Желание от всего ловить кайф — это Медуза Горгона, ей ни в коем случае нельзя смотреть в глаза, только на отражение. Поэтому, таскаю с собой зеркало и что-то для подсветки объекта наслаждений. Глянул на объект — противно. Пьяный ещё со вчерашнего, без грима, с расстегнутой ширинкой — объект исследования, вызывает жалкие ассоциации. Зато наличие заграничных деньжат, измеряемых семизначной цифрой, очень даже быстро примерило меня, как главного критика другого «я» со всеми вышеперечисленными недостатками и изъянами. При чём, в момент раздвоения, возражать начинает самая вредная и противная часть моего сознания. Мои «первое и второе «я» испуганно затыкаются и с опаской, из укрытия посматривают за этим троглодитом, выползающим с дубиной из самых тёмных, потаённых закоулков моей души. Если к этому негодяю и поддонку присмотреться повнимательнее, сразу становиться понятно, что верхнюю одежду он шьёт из человеческой кожи. «Нам» очень надоел его бандитско-гнусный беспредел, но сколько раз мы не пытались прижать его к канатам, в конце концов прикончить навсегда, не получалось. Наоборот, он гад, безжалостно бил и мордовал нас.

Цель не меняется, я должен услышать голос своего героя, которого я сейчас играю. Таинство экзорцизма. Дьявол посмеялся надо мной. Процедура изгнания чертей и других гадких существ, из меня, одержимого бесами началась с утренних обрядовых действий. Так, где здесь туалет? Пока был в поиске, прислушивался к себе в надежде на диалог — не получилось. Понял — с утра время исключительно монологов. Делать нечего пора вставать. Время идёт, а враг всё ещё не дремлет и не побеждён.

Свесил ноги с кровати, сходил, в который уже раз за свою долгую жизнь, отлил накопленное за ночь, плюс тяжёленькое опустил на прохладную фаянсовую поверхность. Аккуратно всё за собой смыл. Принял душ. Сегодня решил обойтись без пробежки, аэробные дела оставим на потом, так как организм серьёзно устал от получаемых извне алкогольных влияний. Вместо активных гантелей пошел бродить по дому.

Полюбовался спящим футуристом Федей, ему был выдан спальный мешок. По пояс голый раскинулся на полу и спит. Вот у кого нервная система крепче крепкого, от храпа занавески на окнах качаются и только зов плоти, приподнимая сантиметров на двадцать полог мешка, говорит о том что нервы взбудоражены. Разбудить его может не ласковый девичий голосок, а только сигнал к построению на завтрак.

Услыхал посторонние звуки. На кухне уже шумят, и оттуда доносится раздражающий ноздри аромат кофе, который я не пью, вредно, знаете ли для сердца. Зашел, хлебнул водицы, поприветствовал Жорку. На мой вопрос есть ли в хозяйстве информационная связь с внешним миром. Он, покраснел, загордился и ответил утвердительно.

По поводу покупки верхней и нижней одежды, за помощью забрался в интернет. Нет там одежды. Порнография есть, а одежды в радиусе ста километров нет. Зато там была интересная информация по поводу того, что на станциях московского метро, в больших количествах обнаружены раздавленные ампулы, которые разбрасывали лица славянской национальности.

Мною это сообщение было воспринято, как пламенный привета от тех, кому Борзой передал полученные от нас стекляшки. Получен. Медицина недоумевала. Зачем давить ампулы с просроченной аскорбинкой. Еще прошерстил информационное поле. Никаких эпидемий, коллективных помешательств (до следующих парламентских выборов, еще ой, как далеко) зафиксировано не было.

Пришло время принятия еды. Приняли. Оделись и отправились в Птурск, получать Федин паспорт. Как-никак родные для него места.

Жорик ехать с нами отказался, говорит, я здесь побуду. Хочу остаться наедине с деньгами, таких крупных сумм никогда не доводилось иметь, постараюсь в одиночестве привыкнуть к богатству.

Назвал его графом МК, попросил не мстить барону Данглару и, поблагодарив за гостеприимство, выпустив закрылки и включив форсаж, ушел с закадычным Федей на посадку в электричку.

Прибыли в Птурск без приключений. Город завешан плакатами кандидата в губернаторы или как их назвал злой на язык Федя — губертерминаторами. А тут мы, в рубашках, плащах, гладковыбритые.

Заглянули в паспортный стол. Получили Федину краснокожую паспортину. Тот её рассматривал с интересом, особенно порадовался фотке. Говорит как в прошлом паспорте, изображение один в один. И тут его уже нельзя было остановить. Густым потоком пошли воспоминания, где он кушал, как купался с пацанами в босоногом детсве, где проходил азы обучения, где постигал первый, самый противный глоток портвейна. Я за информационной бурей не поспевал. Попросил говорить его помедленнее, на что он отрапортовал: «Чем медленнее я говорю, тем больше я пьян». Дал команду не расслабляться, а купить газету его родного города. Мы на них будем сидеть и раскладывать пирожки с ливером и повидлом.

Пока ходили фотографироваться к местной достопримечательности — дубу. Аборигены, выпивающие плодово-ягодное пойло на лавочке у того дерева, уверяли меня, что именно с него Александр Сергеевич П. снял цепь, после чего появились незабвенные строки гения «Златая цепь на дубе, том первый».

После фотосъёмки, как и должно было случится на родине героя, один из выпивающих признал Федьку, как старого приятеля и призвал его разделить скудную винную трапезу с ним и его товарищами. Для этого попросил денег на две литровые мензурки. Являясь невольным свидетелем встречи бывших гепетушников, меня больше всего умилило отсутствие в их разговоре воспоминаний и наводящих вопросов, как то: «Ну, где ты? Как там наши? Кого ты встречаешь? Женат ли? Как дети? А Вальку-плиточницу помнишь?» ну и так далее. Чувствовалась суровая поступь прагматиков нынешней жизни, лирики ноль — сразу к делу, дай денег.

Ну, какие у Феди деньги. Дал я спивавшемуся русскому народу, даже не на два, на три флакона. Хотел было уйти добровольно, а ноги с того места, куда для пития и веселья с минуты на минуту принесут винцо, настоянное на остатках кожзаменителя и продуктов сгоревшей птицефабрики, так вот ноги отказывались повиноваться приказам мозга. Жди, говорят, принесут пойло, выпьем, и иди на все четыре стороны.

Осудил себя за возникшую слабость, обругал. За волосья, и другие выступающие части тела, как последнюю стерву, фальшиво разыгрывая взволнованность за Федора, силой увел обоих от дуба. Тем более, что с него, с дуба, уже и без нас, давно спёрли златую цепь.

На случай экстренного побега, держи наготове в кармане запасной вертолёт или, на крайний случай, хоть лыжи с санками.

Средств передвижения под руками не было пришлось совершать побег пёхом.

Федя наотрез отказался посетить родимый кров, где папка, мамка и многочисленная родня в основном развлекали себя мордобоем, пьянством и воровством. Папаша — заслуженный осеменитель России, любил пословицу: «Сколько волка не корми, сколько слона не корми, а у меня х… все равно толще». Вот этой самой «машинкой» он продолжал в свои семьдесят четыре года строгать детишек и все его четыре жены (одна законная — мать Федьки, а остальные случайно прибились к семейному очагу, им жить негде) в окружении семнадцати детей, большая половина из них имбецилы и идиоты, за пособие на детей инвалидов и жили. Да ну их.