— Вот тебе, подлецу, по секрету! Ах ты, мерзавец эдакий!.. С чем подъехал!

И грозный боцман, охваченный негодованием, снова поднял свой здоровенный кулак, но Леонтьев благоразумно поспешил исчезнуть.

— Ишь ведь, подлый! — прошептал боцман, опускаясь на койку.

После происшествия в Гонконге Щукин, по словам матросов, стал гораздо «легче на руку». Он дрался редко, и если дрался, то с «рассудком». Ругался же он по-прежнему артистически и нередко восхищал самих обруганных матросов неожиданностью и разнообразием своих импровизаций.

С Федосеичем он был в хороших отношениях, и они нередко вместе пьянствовали потом на берегу. Зато Леонтьеву доставалось-таки от боцмана. Слух о поступке франта матроса сделался известным, и вся команда относилась к нему недружелюбно.

Несколько лет тому назад я жил летом в Кронштадтской колонии, близ Ораниенбаума.

Гуляя как-то вечером, я зашел на Ключинскую пристань полюбоваться недурным видом на море. Там дожидался щегольской катер с военного судна, а на пристани стояла группа матросов в белых рубахах, среди которой выделялась чья-то низенькая коренастая фигура в измызганном, оборванном куцем пальтишке.

— …А ты думал как?.. Меньше как по двести линьков у него, братец ты мой, не полагалось порции… В иной день, бывало, половину команды отполирует… Одно слово — орел!..

Этот сиплый, надтреснутый, старческий басок показался мне знакомым, сразу напомнив давно прошедшие времена. Я подошел поближе и в оборванном старике узнал бывшего нашего лихого боцмана Щукина. Он сильно постарел. Испитое бурое его лицо было изрезано морщинами и заросло седой колючей бородой. Потускневшие глаза еще более выкатились. Платье на нем было самое жалкое, сапоги дырявые, и старая матросская шапка, надетая по старой привычке на затылок, была какого-то вылинявшего вида.

— Или взять теперь боцманов… Рази теперь боцмана?! Шушера какая-то, а не боцмана! — продолжал, оживляясь, Щукин. — Один срам… Чуть что — сичас фискалить на матроса, если матрос не даст ему рупь-целковый… Тьфу! Или теперя матрос… Какой он матрос?.. Ему только и мысли, как бы под суд не попасть… Напился — под суд! Портянки паршивые пропил — под суд! Сгрубил ежели — под суд! Это небось порядки?..

Щеголеватый молодой унтер-офицер, слушавший ламентации Щукина с снисходительной улыбкой, с важностью заметил:

— Нонче другие права… При вас закону не было, а теперь на все закон…

— Закон?! — презрительно выпячивая губу, повторил Щукин. — А что фитьфебеля у вас нонче от матросов деньги берут да при часах ходят — это закон?! Выйдет это он: фу-ты на! Павлин, да и только… «Вы да вы», а от матроса рыло воротит — в господа лезет… Форцу-то много, а если прямо сказать, так одно слово шильники!.. Нет, братец ты мой, ежели ты боцман, ты учи матроса, бей его с рассудком, но только и совесть знай… А то из-за портянок ежели человека несчастным сделать — это закон?! Или ежели за всякую малость на матроса жаловаться, — это, по-твоему, закон?!. Нет, брат, это не закон… Это — тьфу!.. — энергично окончил старик, сплюнув и выходя из кружка.

— Здравствуйте, Щукин! — проговорил я, подойдя к старику.

Щукин оглядывал меня, видимо не узнавая. Я назвал себя.

— Вот где довелось встретиться, ваше благородие! — радостно приветствовал меня Щукин. — Вы, значит, вышли из флота?

— Вышел.

— Да и какой теперь флот, ваше благородие! Вы вот спросите: умеет ли он брамсель крепить… так он и брамселя-то не видал, а тоже матросом называется… Ишь ведь, тверезые они нонче какие! — насмешливо прибавил старик, кивая на матросов. — А унтер-то у них?.. При цепочке… деликатного обращения… все больше чай с алимоном… Другой народ пошел, ваше благородие!..

— А вы чем занимаетесь?

— А сторожем здесь, при кладбище, да вот пристань караулю, чтоб не сбежала… Спасибо, исхлопотал мне это Василий Иванович… Он не забывает старого боцмана… заместо отца родного… Вот вышел окуньков половить… С десяток уж наловил, ваше благородие…

— Выпить-то ему не на что, вот он и ловит окуней на сорокоушку! — насмешливо проговорил унтер-офицер, приблизившись к нам.

— Небось у тебя не прошу, у сволочи! — сердито отвечал Щукин и пошел к своей удочке.

Я купил у Щукина окуньков, и он мгновенно удалился. Через четверть часа он снова явился на пристань совсем охмелевший, и скоро в вечерней темноте снова раздавался его пьяный, осипший голос:

— Одно слово — лев был… Рука — во!.. У нас на «Фершанте» в три минуты марселя меняли… А ты?.. Какой ты унтерцер? Тебе бы только компот в штанах варить, а не то что как прежде бывало… Или когда мы на клипере взаграницу ходили… Небось служба была… Василий Иваныч понимал, какой я был боцман… У меня — шалишь, брат…

Отмена телесных наказаний^*

Впервые напечатано в сборнике «Из кругосветного плавания. Очерки морского быта», СПб., 1867.

Согласно указу от 17 апреля 1863 года телесные наказания на военных судах могли применяться как дисциплинарное взыскание только по суду. В статье, помещенной в «Морском сборнике» (1863, № 5), Станюкович писал: «С радостью могу печатно сказать, что во время всей моей службы на корвете „Калевала“ (с октября 1860 г. по август 1861 г.) телесное наказание ни разу не было употреблено и, несмотря на то, наша команда знала свое дело отлично; она была старательна, а главное — отлично понимала слова, в противность убеждению некоторых (к стыду) господ на эскадре, кои, в насмешку называя г. Давыдова „филантропом“, утверждали, что подобное обращение еще не своевременно, что матросу совсем без линька и жизнь не в жизнь». О командире «Калевалы» капитан-лейтенанте В. Ф. Давыдове Станюкович писал домой с острова Явы 18 марта 1861 года: «Наш капитан принадлежит к кружку немногих современных порядочных капитанов, которые, изгнав линек из употребления, действуют на матрос убеждением… Он много заботится о них, роздал им азбуки, так что каждый день от 2 до 4-х часов после обеда по всей палубе раздаются ретиво произносимые матросами: буки аз ба, веди он во и т. д.» («Литературный архив», VI, Л., 1961, с. 437).

Кантонист — так в крепостной России называли солдатских и матросских детей, с самого рождения прикрепленных к военному ведомству и воспитывавшихся в особой школе; по ее окончании их обычно на 20 лет зачисляли на военную службу.

От Бреста до Мадеры^*

Впервые — в журнале «Эпоха», 1864, № 9, под названием: «Глава из очерков морской жизни». Для сборника «Из кругосветного плавания», СПб., 1867, рассказ был подвергнут значительной стилистической правке и получил окончательное название.

В рассказе Станюкович использовал материалы своих писем домой из кругосветного плавания (см. «Литературный архив», VI, Л., 1961, стр. 421–464).

Брест — город и порт на западном побережье Франции.

Мадера — группа островов в Атлантическом океане близ северо-западных берегов Африки.

Эспланада — здесь: незастроенное пространство между крепостью и ближайшими городскими постройками.

Киль — немецкий город и порт, расположенный у входа в Кильский канал со стороны Балтийского моря.

Бревзен — правильно: Грейвзенд — город на восточном побережье Англии.

Жако — правильно: жабо (франц.) — полотняный стоячий воротник мужской сорочки, выходящий из-за галстука по обе стороны; так называются и кружевные или кисейные оборки на груди сорочки у ворота.

Сертификат (франц.) — удостоверение, письменное свидетельство.

Немецкое море — другое название Северного моря.