В круг друзей и покровителей Карпова входили в те времена шеф комсомола, а позже начальник отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС Тяжельников и загадочный начальник из КГБ, прозванный в кругу Карпова Седой, о котором я слышал от общавшихся с Карповым шахматистов.

Кроме депутатств и членств, Карпов в те годы стал главой Советского Фонда мира — богатейшей организации, через которую КГБ направлял деньги нужным получателям за границей. Одну из суббот, году в 1973 или в 1974, все граждане Советского Союза должны были отработать в пользу этого Фонда мира. Так что, было что послать Арафату. Эту организацию Карпов возглавляет и поныне.

Сейчас, когда дружба с КГБ естественно переходит в денежные знаки, по сообщению прессы, компания «Петромир», единоличным владельцем которой является Анатолий Карпов, получила кусок Сибири с 43 триллионами кубических метров натурального газа под ним. Доход от сделки эксперты оценили для Карпова в два миллиарда долларов.

Иметь интересы, отличные от карповских, было в ту пору крупным невезением. Я осознал это позже. А то, что вопрос нашего предполагаемого отъезда входит в круг интересов Карпова, стало известно вскоре.

Примерно через месяц после нашей подачи документов на выезд, во второй половине июня 1979 года, мне сообщили, что со мной хочет поговорить менеджер Карпова и его ближайший друг и доверенное лицо Алик Бах. Сегодня Александр Григорьевич Бах — исполнительный директор Российской шахматной федерации.

Я назначил время, и Бах прибыл к нам. Он передал мне предложение Карпова: если я заберу назад прошение об эмиграции, Карпов обеспечит, что начальство будет относиться ко мне «как к Романишину». Бах даже назвал первый международный турнир, на который я отправлюсь, если «возьму свой ход назад». Это был бы самый престижный в те годы турнир — Тилбург — в Голландии.

Львовянин Олег Романишин, которого помянул Бах, действительно пользовался благосклонностью спортивного начальства и часто ездил на интересные турниры. Я полагал, что как первый сильный гроссмейстер-украинец, он имел поддержку ЦК компартии Украины.

Невысказанный смысл карповского предложения заключался в том, что я в случае принятия его предложения становился бы полностью зависим от всесильного чемпиона. Тремя годами ранее, осенью 1976 года, Бах уже передавал мне предложение Карпова: «Толе нравятся твои (шахматные) идеи, и он хотел бы поработать с тобой». Я радостно ответил: «Мне тоже нравятся мои идеи. Поэтому с Карповым работать не хочу». Забрав назад заявление, я бы не имел другого пути, как в многолюдную тренерскую группу Карпова.

Тренерская группа Карпова — беспрецедентное явление в истории шахмат. В нее входили величайшие шахматисты мира — Михаил Таль, Лев Полугаевский, Ефим Геллер, Тигран Петросян (до ссоры с Карповым в 1976 году) и многие другие гроссмейстеры. Предполагалось, что помощь Карпову — это некий патриотический долг советских гроссмейстеров, что Карпов имеет «право первой ночи» на дебютные идеи других шахматистов. И чемпион старался строго блюсти это «право». Каспаров описывает в пятом томе своего монументального труда о чемпионах мира, как во время матча на первенство мира с Корчным в Мерано в 1981 году, когда «советское руководство… объявило всеобщую мобилизацию» гроссмейстеров, «Карпов звонил Крогиусу (начальнику Управления шахмат, сменившему Батуринского. — Б. Г.)и интересовался, не прислал ли что-нибудь из Баку Каспаров…» От Каспарова требовали предоставить Карпову свои анализы, поскольку, как он пишет: «Мне было заявлено, что это мой патриотический долг…»

Конечно, «патриотизм» помощников Карпова был не бескорыстен. Карпов расплачивался самой ценной для шахматистов валютой — поездками на турниры. Самые заслуженные помощники ездили на турниры с Карповым, что означало — на самые престижные.

Правда, эта самая высокая «честь» имела и дополнительную плату. Почему-то тренеры, как правило, проигрывали Карпову. И некоторые из этих поражений вызывали недоумение. Так, в Тилбурге в 1983 году Полугаевский был обвинен Спасским в том, что умышленно проиграл при доигрывании Карпову ничейную позицию. Разыграв эту партию, можно понять, почему возникли такие подозрения.

В первенстве СССР 1976 года Карпов обогнал своего тренера Юрия Балашова только потому, что Балашов при начале доигрывания их отложенной партии после анализа немедленно подставил под удар своего ферзя…

Конечно, вступать в столь сомнительный «Клуб любителей Карпова» у меня никакого желания не было, и я отказал Баху. Я подавал заявление на выезд для того, чтобы стать свободным, а не для того, чтобы еще больше закабалиться.

Через несколько дней после визита Баха я узнал, какая инстанция стоит за предложением Карпова. В квартире моих родителей (своей квартиры у нас тогда не было, и мы с женой и с грудным сыном жили в двухкомнатной квартире вместе с родителями и с моей старшей сестрой Бэллой) раздался телефонный звонок. Меня приглашали для беседы в КГБ. Я с любопытством отправился на Лубянку.

В подъезде меня встретил низкорослый тип и отвез на один из верхних этажей, предназначенный для начальников. В просторном кабинете моим собеседником оказался человек интеллигентного вида и с интеллигентной речью. Я решил, что сам он в пытках участия не принимает.

Владелец кабинета в целом пересказал мне предложение Баха, не упомянув, впрочем, Романишина как эталон благосклонности. Запомнились со значением сказанные слова, смысл которых: если я передумаю и заберу назад заявление, то от его организации я никак зависеть не буду. Думаю, для гражданина СССР — это предложение величайшей благосклонности. Но и оно не переубедило меня. Тогда человек КГБ пригрозил: «Мы можем не отпустить вас». Я убежденно ответил: «Отпустите». Правы оказались мы оба — они не отпускали, но все же отпустили.

В завершение беседы мой собеседник, решив, что после визита Баха мне дали недостаточно времени для размышлений, сказал, что если я передумаю, я могу всегда позвонить в КГБ ему лично. Я только должен сказать, что хочу говорить с полковником Абрамовым.

Это имя я встретил через несколько лет в книге Владимира Буковского «И возвращается ветер». Полковник Абрамов, а это очень высокий чин для КГБ, руководил разгоном демонстрации на Пушкинской площади и арестами диссидентов и самого Буковского. Так что со мной почему-то беседовал человек из отдела борьбы с диссидентами, а не из еврейского отдела, занимавшегося желающими уехать в Израиль.

После нашей подачи документов состоялось еще несколько бесед с разным начальством. Беседа с Батуринским, тогда еще начальником отдела шахмат, носила формальный характер. Умный мужик, он понимал, что я «ход назад» не возьму. Занятнее были беседы с председателем федерации шахмат Москвы профессором чего-то политического Федором Константиновым. По слухам, профессор писал речи самому идеологу партии Суслову. Константинов беседовал с нами по отдельности.

Аня, как мы договорились, все валила на меня — мол, муж хочет уезжать. «А вы разведитесь», — предложил Константинов. Эта идея — развести нас — осталась в каких-то гэбэшных досье, и через несколько лет попытка была предпринята. Я позже вернусь к этому.

Первоначально отношение ко мне и к Ане у спортивно-партийно-гебистского начальства было различным. Ко мне — не только как к подавшему на эмиграцию, то есть как к изменнику, но еще и как к еврею и к диссиденту. Аня, имеющая еврейку маму и русского отца, была записана в паспорте русской, как дети многих начальников, женатых на еврейках, да и самого Андропова, имевшего еврейку маму. Так что Аня числилась у них, видимо, попавшей в лапы к сионистам-евреям.

Беседа со мной носила более концептуальный характер:

— Как же вы планируете переехать в государство, враждебное СССР? — стыдил меня профессор.

— Идеологических проблем для себя я не вижу, — возражал я. — Если я захочу в Израиле заняться политикой, что вряд ли, и захочу вступить в Коммунистическую партию, что еще менее вероятно, к моим услугам в Израиле будут аж две коммунистические партии. В странах же, дружественных Советскому Союзу, в Египте и в Сирии, коммунистические партии запрещены, а коммунисты гниют по тюрьмам.