Поэтому у Шумахера возникали определенные проблемы, и поэтому многие его действия сложно объяснить. Инцидент в Хересе похож на другие эпизоды, когда Михаэля обвиняли в неспортивном поведении. Он не оглядывался на Аделаиду, потому что тогда выиграл титул и никто не устраивал шумихи. Херес, однако, переломный момент в его истории, так как с тех пор Михаэль всегда признавал свои ошибки и выражал раскаяние. Правда, после той гонки он еще некоторое время держался свойственной ему линии поведения и отказывался признавать вину. В конечном счете он уступил, послушав совета близких ему людей.
Сам Шумахер говорит о случившемся так:
«Правилами допускается, что гонщик может сделать одно перемещение, чтобы перегородить траекторию другому. Я должен был это сделать. Мне нужно было гораздо раньше сместиться во внутренний радиус поворота, и все. Я не должен был давать ему ни единого шанса, но тогда я думал, что он далеко и не пойдет на обгон. И тут он вдруг рядом. Я слишком поздно среагировал, попытался сместиться, «захлопнуть калитку». Я много думал об этом с тех пор. Как же глупо было допускать это!
Я не сразу понял, что я натворил. Вероятно, не хотел это признавать. Сначала я думал, что Жак еще не успел выйти вперед и я правильно сделал, что попытался перекрыть траекторию».
После инцидента Шумахер какое-то время стоял у обочины трассы, потом вернулся в паддок. Он исчез в моторхоуме Ferrari и вышел только для того, чтобы объяснить стюардам ситуацию. Стюарды решили, что это «гоночный инцидент» и дальнейших действий не требуется, что только утвердило Михаэля в его мнении. Тогда немец думал, что в момент столкновения Вильнев был позади него и он ничего не нарушил, пытаясь перекрыть траекторию. Никто из своих ему не возражал. Считая свои действия оправданными, Шумахер вернулся в моторхоум и сел поговорть с Коринной, Россом Брауном, Жаном Тодтом и Вилли Вебером.
Они все отказывались мириться с тем, что случилось. Они были так близки к победе в чемпионате, за который даже не надеялись побороться, и провалились. Конец истории. Нужно двигаться дальше. Берни Зкклстоун зашел переговорить о зимних каникулах. Шумахер и не подозревал о растущем возмущении и недовольстве в паддоке и во всем мире.
Когда гонка закончилась, я пришел вместе с толпой репортеров к моторхоуму Ferrari. Появился Шумахер. Он выглядел разочарованным, но в целом довольно расслабленным.
Когда его спросили, почему он так поступил, он казался удивленным – признал, что «совершил ошибку», но ни словом не упомянул, что намеренно пытался вынести Вильнева с трассы. Михаэль даже сказал, что, если бы ему дали второй шанс, он бы «вероятно, поступил точно так же».
Я подумал тогда, что это классическое поведение великого чемпиона, который всегда считает себя правым. То же самое было в случае с Сенной. Такие люди мыслят совершенно иначе – в их представлении все их поступки оправданны и не несут никакой отрицательной нагрузки. Редкие люди обладают подобной уверенностью в себе, которую ничто не может запятнать.
Херес отличается от всех остальных «проступков» Шумахера тем, что некто важный в его жизни высказал ему все в лицо. Лука ди Монтедземоло сразу же после гонки прилетел в Испанию из Болоньи, чтобы ободрить команду и лично поговорить с Шумахером. Итальянская пресса среагировала на поступок Шумахера следующей фразой: «Он взял прекрасный драгоценный камень [Ferrari] и выкинул его в помойку». Очевидно, что ди Монтедземоло думал примерно так же. В Формуле-1 нет чистых как стеклышко, но Шумахер перешел черту, и это плохо отразилось на Ferrari.
Ди Монтедземоло поговорил с Шумахером по телефону перед взлетом самолета. По его словам, Михаэль сказал: «Я совершил большую ошибку. Я не ожидал, что Вильнев станет атаковать меня, и оставил ему пространство для маневра. Когда он застал меня врасплох, я был так зол на себя, что инстинктивно попытался среагировать, но было слишком поздно».
Монтедземоло, который всегда считал себя вправе спорить с Шумахером, первым вернул гонщика с небес на землю и заставил понять, что его оправдания недостаточно убедительны. «Я был ошеломлен, когда он сказал нечто вроде: «Ты хоть понимаешь, что ты натворил?» – вспоминает Шумахер. — Я подумал: «Простите, что? Как получилось так, что я вдруг стал идиотом?» Он заставил меня задуматься о случившемся, и через пару недель я осознал, что был не прав. Если и есть что-то, что я бы хотел исправить, так это тот эпизод в Хересе».
С тех пор Шумахер сравнивает свои действия в Хересе с футболистами, которые намеренно падают, чтобы заработать пенальти. «В Германии их долгое время считали очень хитрыми и умными. Затем вдруг стали критиковать за это. То же самое произошло со мной».
По большей части критика в его адрес была вызвана тем, что всему миру и СМИ, которые видели все своими глазами, казалось, что Шумахер в очередной раз уклоняется от ответственности. Хайне Бухингер – ассистент Шумахера с 1995 по 1999 год – был крайне удивлен тем, как вел себя Шумахер после гонки.
«Я наблюдал за ним на протяжении пары часов после гонки, прежде чем он отправился говорить с прессой. Я думал, он понимает, что происходит. Но это оказалось не так. В прошлом он вел себя адекватно – как в Монако в 1996 году, когда разбил машину в гонке, и итальянская пресса ждала от него объяснений. Михаэль тогда легко мог сказать, что его подвела машина, но признал, что сам виноват и что сожалеет о случившемся. Я думал, он поступит так же и на этот раз, но он этого не сделал».
Хотя Шумахер все еще считает, что СМИ и его недоброжелатели в паддоке раздули инцидент в Хересе до немыслимых масштабов, реакция Монтедземоло и других заставила его осознать, что ему есть за что извиниться. Со временем он полностью признал свою вину за случившееся в Хересе, но Вилли Вебер все еще настаивает, что его гонщик виноват лишь отчасти. «Если бы он сделал все правильно, если бы действительно этого хотел, тогда бы он намеренно въехал в машину Вильнева, и они оба бы сошли, — говорит он. — Это было просто рефлексивным действием, и позже Михаэль сожалел о случившемся».
Взрыв негодования в СМИ на следующий день был поистине впечатляющим. Немецкая и итальянская пресса метили в самое сердце, итальянцы призывали к «публичному покаянию», немцы оплакивали гибель репутации Шумахера. «Конец репутации великого гонщика», — писали в одной газете.
Вильнев подлил масла в огонь. На следующий день после победы в чемпионате он дал целый ряд интервью для спутниковых телеканалов из студии на автодроме, буквально раздавив Шумахера.
«Я могу понять, почему он попытался вытолкнуть меня с трассы. Мы сражались за титул. Я мог бы сделать то же самое в Судзуке и стать чемпионом уже там, но это не в моем стиле. Это вопрос характера. В такой ситуации всегда следуешь инстинктам, даже если умом понимаешь, что нужно поступить иначе. Михаэль инстинктивно хотел вынести меня с трассы. У меня другой характер. Мне было бы не по себе, если бы я сделал такое. Но он проиграл в своей собственной игре».
Любопытно, что за несколько часов до этого интервью Вильнев с Шумахером вместе отмечали окончание чемпионата. Вернувшись в свой отель после ужина, ближе к рассвету, они натолкнулись друг на друга и убедили охрану открыть бар. Шумахер даже нацепил на себя белый парик, который сделал один из механиков Williams в честь Вильнева с его обесцвеченными белыми волосами. Соперники заказывали коктейли один за другим, напились и отлично провели время в обществе друг друга.
Через несколько дней, когда фотографии этой сцены появились в немецком журнале, ситуация усугубилась. Складывалось впечатление, что эти двое – друзья и между ними нет никакой враждебности. Циничная попытка сгладить положение. Вильнев был возмущен: «Это была частная вечеринка, наше личное дело, и вдруг публикуют эти фотографии. Ну как с этим бороться? Нельзя делать подобные вещи. А затем Михаэль говорит, что мы друзья. Меня тошнит от этого. Он действует мне на нервы. Мы не друзья и никогда ими не станем. То, что он сделал на трассе, не столь важно для меня, но вот это уже переходит все границы».
