Моренц встал и поднес Петру еще рюмку коньяку. Рыбак немного опьянел, глаза у него заблестели недобрым огоньком, на бледных щеках появился румянец.

— Хочешь еще? — спросил капитан.

— Век не забуду вас, господин капитан, истинный господь! — перекрестился Петро.

Он выпил еще одну рюмку и шатнулся.

— Я, господин капитан, — уже не совсем трезвым языком откровенничал рыбак, — и телом и душой теперь ваш. Как отец вы мне стали... На смерть за вас... Что мне большевики?.. Ненавижу! Шорохова или еще кого поймаю, вот этими руками задушу... Истинный господь...

Капитан кивнул головой, и переводчик вышел. Достав из кармана несколько скомканных бумажек, Моренц протянул их Петру Калугину.

— Взять, — сказал он. — Ты есть гут человек...

Петро взял деньги, низко поклонился и собирался уже выйти, когда Моренц вдруг хлопнул его по плечу, проговорил:

— Я есть любить рыбная ловля. Отшень любить. Мы с тобой скоро пойдем море поймать севруг. Потом я писать своим друг, как это был интересайт. Этто отшень интересайт?

Петро заметно оживился.

— Очень интересно, господин капитан! На всю жизнь запомните, истинный господь! Севрюги есть во какие! Поймаешь такую, брюхо ей располосуешь, а там чуть не полпуда икры!

— О-о! — Моренц улыбнулся. — Этто есть гут...

— Сетки я достану, господин капитан, — угодливо продолжал Петро. — Хорошенькое местечко тоже знаю. И баркасик организую. Севрюга, она рыба чуткая, далеко слышит. С мотором не годится...

— Гут... Мы тогда позвать тебя...

Петро вышел из гестапо. Свежий ветер с моря пахнул в его разгоряченное лицо, рыбак вздохнул всей грудью, и так же, как в кабинете Моренца, пальцы его сжались в кулак.

— Поймаем мы с вами рыбку, господин капитан, — прошептал он.

Временами Ивану Глыбе казалось, что следующей пытки он уже не выдержит. Когда его волокли по коридору и бросали на пол в камере, он не чувствовал особой боли — искалеченное тело будто не принадлежало ему. Но потом огонь начинал жечь спину, грудь, подкрадывался к сердцу. Иван задыхался, глухо стонал.

А капитан Моренц в это время изобретал новые методы пыток. Его бесила выдержка рыбака. Немец был уверен, что рано или поздно он сломит его волю. В резерве гестаповца была еще пакля. «Пусть, черт возьми, — думал Моренц, — у него кончатся все силы. И тогда...»

Он представлял, как будет корчиться партизан, как будет просить пощады...

Немалую надежду гестаповец возлагал и на Калугина.

Моренц был осторожным человеком. Он видел, как выслуживается этот русский, но еще не совсем верил рыбаку. Временами ему казалось, что Калугин старается из-за денег, но когда тот привез рыбу, Моренц подумал, что не деньги руководят поступками рыбака. Ведь он сам мог продать ее и положить несколько сот марок в свой карман. Что же тогда? Ненависть к большевикам? А причина? Болезнь? И настоящая ли это ненависть? Гестаповец решил еще раз проверить.

Когда Калугин вновь появился в гестапо, Моренц усадил его в кресло и вызвал переводчика.

— Ты знал раньше рыбака Ивана Глыбу? — спросил капитан.

Приготовившись выслушать ответ, он внимательно смотрел на Калугина. У него были сведения, что Иван Глыба и Петро Калугин раньше считались даже друзьями.

— Знал, господин капитан, — спокойно ответил рыбак. — Хорошо знал. Мы с ним вроде как крепкими друзьями были. Я же ему, господин капитан, сколько раз говорил: не иди на шхуну. Чувствовало мое сердце, что он с большевиками свяжется. Так и получилось. А сам он не был большевиком, господин капитан, истинный господь!

— А брат его? — Моренц еще внимательнее посмотрел на рыбака.

— Старший его брат, господин капитан, тот настоящий большевик. Говорят, как немецкая армия вошла в наш город, он в партизаны подался. Вредный он человек, господин капитан, истинный господь. Да и Иван теперь таким же стал...

Моренц закурил сам и протянул сигарету Калугину.

— Этого Ивана Глыбу мы скоро повесим, — как бы между прочим заметил Моренц.

— Правильно, господин капитан! — оживился Калугин. — Истинный господь, правильно. Всех их надо под корень к чертовой матери!

Моренц вызвал дежурного, приказал:

— Привести партизана Глыбу.

Петро Калугин привстал с кресла, услыхав слово «Глыбу», и спросил:

— Мне удалиться, господин капитан?

Моренц махнул рукой:

— Сидеть!

Глыбу ввели под руки. Иван, казалось, никого не видел. Голова его свесилась на грудь, плечи были опущены, глаза из-под опухших век смотрели в пол. Клочок рубашки, чудом висевший на одном плече, не мог скрыть глубоких ран на теле. Сквозь длинную щетину, которой заросло его лицо, выпирали острые скулы, капельки запекшейся крови прилипли к волосам. Иван нетвердо стоял на полу, слегка покачиваясь, будто находился он на палубе шхуны во время свежего ветра.

Петро Калугин не отрываясь смотрел на Глыбу.

Чувствуя на себе взгляд Моренца, он вдруг засмеялся:

— Этому капут, господин капитан! Истинный господь! Повесить его надо, пока не подох...

Глыба медленно поднял голову и, увидав своего бывшего дружка, шагнул вперед.

Гестаповцы хотели удержать его, но Моренц крикнул:

— Выйти!

Немцы четко повернулись на каблуках и скрылись за дверью. Иван теперь стоял твердо, он весь как-то собрался, подтянулся и расправил опущенные плечи.

— Партизан узнает этого человека? — спросил Моренц через переводчика.

Глыба несколько секунд смотрел на Петра Калугина, потом отвернулся от него и твердо ответил:

— Эта падаль была человеком раньше. А теперь какой же он человек? Падаль и есть падаль!

Петра Калугина словно подбросило. Он вскочил и закричал:

— Это ты скоро станешь падалью, понял? Не думай, что с тобой тут долго будут, канителиться... Придет время — повисишь на перекладине!

— Не подходи ко мне близко, гад! — Иван отшатнулся от Калугина, точно, от чумного.

Калугин побледнел. Он шагнул к Ивану и ударил его кулаком в лицо. Моренц не ожидал, что у этого больного рыбака столько силы. Глыба качнулся и упал на пол.

— Убью! — весь дрожа, кричал Петро Калугин.

Будто зевая, Моренц прикрыл рот рукой и довольно улыбнулся. «Ого, черт возьми, — подумал гестаповец, — этот Калугин — настоящий волк!..»

Глыба старался подняться и не мог. Скрученные проволокой руки и деревянная нога мешали ему опереться, и он неуклюже ползал по полу. Наконец ему удалось приблизиться к стене, и он с трудом поднялся на ноги. Некоторое время рыбак молчал, глядя в окно и на улицу. Ему вдруг показалось, что он слышит далекий-далекий шум прибоя. Может быть, это гудело у него в голове, но Иван не отрывал глаз от окна. Зеленая ветка клена покачивалась за стеклом, и воробей чистил клюв, вертя головкой...

Потом над деревом пробежал ветерок, и нежные листочки клена затрепыхались, зашелестели, точно рассмеялись по-детски веселым смехом. Вот так когда-то смеялся Ленька...

Глыба краем глаза увидал, как гестаповец одобрительно кивнул Калугину. Иван поглядел на рыбака и сказал:

— Не это больно, Петро. Такое мне не впервой... А вот что человеком ты перестал быть, Иуда. Сам знаешь, Петро, не верю я в бога. А вот сейчас говорю: дай бог мне встретиться с тобой когда-нибудь один на один...

Петро Калугин вышел из гестапо возбужденный и подавленный в одно и то же время.

«Все хорошо... Все хорошо... — шептал он, быстро шагая в сторону моря, где почти на самом краю обрыва был его дом. — Все идет, как надо...»

Он хотел успокоить себя и не мог. Перед ним все время стоял Иван Глыба. Набрякшие веки, синие руки и острые скулы под жесткой щетиной с запекшейся кровью. Да еще глаза. Совсем не такие, какими их знал Петро Калугин. «А теперь какой же он человек?» — слышал Петро голос Глыбы.

Рыбак пришел домой, не раздеваясь, лег на койку. Его знобило. Так бывало всегда, когда приближался приступ его страшной болезни. Петро боялся этих приступов. Припадки изнуряли, выматывали силы, после них он долго не мог прийти в себя. А силы были сейчас нужны как никогда. С тех пор, как Глыба попал в гестапо, Петро думал только об одном: надо помочь Ивану.