И когда он это говорил кому-то из общих знакомых, все соглашались: всем казалось, что он был бессмертный, Котов… А Котову казалось, что у него по крайней мере «железная крыша»…

В общем, всем что-то кажется, неудивительно, что и Паше что-то такое теперь слышалось-мерещилось, клоуны Петрушка и Глебушка…

«Да и вот теперь, когда и Котова, и Семёнова… на самом деле уже нет, – думал Паша, – странно это вспоминать… как один ехал спасать другого… от шести, что ли, злодеев, которых… на самом деле уже тогда не было».

При этом Паша плыл под водой, глядя на свою тень, скользившую по металлическому дну…

Светло-серый металл напоминал кухню, где он запер двух живых людей, и, скорее всего, именно поэтому ему и померещилось, что один из них здесь вынырнул… или не вынырнул – выпал из трубы, за ним второй… И Паша не стал долго думать, а просто быстро присел под воду, развернулся и долго плыл – свой личный рекорд поставил пребывания под водой… А когда вынырнул, в голове наступила как бы такая ясность, как после короткого замыкания, запахло вдруг не хлором, а озоном… он сказал себе, что это вряд ли те двое, но пошёл всё-таки к водяной горке и убедился «на собственной шкуре», проехав горку насквозь, что там на самом деле никого…

Да-да, он прошлёпал по ступенькам, по винтовой лестнице, на самый верх, где был вход в трубу – «чёрную дыру», перед которым висела табличка с предупреждением и как бы такой светофор там был, но Паша не стал дожидаться зелёного света, поехал на красный – ему казалось, что эти двое, или кто-то из них… спрятались там, в глубине трубы, но не то чтоб так сильно казалось… Может быть, это он уже так про себя шутил, над собой, ну да, стоя на площадочке с перилами, у входа в дыру, почти под куполом бассейна, но всё же, пролетев по зигзагообразной тьме и не обнаружив там никаких препятствий в виде человеческих тел, он вздохнул облегчённо, и потом в ду́ше, увидев на спине какого-то парня странную татуировку: огромная голова быка с острыми рогами – на всю спину, а над ней надпись: “Made in Russia”, и ещё чуть выше, уже на загривке, – как бы полоска штрих-кода… Паша сразу понял: это не тот, – ещё до того, как услышал, что «штрих» с приятелем бубнят на немецком.

Просто субстанция тоже как бы подшучивала теперь над ним – Паша это сразу просёк и подмигнул, стоя под душем, но не «штриху», а кому-то невидимому – он стоял лицом к кафельной стенке и не боялся, что эти двое, скажем, его неправильно поймут… «Да, судя по всему, они были и не гомики, скорее стриптизёры в каком-то клубе для женщин, – так он тогда ещё подумал, – что, во всяком случае, даже если это русские (что тоже вряд ли – какого рожна тогда говорить меж собой на немецком?), то не те русские, которых он запер на «кухне души» – под соответствующую музыку.

Те вынырнули ещё раз на парти, куда его пригласили коллеги, но опять же, чего бы тем делать на немецком сабантуе, не говоря о том, что они были в Мюнхене транзитом и тогда же собирались ехать дальше.

Но тем не менее в какой-то момент они снова «совершили промельк», в тех же костюмах, с тем же айпадом, а нырять Паше при этом было уже некуда, дело было не в бассейне, и Паша решил, что бережёного бог бережёт, и незаметно, не попрощавшись, он сбежал с вечеринки.

Оказавшись на улице, он хотел поймать такси, но увидел недалеко от подъезда лифт, который даже не пришлось вызывать – тот уже стоял наверху с открытой дверью…

Вообще-то Паша избегал такие лифты: нередко там воняло, как в общественном туалете, если не похлеще, и так же всё было из матового металла… Но сейчас он вошёл туда и – поневоле вспомнил о кухне-ловушке, не сумевшей остановить периодически догонявших его человечков, прошлое… И этот металл был теперь повсюду, как в бассейне, то ли сталь, то ли дюраль, вроде бы экранирующий, обволакивающий всё пространство – и под водой, и под землёй… Лифт не шёл до перрона подземки, только до промежуточного уровня, где были переходы с ветки на ветку и стояли компостеры. Паша, пробив «штрайфены» (засовывая край голубой бумажной «гармошки» в щель компостера, он вспомнил шпаргалку с «Образом Безухова», и вся эта схема списывания промелькнула у него в голове и наложилась на схему метро, которую он после этого разглядывал с минуту, намечая маршрут и ощущая в то же время какой-то смутный смысл в образе бесконечной машины, запускаемой бумажной полоской), и вот он уже ехал на эскалаторе, борта которого поблёскивали тем же самым металлом, играли мелкими волнами, оптически дребезжали полосками, отражая ступени транспортёра, и Паша плавно вплывал в металлическое марево, вспоминая слова речитатива, который крутил недавно Ширин: «Ветер море подметал, как будто море есть металл…» – под звук какой-то… что ли, шарманки… Ну да, «кухня души» вывернулась наизнанку, и её так разворотило, что развёртка казалась Паше бесконечной… А когда кажется, надо креститься – что он и делал теперь, стоя у входа – или выхода – из дурной бесконечности, на перроне, мелко так, незаметно, два или три раза, после чего нажал на железную ручку, дверь отъехала, и он вошёл в вагон подъехавшей электрички.

В вагоне было не так уж и душно, ну чуть-чуть душновато, он скорее вспомнил эти приступы клаустрофобии на грани с удушьем, которые бывали у него пару раз после каких-то примесей (тут ведь тоже он не исключал, что в косяке, лежавшем в пепельнице, была и какая-то химия, DMT, например, или что-то в таком роде) ещё в родном городке, один раз в компании как Котова, так и Семёнова… И подумал, что двое – на кухне – могли задохнуться…

Он решил, что надо будет обязательно уговорить Ширина зайти в бар «Без Названия» и что-то разузнать о судьбе двух дураков…

В сущности, это были измены, конечно, у него, у Паши, после чего никакого такого удушья не наступало, нет, и стены не сужались, и не раздавливало его, как персонажа древнего хоррора – потолок… Он это понимал, да, что это просто его проекции, экстраполяция его N-ских страхов, и тем не менее эти периодические перебранки, которые он слышал, – опять же, понимая, что это точно звуковые галлюцинации, говорящие человечки, что его плющит, но при этом плющ прорастает сквозь чей-то сон этакими железными листьями… или листовым железом… хотя он уже видел где-то и пальмы с железными листьями, когда гулял в перерыве в округе своего офиса… «Но не убудет от Ширина, если он зайдёт и разведает, как там, что там, было, не было… а мне бы легче стало на душе… как-то так…» – думал Паша, когда услышал «Здравствуйте, молодой человек!» из уст не самого Ширина, но всё-таки его соседки… «Так что тоже своего рода субстанция», – подумал он и сказал:

– Здравствуйте. По-моему, мы с вами были на ты.

– Ну, это же было на правах социалистического общежития, – сказала она и рассмеялась каким-то другим… то есть не тем противным «мадам-брошкинским» смехом, который он не переносил, когда жил у Шириных.

Да, надо бы уже сказать, что Паша, найдя работу, вскоре нашёл и квартиру, в которой он и обитал теперь – уже несколько последних месяцев, но подробнее о его квартире поговорим, наверно, в следующей главе…

– Социалистического общежития? – машинально переспросил он, отметив про себя, что Кома вообще какая-то другая…

Слишком какая-то лучащаяся, помолодевшая… И не то что даже «скинула годков с десяток», как говорят в таких случаях, «баба ягодка опять» и всё такое… нет, Кома, больше того, как будто совсем ускользнула от времени, и эта её новая улыбка, и это что-то светлое, то ли нимб, то ли капюшон, накидка прозрачная, ну да, вокруг головы, вокруг плеч, которой на самом-то деле и нет, конечно, но надо бы пощупать, чтобы убедиться…

Так или иначе, но Пашу вдруг потянуло… так сильно, как будто вокруг Комы образовалась область низкого давления… как будто, став «женщиной без возраста», сделав свой тайный прыжок out of time, Кома одновременно сделалась неподвластной пространству, которое особенно действовало Паше в тот день на нервы своим метаметаллическим блеском…