бездушные и казенные, они взлетали, переливаясь радужными оттенками, и тут же, не трогая душу, исчезали, точно мыльные пузыри.

Не пришлось Николке и в эту зиму уйти с Кодарчаном на промысел белки. Сразу же после корализации увезли в Олу в туберкулезный диспансер Аханю. Уехал в поселок навестить семью Фока Степанович. На январь была заказана путевка на курорт для Кости Фролова. Кому же пасти оленей?

— На вас, ребята, вся надежда, — посматривая на Николку и Афоню, чуть заискивающим тоном сказал Долганов. — Что ты, Николка, грустишь? Не грусти, будешь оленей пасти и белку стрелять, и соболей лови сколько хочешь. В прошлом году ты поймал соболей не меньше охотников. Как-нибудь проживем, Николка. С Афоней бороться будешь, книжки читать, на баранов пойдем охотиться. Разве плохо, а? — Так успокаивал бригадир молодого пастуха.

Николка видел, что и сам бригадир не прочь бы бросить все и уйти на промысел, но в силу необходимости сделать этого не может.

Николка приметил, что Улита после отъезда Ахани стала чаще молиться. Иконка в закопченном замшевом чехле, привязанная на тесемке в углу палатки, во время молитвы была обращена к молящейся то ребром, то тыльной стороной, но Улиту это нисколько не смущало. Мелко, торопливо покрестясь, она отворачивалась и тут же принималась за прерванную работу. Николка сделал вывод: молится Улита не от души, не искренне, а лишь для порядка, на всякий случай. И чтобы проверить свое предположение, он как-то спросил:

— Скажи, Улита, как, по-твоему, существует бог или выдумали его?

— Бок есть. Бок есть, — торопливо ответила Улита. И хотя ответ ее был тороплив, но произнесла она эти два слова совершенно равнодушно, на ее бесстрастном лице не отразилось никаких чувств.

В конце января, разогнав стоявшее около палатки стадо, на краю мари приземлился вертолет. На нем прилетели Костя, Аханя и Шумков. Доставил вертолет почту и двести килограммов каменной соли, а в поселок увез шесть наскоро забитых неразделанных чалымов.

— Как, паря, оленчиков будем оформлять? — настороженно спросил Фока Степанович.

— А никак, брат, не будем, — весело осклабился Шумков.

— Как это «никак»? Сейчас я ведомость составлю.

— Без ведомости обойдемся, осенью спишем. С вас вон нынче почти девяносто списали… — И, заметив протестующий жест пастуха, Шумков, нахмурившись, начальственно повысил голос: — Для дела нужно мясо, Фока Степанович. Для дела! Летунам одного оленя отдадим, чтобы вертолет нам всегда давали, в район двух отправить надо — за вездеход отблагодарить. А как ты думал? Даром ничего не дают, везде подмазать надо! Не подмажешь — не поедешь. Ну, пока, ребята, весной мы к вам прилетим еще.

— Нужен ты нам такой, — обиженно сказал Фока Степанович.

— Да, совсем испортился Васька, — с горечью подтвердил Долганов, когда гул вертолета растаял в морозной тишине.

Аханя, посвежевший, в новой пыжиковой дохе, в новых, расшитых цветным бисером унтах, ласково окинув взглядом белые сопки, корявые лиственницы, обступившие палатку, седую гриву тальников вдоль речки, горохом рассыпавшихся по мари оленей и убедившись, что все это на прежнем месте и в прежнем виде, глубоко и облегченно вздохнул и, широко улыбнувшись, с какою-то бесшабашностью сказал вовсе не о том, чем полна была душа:

— Васька типерь шибка большой начальник стали. Уй-ю-юй! Иво типерь большо-ой комната сидит, пешком ходили суксем нету, олень посмотрели — тоже нету, мяса иво кушали — это можно, однако. Как ти думали, Николка, праульно мине говорили, да?

— Правильно, правильно, Аханя! — упредил Николку Долганов. — Слишком большим начальником стал! Аппетит какой у него развился… Сейчас отозвал меня в сторону, весной, говорит, пыжиковых шкурок приготовь мне, пыжиковые шапки, говорит, в моду пошли. Ишь захотел! Всех пыжиков, Фока, в мешок складывай и в ведомость пиши — на склад сдадим. — Долганов сложил фигуру из трех пальцев: — Вот ему вместо пыжиков!

Пастухи засмеялись и веселой гурьбой заспешили к палатке разбирать почту и присланные родственниками заветные мешочки и свертки с подарками.

В феврале вместо ожидаемых обильных снегопадов грянули небывалые холода. Мороз ледяными тисками сжимал тайгу, и она, зябко кутаясь в снежную кухту, остекленев, покорно ожидала гибели… Почти ежедневно над белыми вершинами сопок по обе стороны тусклого солнца, точно подпирая небо, стояли самоцветные столбы, иногда они исчезали, но вместо них ярко проступал вокруг солнца радужный круг — в такое время особенно звонко щелкали в тайге сучья, оглушительней трещали наледи и стояла вокруг особенная, неземная красота, которая казалась еще более неземной, когда наступала ночь и в черном небе начинали ярко мерцать звезды, холодные и острые, как стальные иглы, а внизу, сквозь черный таинственный мрак под ногами, как на дне колодца, мутно голубел снег, и в этой черной холодной тишине обычные дневные звуки теперь казались тревожными и загадочными…