— Отдать швартовы! Поднять паруса! — скомандовал шкипер.

Медленно, словно ей жаль было расстаться с берегом, «Мальва» уходила в море.

Шкипер решил дожидаться ночи подальше от бухты Светлой. Идя левым галсом, шхуна удалялась от места встречи с партизанами, но ветер дул юго-западный, и в нужный момент, развернув судно к востоку, Шорохов надеялся быстро пройти расстояние, отделяющее шхуну от бухты. Ветер усиливался, барометр не переставал падать — все предсказывало бурю.

В восемь часов вечера Андрей Ильич приказал бросить сети. Фриц Люмке, все время сидевший в каюте, сразу выбрался на палубу. Однако судно изрядно качало, и ефрейтор не рискнул идти на корму, он устроился в рубке, рядом с Шороховым.

Иван Глыба, Саша и Юра уже держали сети в руках, когда на шхуну внезапно налетел шквал.

Огромный вал вкатился на палубу, стремительно пронесся через все судно. Нина едва успела зацепиться за ванты. Брызги и пена обдали ее с ног до головы, и она почувствовала: какая-то неодолимая сила отрывает ее руки от веревок. Казалось, еще секунда — и ее смоет за борт. Но в тот же миг Юра схватил Нину за руку. Шхуну сильно накренило на борт, и она, зарываясь носом в воду, помчалась вперед. А за кормой темнел новый, еще более страшный вал.

— Грот долой! — закричал шкипер. — Убрать кливер!

Нина, Юра и подоспевший Иван Глыба начали убирать грот, а Саша бросился к кливеру. Но сильный порыв ветра опередил его. Он рванул косой парус, и полотнище исчезло, буревестником пролетев над шхуной. Саша уже хотел бежать к грот-мачте на помощь друзьям, но зеленая пенящаяся громада снова обрушилась на палубу.

— Пол-лундра! — хриплым голосом закричал Глыба.

Саша упал на палубу. В сгустившихся сумерках он успел заметить, как Иван Глыба обхватил Юру и Нину и пригнул голову, будто ожидая удара. Больше Саша ничего не видел: на него навалилась клокочущая, ревущая громада, вода, забилась в рот, в нос, приостановила дыхание, придавила к палубе.

Но вот шхуну подняло на гребень высокой волны. Вода схлынула.

Тучи, казалось, цеплялись за мачты и, разодранные на части, мчались дальше. Волны обгоняли друг друга, сталкивались, снова расходились. Впереди ничего не было видно. Море и небо слились в одну мрачную массу.

Вдруг слева от шхуны небо вспыхнуло — длинная зигзагообразная молния коснулась поверхности моря. И сразу же воздух задрожал от грохота, в сравнении с которым гул моря казался шепотом. Потоки дождя обрушились на корабль, ручьями потекли с палубы.

С треском разорвался огненный шар и осветил вздыбленные волны.

Отплевываясь от воды, Иван Глыба смеялся:

— Весело!..

Шорохов ни на секунду не покидал рубки. Занемевшими руками он держал штурвал, направляя шхуну против волн.

Судно шло теперь с одним зарифленным фоком, но и за него боялся шкипер, он прекрасно знал: весенние штормы на Азовском море не уступают по силе тем, которые свирепствуют в такое время на Черном и Каспии. За шхуну шкипер не боялся: судно прекрасно держалось на волнах, и, будь на нем команда поопытнее, Шорохов совершенно успокоился бы — шторм не помешал бы выполнить задание.

Прошло еще часа два. Сделав поворот оверштаг, шкипер вел теперь судно к бухте правым галсом.

Вдруг до слуха рыбаков донесся дикий, полный животного страха голос ефрейтора Люмке, высунувшего голову из каюты, куда он забился еще в начале шторма:

— Вассер! Вассер! Хильфе!

— Вода в трюме! — крикнула Нина.

Глыба, быстро отвязавшись от мачты, скользя деревянной ногой по мокрой палубе, бросился к каюте. Но в ту же секунду ударом ноги шкипер распахнул дверь рубки и позвал Глыбу к себе. Передав ему штурвал, он коротко приказал:

— Так держать!

— Есть так держать! — повторил Глыба.

Шорохов вошел в каюту. Фриц Люмке с вахтенным журналом под мышкой и чемоданом в руке стоял около трапа, не решаясь выбраться на палубу. Мигающий свет коптилки смутно освещал его бледное лицо и испуганные глаза. Глядя на просачивающиеся сквозь доски струйки воды, он продолжал повторять:

— Вассер... Вассер...

Несмотря на критическое положение, в котором оказалась шхуна, Андрей Ильич не мог не рассмеяться при виде ефрейтора.

Первая же волна, поднявшаяся и бросившая вниз шхуну, вызвала в нем не только страх, но и невыносимую тошноту. Судороги, будто клещами, сжимали желудок, Фриц Люмке корчился, молился, проклинал море и Штиммера, клялся, что больше никогда не покинет землю.

«Выбраться бы только из этого ада! — лихорадочно повторял Люмке. — Черт бы побрал и Штиммера, и его рыбу!»

Иногда ему казалось, что море начинает успокаиваться. Но вскоре судно снова взлетало вверх, на мгновение застывало на гребне волны и потом проваливалось, точно в бездонную яму. Фриц Люмке опять бросался на койку, стонал от боли и страха, шептал: «Мой бог, помоги мне...»

А когда он увидал просачивающуюся сквозь борт воду, у него, кажется, помутился разум. Он представил, что шхуна уже идет ко дну и никакая сила не может ее спасти.

— Спокойно, господин Люмке, — сказал шкипер. — Все будет хорошо.

— Карашо? Гут?

Немец с надеждой взглянул на Шорохова, заискивающе улыбнулся. Шорохов кивнул:

— Гут.

Осмотрев трещину, шкипер покинул каюту и вылез на палубу. Он взял из рук Ивана штурвал, сказал:

— Левый борт дал трещину. Надо заделать. Немца переправь в общий кубрик.

Заделав трещину и переправив Люмке в кубрик, Глыба пробрался в рубку.

— Ну, как? — спросил шкипер.

— В порядке, — ответил Иван.

Он немного помолчал, потом вытащил железную банку с табаком и закурил. И когда свет от зажигалки упал на лицо Шорохова, Глыба тихо спросил:

— Куда идем, Андрей Ильич?

— Куда идем? — Шорохов тоже хотел посмотреть на Глыбу, но зажигалка потухла, и огонек цигарки освещал только рот рыбака. — Одному дьяволу известно, Глыба, куда мы идем. Куда несет нас море, туда и идем.

— Подвернуть бы чуть правее, Андрей Ильич, — после некоторого молчания заметил рыбак. — А то в недобрый час...

Глыба закашлялся и умолк.

— О чем думаешь, Иван? — спросил Шорохов.

— Да чудится мне, Андрей Ильич, что в Светлую бухту мы попасть можем. А там, по разговорам, партизаны имеются. Как бы не полоснули из пулемета.

— А чего нам партизан бояться, Иван? — глядя на компас, проговорил Андрей Ильич. — Мы, Глыба, люди русские...

— Оно-то русские, да вроде как не совсем. Не на русской шхуне плаваем. С душком наша посудина, Андрей Ильич. А партизаны, сдается мне, недолюбливают такой душок.

Он докурил цигарку и, выждав, пока схлынула с палубы волна, вышел из рубки.

Оставшись один, Шорохов взглянул на часы. По его расчетам до бухты Светлой оставалось не больше семи-восьми миль. При таком ходе шхуна должна была подойти к ней примерно через час: при свете молний с левого борта судна уже можно было различить темнеющий обрывистый берег.

Шкипер приоткрыл дверь рубки.

— Аджаров, ко мне! — позвал он.

Мокрый с головы до ног, Саша быстро вошел в рубку.

— Скоро бухта Светлая, — сказал Шорохов. — Вот фонарик. Когда Глыба и Араки начнут убирать фок, ты дашь на берег сигнал. Не забудь: три коротких, один продолжительный.

Глыба, стоявший у фок-мачты, крикнул:

— Слева по борту берег!

— Убрать фок! — сразу же послышался голос шкипера. Стоя у борта, Саша из-под мокрого пиджака подавал на берег сигналы: три коротких, один продолжительный, три коротких, один продолжительный. Берег не отвечал.

— Никого, дядя Андрей.

— Вижу, — ответил шкипер. — Придется вам с Юркой отливать из шлюпки воду и...

— А Глыба? — спросил Саша. — Что сказать Ивану?

— Глыба? Я сам ему скажу.

Здесь, рядом с бухтой Светлой, зыбь была не такой крутой, хотя ветер по-прежнему рвал снасти и свистел в вантах. Шхуну так же бросало с волны на волну, но она уже не зарывалась носом в воду, и по палубе не разгуливали валы, как в открытом море.