...Войдя в подвал, Иван Глыба огляделся. За двумя столиками, сколоченными из ящиков, расположились какие-то люди. Перед ними стояли жестяные кружки с кофе, от которых к потолку поднимался густой пар. В подвале было сыро, накурено, с потолка изредка падали темные капли. У стойки дымно чадила сделанная из медной гильзы коптилка. На стенах шевелились уродливые тени.
— А, Глыба! — приветствовал рыбака хозяин кофейни. — Давно не видались!
Иван подошел к стойке и, не здороваясь с греком, положил перед ним деньги.
— Кружку мути! — коротко бросил он.
Христо Юрьевич налил мутного, пахнущего плесневелыми сухарями кофе и вопросительно посмотрел на Глыбу.
— Что не в духе, парень? — спросил он. — Рыбка ловится плохо?
Иван обеими руками взял горячую кружку, зло проговорил:
— Не все германскую валюту наживать думают, господин Араки.
Стуча деревяшкой, он направился в угол подвала, где в темноте стоял третий столик. За этим столиком, не спеша прихлебывая кофе, сидел человек. Глыба приостановился, но человек подвинулся и просто сказал:
— Садись, рыбак.
Иван сел рядом с ним на широкую скамейку. Заросшие колючей щетиной щеки и борода и упрямо сдвинутые к переносице густые брови придавали лицу человека суровое и решительное выражение. На нем была брезентовая куртка и черные диагоналевые, штаны, заправленные в старые сапоги. На столике лежала его потрепанная темная фуражка.
Человек взглянул на Ивана, коротко спросил:
— Не узнаешь, Иван?
Иван наклонился поближе, всмотрелся, негромко проговорил:
— Шорохов? Андрей Ильич? Откуда выплыл?
— Выплыл, — неопределенно ответил Шорохов. — Пришлось, правда, побарахтаться, но... А вообще, Иван, то дело старое...
Свернув цигарку, он закурил, глубоко затянулся и сказал:
— Вместе работать будем. Штиммер меня на шхуну шкипером посылает. — Шорохов посмотрел на Глыбу спокойно и испытующе. — Что скажешь?
Иван отодвинул от себя недопитую кружку кофе, бросил:
— К черту! Я — калека! Ищите себе других рыбаков.
Шорохов тоже отодвинул сбою кружку и, словно не слыша Ивана, твердо проговорил:
— Рыбаков подберем. Кое-кого из ребят. Например, Юрку Араки. Парень хотя и маловат, но дельный.
— Ха! — Глыба презрительно искривил губы. — Нашел шкипер рыбака! Эта сопля вся в отца пошла... Небось, завтра вывесит на шхуне объявление: «Расчет за рыбу только германской валютой».
— Тише, Иван Глыба! — шкипер незаметно покосился на сидящих за столиком людей. — Горячку свою попридержал бы...
— Ну, компания подбирается, — покачал головой Иван. — Да только мне наплевать. Я сказал — к черту, так, значит, и будет.
Он спрятал в карман кисет и бумагу, с неприязнью взглянул на подходившего к столику хозяина кофейни и, ни слова больше не говоря, вышел из подвала.
«Шкипер! — презрительно подумал Иван, выйдя из кофейни. — Гад, а не шкипер, при Советской власти в тюрьме сидел, а теперь... Все такие теперь из нор повылазили...»
*
Андрей Ильич Шорохов действительно почти четыре года находился в заключении. Много времени прошло с тех пор, а он и сейчас до мельчайших подробностей помнит все, что случилось.
Он плавал тогда на экспедиционной шхуне рыбтреста. Старый моряк, большевик, Шорохов и думать не мог, что к нему может прийти такое несчастье. А оно пришло, и все сразу изменилось. Сразу, в один день...
Это было шестого ноября тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Вечером, под праздник, Андрей Ильич поджидал в гости всю свою команду. На столе стояли бутылки с вином и водкой, пахло яблоками, жареным гусем. С улицы доносилась музыка.
В калитку постучали. Сказав жене «Я открою сам», Андрей Ильич надел капитанскую фуражку и вышел.
И первое, что он увидел, была черная автомашина. В те дни такие машины называли «черными воронами», и люди знали, что эти «вороны» приносят несчастье.
— Шорохов? — спросил угрюмый человек у калитки. — Садитесь в машину.
Андрей Ильич спокойно сказал:
— Сяду. Только скажу жене.
— Говорить ничего не надо. Это всего на десяток минут.
Не слишком вежливо его подтолкнули к дверце, и машина помчалась по темным улицам.
Когда Шорохова ввели в просторный, уставленный массивными креслами, но освещенный только одной маленькой лампочкой кабинет, он с удивлением осмотрелся. Эта большая неуютная комната казалась необжитой и пустынной. Вдоль стен стояли кресла, тускло поблескивая лаком, на них, видимо, давно никто не сидел.
Сопровождавший Шорохова человек бесшумно удалился, а Андрей Ильич опустился в кресло. Мысли одна нелепее другой не давали ему сосредоточиться, и он начал нервничать. Потом быстро встал и со словами: «Какого черта, в конце концов!» — направился к двери. И в ту же секунду услышал:
— Шорохов, подойдите сюда!
Андрей Ильич повернулся на голос и только теперь увидал человека, сидевшего за маленьким столиком в полутемной нише. Лица этого человека почти не было видно, но голос его показался шкиперу знакомым. Шорохов шагнул к столику, сел на стул и тут только узнал заместителя начальника НКВД Самойлова, своего старого знакомого. Не раз Петр Аркадьевич Самойлов бывал на шхуне, уходил на ней в море дня на два, на три, вместе с командой поднимал паруса, как рядовой матрос драил шваброй палубу, а когда снова возвращался на берег, говорил: «Вот это отдых! Теперь месяц буду работать как вол».
Андрей Ильич считал Самойлова порядочным и честным, простым, от «рабочей кости» человеком. Они были на «ты», при встрече тепло, совсем по-дружески здоровались и, оба коренные южане, мечтали съездить когда-нибудь вдвоем на самый дальний север. «Слушай, Андрей Ильич, — говорил Самойлов, хлопая по плечу Шорохова сильной рукой, — забьемся, брат, за Колыму, в охотничью избушку, пускай там нас снегом занесет, будем белку бить прямо из окна... Здорово, а? Ха-ха-ха!». Смеялся он сочным, густым басом, весело и заразительно.
И вот Андрей Ильич смотрит сейчас на Самойлова и никак не может его узнать. Бледное лицо, усталые, пустые глаза.
— Слушайте, Шорохов, в каких отношениях вы были со штурманом порта Ромовым? Надеюсь, вы не станете отрицать, что часто с ним встречались? — спросил Самойлов. Голос его был ровным, бесцветным.
Андрей Ильич знал, что Ромов арестован как враг народа, однако твердо ответил:
— С Ромовым я был в самых лучших человеческих отношениях. Это настоящий коммунист...
— Настоящий коммунист не станет врагом народа! — крикнул Самойлов. — Значит, вы были друзьями?
— Да, мы были друзьями.. И я не верю, что...
— Помолчите! К нам поступило заявление, что накануне ареста Ромова вы встречались с ним на вашей шхуне и он уговаривал вас бежать на этой же шхуне в Турцию...
— В Турцию? Бежать?
— Он говорил, что для вас обоих это лучший выход, так как и его и вас все равно арестуют... Вы, судя по словам заявителя, отказались от предложения Ромова, поэтому мы к вам не имеем никаких претензий. Однако вы должны подтвердить, что Ромов действительно склонял вас к побегу...
Шорохов посмотрел на Самойлова. Верит ли он сам в эту басню?
Самойлов между тем придвинул к Шорохову исписанный каллиграфическим почерком лист бумаги, небрежно сказал:
— Здесь все уже написано. Вам остается только подписать. — И добавил с деланной веселостью: — После чего можете отправляться встречать праздник. Может быть, по старой памяти пригласите на рюмку коньячку?..
Он засмеялся, но это был не тот смех, сочный и густой, какой любил Шорохов. Что-то постыдненькое было в нем, не самойловское. Андрей Ильич резко отодвинул бумагу, сказал жестко, твердо:
— Нет! Нет, гражданин Самойлов, увольте: на такую провокацию я не пойду. Очернить невинного человека?
Самойлов наклонился к лицу шкипера, почти прошептал:
— Слушай, Андрей Ильич, Ромов все равно человек конченный, а тебе...
