лишь Бога должен бояться ты,

а судьба пусть останется неизвестной.

Еле дышит под гнётом иная страна,

деспот царь, и судьи несправедливы.

Но слабей поборы — скудней казна,

и, значит, царь в рабстве у нивы.

Но не знает блага любитель копить:

чем больше добра — тем охотней гости

приходят, чтоб даром есть и пить,

а владельцу — тщеты полные горсти.

Сладок сон работящего, поел или нет, —

богачу и в сон от забот не деться;

злейший недуг знает белый свет:

богатство, хранимое во зло владельцу!

А пропадёт оно, как видения в снах,

хоть будут полны закрома и посуда:

как он вышел из чрева матери наг —

так нагим уйдёт и отсюда.

Ни денег из подвала, ни мёду из сот,

ни вина из кувшинов чеканной меди

уходя, он с собою не унесёт,

и что пользы ему, что трудился на ветер?

И все-то дни он скорбью ведом,

и жадность из глаз выжимает влагу...

Есть, и пить, и вдохновляться трудом —

вот единственное в жизни благо.

И если это дал тебе Бог,

а не только одно людское имя,

Он сделает так, чтобы ты смог

воспользоваться трудами своими

и взять свою долю богатств и добра, —

а если Бог не пошлёт привета,

то, что радовало тебя вчера,

окажется завтра ловлей ветра...

Я вновь повторю про великое зло,

которое видел на свете:

копил человек, человеку везло,

но нет ему власти над этим.

Пусть множество лет проживёт он, спеша,

пусть будет семья многодетна,

но коль не насытилась благом душа,

пуста его участь и тщетна.

Скажу я, что выкидыш даже — и тот

счастливей уж тем, что он не был:

из тьмы он пришёл — безымянным уйдёт

в полночное чёрное небо.

А этот над жизнью, как ворон, кружил,

не ведая блага от Бога,

и если б две тысячи лет он прожил,

и это бы было немного.

Трудился весь век, но трудился для рта,

для хлева, мошны и подвала,

и разве всё это — не та же тщета,

как в жизни бесплодной и малой?

И чем же мудрец превосходит глупца,

а честный трудяга — злодея?

Вся жизнь, если блага не алчут сердца, —

тщета и пустая затея.

Живи и работай, а плох ли, хорош, —

зависит от Божьего взгляда.

Есть множество слов, умножающих ложь,

но в них ли людская отрада?

Простые вопросы приходят в наш дом,

но как же непросто с ответом:

что будет на свете, когда мы уйдём,

и кто нам расскажет об этом?!

Лучше доброе имя, чем добрый елей;

в доме пиршества лучше стоять у дверей,

в доме плача — молиться со всеми:

там ушёл человек, там рыдают, скорбя;

и такой же удел ожидает тебя,

потому что отмерено время.

Лучше горькая скорбь, чем бессмысленный смех;

сердце мудрого — в доме, где горе у всех,

а глупца — в обиталище смеха.

Лучше мудрый укор, чем глупца похвала:

как от веток в костре поутру лишь зола,

так от глупых речей — только эхо.

Не от мудрости эти вопросы твои,

если спросишь: как вышло, что в прежние дни

было лучше под солнцем, чем ныне? —

ибо ты о прошедшем не знал ничего;

лучше дела конец, чем начало его,

и терпение лучше гордыни.

Мудрость — благо, конечно, сама по себе:

у кого для неё было место в судьбе,

тот прожил под серебряной сенью.

Нет, никто не расправит, что Бог искривил,

но иное зависит от собственных сил:

часто в знании — жизни спасенье.

Сердцем радуйся дню, если выпал благой,

но не сетуй на день, если выпал плохой, —

оба дня равно посланы Богом,

чтоб создать равновесье скорбей и утех,

чтобы ты, человек, после этих и тех

ничего не нашёл за порогом.

Я узнал равновесия облик иной:

гибнет праведник, мало прожив под луной,

нечестивцу же срока не видно.

Будь же праведным, будь, но не всею душой:

для греха в ней оставь уголок небольшой, —

и любая судьба не обидна.

Сколько б ни было жить нам отсчитано лет,

а такого среди самых праведных нет,

чтобы не согрешил хоть немного.

Но и грешный, и праведный, — этот и тот, —

жизнь проводит в чреде бесконечных забот,

а блажен лишь боящийся Бога.

Слух к молве обращая, будь сердцем не слаб:

проклинает тебя твой же собственный раб —

но и ты проклинал властелина!

Ты хотел, чтобы чтили в тебе мудреца,

а придётся узнать на пороге конца:

мудрецу и глупцу всё едино.

То, что в этих словах заповедал тебе,

я постиг по своей многотрудной судьбе, —

далеко, глубоко всё, что было.

Был я глуп и безумен и в жизнь не вникал;

был я жаден до знанья и смыслы искал;

стал я мудрым, но сердце остыло.

Но пока не забылось кипенье страстей,

избегай, говорю тебе, женских сетей,

ибо женщина — горше кончины:

руки женщины — узы, ловушка она,

с ней об истинном благе на все времена

забываешь, не помня причины.

Я благого искал; труд велик и тяжёл;

одного лишь из тысячи мужа нашёл,

а из жён — ни одной: это омут.

Божье благо вовеки неведомо им,

ибо Бог сотворил человека прямым,

а они в ухищрениях тонут.

Есть ли кто на свете, столь рассудком велик,

чтоб ему в сих словах не случилась закавыка:

Мудрость человека озарит его лик,?

и переменится дерзость его лика

Приказ царя выполняя, помни про высь,

откуда Божьи приказы к тебе летели.

Не скажешь царю: — Что делаешь? Остановись! —

но можно не участвовать в неправом деле.

Соблюдающего заповедь минует позор,

даже если на него неправый укажет,

ибо всякой вещи свой срок и приговор,

ибо зло на злодея, умножившись, ляжет.

Никто не знает, что будет потом,

и нет никого, кто расскажет об этом;

в руках человека — поле и дом,

но нет человека — владыки над ветром,

и над смертным часом власти нет,

нет лишнего мига — успеть проститься, —

и оружие не спасёт на войне,

и злодеяние не выручит нечестивца.

Бывает, властвует над людьми человек,

к нечестивости их понуждая силой.

Он думает, владычество это — навек,

оно же кончается просто могилой:

в святое место его несут

им притеснённые, роптать не вправе;

но время свершит беспристрастный суд —

он будет забыт в стране, где правил.

Люди осмеливаются делать зло

оттого, что за зло воздаётся неспешно;

каждый раз ликуя: опять повезло! —

сотню зол совершить успевает грешник.

Но у нечестивца не жизнь, а тень,

потому что он не боялся Бога,

а тому, кто боялся, каждый день

дарована будет к благу дорога.

Да, знаю, есть люди праведных дел,