Хотя, посмотрел повнимательнее — ну, здоровый же бугай и морда… Такая противная морда… Еще и небритая, как у ризеншнауцера… Загривок, гад, нарастил — не обхватишь, не обовьёшь, чтобы придушить…

А если он мне в честном бою накостыляет? А? Вот вопрос, а ответ где? Нетути его.

Подошел к тусклому зеркалу с бахромистой амальгамой… То что увидел больше огорчило, чем обрадовало, хотя на этот раз даже в профиль не становился, огорчался так. Да, уж! Пора тебе парень, принимать поливитамины и вернуться к утренней гимнастике и по примеру любимой тещи тягаться по утрам ко двору, чтобы вылить на себя два ведра воды. Б-р-р-р-р-р-ы…

Утром у всех троих, по заведенной туристами полярниками традиции, наступил этап промывки и тушения (причем — одновременного) внутренних канализационных труб — они сохли соломою на ветру и горели неимоверно. При горении трёх комплектов старых труб, за пределы организма выделялся ядовитый дым и мерзкий ацетоново-чесночный запах перегара.

В эти сложные утренние часы наступившего дня, что уж меня окончательно выбило из колеи, это то, что глаза монаха в оранжевом, с мудрым прищуром и тихим смирением мне не явились. Мне надо было хоть как то срочно их увидеть, т. к. вопросы кое какие накопились.

Для воссоздания светлого образа, чего я только не делал: и стихи читал и псалмы пел (хотелось бы думать, что этот вой — лишь псалмами зовётся) и даже уединившись в промёрзшем туалете, пытаясь достать шланжик, чтобы пожурчать сквозь него, пританцовывал под бессмертный комсомольско-тантрический гимн «Харе Кришна! Харе! Харе!».

Как не бился ничего, не добился. Пороть меня, православного, было некому, вот я и заголялся. Все потуги — побоку. Ни черта не помогло.

Через двадцать два часа вылет на Диксон, а хлопцы не поены, разрушительно-подрывная работа не окончена… И вообще — гори оно всё гаром…

Как не тужился, как не пытался вспомнить о чем, а главное с кем — у меня должен был состояться серьёзный разговор, так и не вспомнил. Это и есть главный признак хронического алкоголизма. Ни хрена себе — вывод…

Только что-то начинает налаживаться в жизни, аромат чётче, взгляд — рентгеном, казалось бы, протяни руку и достигнешь вершины, но как только начинаешь целеустремлённо двумя руками тянуться к цели, к твоему горлу прикасается холодное остро заточенное лезвие. Дилемма — то ли по-баскетбольному, касанием достичь вершины, то ли спасать жизнь.

И к чему это утверждение — информирован, значит спасён?

Совершенно случайно, опытным эмпирическим путем осознал, что случайное семяизвержение, в фазе полной луны и активной утренней подготовке к мочеиспусканию дополнительного опыта и очередных знаний не даёт. Поэтому встряхнись, стряхнись, подтянись и пиз…уй доедать овсянку.

Занять себя в условиях начавшейся метели было совершенно нечем. До выпивки с едой еще несколько часов. Спать не возможно — организм не накопил такого большого количества подкожного жира. Надо придумать себе интересное захватывающее занятие.

Посмотрел на фальшиво стонущего из под наваленных на него матрасов, Жоржика. Он показывал оцарапанный о край льдины палец и вообще от него резко пахло спиртом, которым растирал его Федя.

Вот и дело подвернулось. Это отталкиваясь от могучего Жоркиного живота выстроился ассоциативный ряд.

Засучив рукава и сделав зверские лица, типа, ни шагу назад — за нами гламурно-клубная Москва, мы с помощником следователя Ф. Войтыловым пошли скрести по сусекам и другим помещениям, задавая один простой вопрос: «Кто стрелял в нашего товарища Жорку Муранова?».

Шум, гам, громкий топот ног, вопросительный знак во всё ебл…, пардон, табло и паралич воли собеседников — единственный ответ который мы получили от опрашиваемых граждан.

Хасан кричит не я, и рвет на себе почти новую рубаху.

Прапорщик Кронштейн, тот усмехается и крутит испачканным в повидле и дрожжах пальцем у виска:

— Вы, что ебан…сь на морозе? Мозжечок с гипаталамусом повредили? — Грозно смотрит, с пронзительным укором. — За отмороженные яйца, мне вполне хватило стрельнуть в него из табуретки.

«Нет невиновных, есть плохо допрошенные» — как любил повторять пламенный сын польского народа, патриот-большевик Дзержинский.

Мы уперлись в полосатый шлагбаум. Вопрос со стрелком не решен. Также не разрешимой загадкой остается вопрос, что такое счастье? Федя попытался на него ответить, не мне судить, хорош ответ или нет, поэтому, пацаны, давайте решайте сами: «Счастье — это не тогда когда тебя понимают и приносят в постель завтрак, счастье это когда вечером тебя понимают, наливают, поят-кормят, а утром в постель подают не мочу любимой женщины, а охлажденное пиво, пить которое желательно сраками, неправильно переписал — пить которое желательно с раками». Самоирония — это признак умного человека.

До счастья еще полтора часа. У Федя глаза замаслились, он начинает стелить скатерти и плакатов, производить какие-то манипуляции. Чтобы слюной не захлебнуться, пришлось полистать личные дела коммунаров. Ну и рожи. Хотя зоркий сокол Федя, выудил правильную папку. Мне пришлось достаточно театрально всплеснуть руками и в стиле героев бессмертного Софокла — афинского драматург и трагика воскликнуть: «Ба! Знакомые всё лица!»

Серёга Сальник. Жив, бродяга. А какого числа последний раз его видел? Не помню. А когда? Да, это было в тот день, когда он в Махновске, на стрелке с бандитами, расстрелял семерых рэкетиров.

Помню, в Афгане он стрелком был отменным, а в родном поселке — алкоголиком запойным. Повод выпить был, каждый день, при чем не какой-нибудь день стоматоглога-гинеколога, нет, Серега, как истинный солдат афганской войны, отмечал её прошедшие события.

Крепко он достал алкогольными выходками, мамашу свою родную. То окапываться начинает в курятнике, яйца передавит, несушек напугает, то салют в день взятия дворца Амина двадцать седьмого декабря тысяча девятьсот семьдесят девятого года устроит (спецоперация под кодовым названием «Шторм-333», предшествующая вводу советских войск и началу Афганской войны). Салют салютом, а две скирды сена и сарая с погребом, как не бывало.

Уж как маманя его не уговаривала, не буянить, остепениться, внуками её одарить, ни в какую. Тогда заботы о сыне-герое, пришлось брать на себя участковому. Это была его идея лечиться и кодироваться. Итог был умопомрачительный, закачаешься какой итог — каждое кодирование, а позднее выход из ЛТП — Серега отмечал месячным запоем.

Короче говоря… Господи, о чём это я… Вот ведь память паршивая… С гидрашкой, судя по всему, придется заканчивать. Э… А! Ну, да!

В конце концов, маманя, чтобы Серега не бегал за ней с топором, не срамил на всю деревню, все-таки прогнала Серегу со двора.