От таких рассказов у Николки тревожно колотилось и замирало сердце. Однажды, увлекшись рыбалкой, Костя с Николкой чуть припозднились. Костя, складывавший рыбу в мешок, выпрямился и вдруг, схватив Николку за рукав, стремглав побежал на ту сторону, поднимая каскады брызг. Николка сразу понял, в чем дело, и не отставал от Кости ни на шаг. Оба они мчались через кусты, через болото, как молодые олени, за которыми гналась целая свора собак. Лишь на вершине холма, на излюбленном месте, пастухи, задыхаясь от бега, оглянулись на речку. На том месте, где был расстелен их невод и где они только что складывали в мешок рыбу, деловито расхаживал медведь.
— Прозевали малость, — виновато сказал Костя, отжимая мокрую штанину. — Выпрямился я, гляжу, а из травы прямо к нам спина его движется. Хорошо, что вовремя заметил, а то бы смеху было…
— Да уж конечно, насмеялись бы мы с тобой до слез, — охотно поддел Николка товарища и, чтобы доконать его, продолжал тем же тоном: — Ты же говорил, что медведь сейчас сытый, человека не тронет, а сам так драпанул, что даже рыбу свою не успел прихватить.
— Береженого бог бережет, — весело засмеялся Костя.
Иногда Николке казалось, что медведей в этой местности гораздо больше, чем оленей в стаде. Это был не медвежий угол, это было настоящее медвежье царство.
Однажды два медведя, не обращая внимания на лай собак, осмелились подойти близко к чуму, один из них начал обнюхивать камень, на котором Татьяна все время чистила рыбу, другой стал медленно двигаться к стаду.
— Вот какие нахальные! — возмутился Фока Степанович, хватая карабин.
Хабаров и Шумков последовали его примеру. Николка тоже схватил свой карабин, намереваясь пристроиться к уходящим охотникам, но Костя, неодобрительно покачав головой, тихо сказал:
— Положи свою железяку — ты только помешаешь им.
Фока Степанович, обернувшись, погрозил Николке пальцем.
«Вот еще, маленький я, что ли!» — обиделся в душе Николка, но виду не подал.
Медведя, который обнюхивал у ручья камень, пастухи убили тремя выстрелами. Второй медведь в панике ринулся на стадо, расколол его надвое и скрылся в зарослях. Напуганных, разбежавшихся оленей собирали пастухи два дня. Собрав стадо, Фока Степанович, Костя и Шумков долго ходили по нему, что-то пристально высматривая. В их руках не было маутов, значит, они не собирались ни клеймить телят, ни отпиливать корбам концы рогов.
— Чего они ищут? — недоуменно спросил Николка у Хабарова.
— Оленей считают.
— Да разве их сосчитать без калитки?
— А они не всех подряд считают — только самых приметных, тех, которых знают. У одного оленя, скажем, рог оригинально выгнут, у другого морда горбоносая, у третьего белые тапочки на передних ногах, у четвертого темное пятно на боку. Фока Степанович, например, около сотни приметных голов в памяти держит. Костя, наверно, даже больше, а старик Аханя — тот вовсе каждого четвертого оленя знает. Ходят сейчас они по стаду, и каждый из них всех приметных оленей узнает и перечисляет: горбоносый здесь, криворогий здесь, белоногий здесь, а тот, у которого темное пятно на боку, исчез, нету его в стаде, и длиннохвостого тоже нет. Олень — животное компанейское, один он не уйдет, обязательно группой. Поэтому, если одного приметного оленя в стаде не хватает, значит, не хватает минимум дюжины. Усвоил?
— Усвоил, — кивнул Николка.
После долгого осмотра пастухи не досчитались четырех приметных оленей.
На следующий день начали поиски. К вечеру все пастухи, кроме Шумкова, сошлись возле стада. Потерянных оленей никто не пригнал.
— Может, за перевал ушли — к морю? — рассуждали пастухи.
— А может, и обратно на Пронькино ушли. Подождем Шумкова, вдруг он пригонит.
И Шумков действительно пригнал десятка два оленей, которые, забежав в стадо, сразу бесследно растворились в нем.
Хабаров лукаво взглянул на Николку:
— Что, тезка, наверное, удивляешься: зачем такая канитель из-за десятка оленей? Нашли их, а стадо вроде и не увеличилось. Но представь: сегодня пастух за одним оленем не пошел, завтра на десяток рукой махнул, а к моменту корализации, глядишь, половины стада уже нет.
— Я вовсе и не думал так, — сердито пробурчал Николка.
— Ты не сердись, — улыбнулся Хабаров. — Я ведь не в упрек тебе сказал об этом, а просто пример привел, от соблазна, так сказать, предостерегаю.
Вскоре стадо вытоптало пастбище, пришлось откочевать за перевал.
Теперь олени спасались от гнуса на морской, обдуваемой ветром косе, но и гнуса становилось с каждым днем все меньше и меньше. Наступила для оленей самая благодатная — грибная — пора. А пастухам прибавилось работы. В поисках любимого своего лакомства — грибов — олени, разбившись на мелкие группы, забирались в невероятно глухие места, в самую чащу ерниковых зарослей, где, казалось, невозможно было бы пролезть не только рогатому оленю, но и человеку. Обычно пугливые, они теперь вовсе потеряли страх. Иной олень, поедая грибы-обабки, допускал человека буквально на пять шагов, но и после этого отбегал неохотно. Находились среди оленей и такие хитрецы, которые, заслышав пастуха, затаивались в надежде, что пастух пройдет мимо, не заметив их. Нередко так именно и случалось, и приходилось вновь и вновь прочесывать кусты, выпугивая из них скрывшихся оленей.
В верховьях безымянного ручья в сырой котловине была у пастухов на примете плантация дикого лука. Шли пастухи мимо котловины, нарвали кто во что мог луку. Вечером Татьяна мелко изрубила весь лук, пересыпала его в специальную кожаную сумку, перемешала его там с солью.
— Отличные витамины на зиму! — сказал Фока Степанович. — Завтра мешок возьмем, нарвем побольше.
Но, придя назавтра к плантации, увидели пастухи, что лук перетоптан и начисто выщипан оленями.
— И чего они хорошего нашли в этой горькой траве? — разочарованно сказал Николка.
— Как что? — удивился Костя. — То же, что и ты, — витамины. Причем, кроме человека и оленя, дикий лук никто не ест — ни медведь, ни баран.
Ежедневная ходьба по кочкаристой тундре, по ерниковым и стланиковым зарослям, по высоким гольцам хотя и изнуряла Николку, но никогда его не угнетала, даже напротив — ходил он в любое место с большой охотой, ибо во время ходьбы многое видел, многому учился. Иногда ему казалось, что он не живет, не работает, а, находясь в каком-то небытии, между землей и небом, с большим трудом перелистывает огромные страницы загадочной необъятной книги, в которую свободно уместились и солнце, и звезды, и деревья, и травы. Весь мир — от бескрайнего моря до мельчайшей росинки — отражался, как в зеркале, в этой чудесной книге. Многое в перелистанных страницах Николка не понимал умом, но все принимал близко к сердцу: хорошее — с пылким юношеским восторгом, плохое — с непримиримым, неуемным возмущением, непонятное старался понять во что бы то ни стало. Но крепко хранила свои тайны матушка-природа, надежно прятала их от людского племени за семью печатями, за семью замками. Да и только ли от людского племени? Не все ли едины перед ней: и дерево, и камень, и человек, и зверь, и птица? Каждый живет сам по себе, не зная друг о друге ничего или почти ничего, но вместе с тем все неразрывно связаны друг с другом, все едины и равноправны перед ее лицом, перед ее законами.
Примерно так размышлял Николка после того, как услышал от Хабарова целую лекцию на эту тему, в конце которой тот заявил:
— Все дальше проникая в космос, в глубины морей, в секреты земли, в тайны атомного ядра, человек изучает не космос, не море, не землю, не ядро атома — он познает самого себя. Он хочет посмотреть на себя с разных сторон, в том числе и из глубины космоса, ибо лицом к лицу лица не увидать. Если человек познает себя — значит, он познает все, и тогда ему незачем жить, но, к счастью, все познать невозможно — это истина. Возможности разума грандиозны, разум наш — это космос, к познанию которого мы только-только приступили. Удивительные, грандиозные открытия ждут нас в будущем! Познавая себя, мы попутно узнаем, откуда и куда сыплются зерна-звезды, кому они светят и какой пройдоха на какой чертовой мельнице вертит жернова галактик. Удивительное это будет время, Николка! Удивительное!.. А все-таки наше время несказанно лучше. Почему? Да потому, что оно наше, Николка, потому, что мы, как сказал поэт, в нем дышим, боремся и живем. Лично я не хотел бы перенестись на постоянное жительство ни в прошлые века, ни в будущие. Разве только в командировку на месяц-два, но с непременной гарантией возврата.
