Пострадавший был в сознании. Узнал Люси. Зашевелились кровавые клочья губ:

— Навещай меня изредка.

Люси молча кивнула — слова неуместны.

Она по многу часов проводила у его постели. Это облегчало муки, но ни в коей мере не увеличивало надежд на спасение пилота.

На Лефевре не найти было даже квадратного сантиметра здоровой кожи. Никакие операции не могли помочь. Все знали: дни его сочтены. Марсель же, преодолевая адские боли, находил в себе силы интересоваться делами полка, мечтал, что, когда выпишется из госпиталя, Люси угостит его жареным картофелем с мясом, как однажды раньше.

5 июня Люсетт пришла одна. Весь забинтованный, Лефевр не мог пошевелиться.

— Пить, — произнес еле слышно. На столе стояла мензурка с красным вином. Люси взяла ее.

— Только не пролей ни капли — невыносимо жжет, — прошептал бедняга.

Дрожащими руками Люси влила в узкую щелочку рта несколько глотков напитка.

— Спасибо, милая.

Он помолчал, собираясь с силами, и спросил:

— Высадились союзники в Нормандии?

— Пока нет. Но это неизбежно. Вечерело.

— Хочется спать. Извини, Люси, ты можешь идти.

— До свидания, Марсель.

Утром Дельфино, Гаро и Люсетт положили цветы на пустую кровать.

Ушел из жизни еще один ветеран «Нормандии», сбивший 11 фашистских самолетов. Умер фанатик цирка, пристрастие к которому передалось от неразделенной любви к юной воздушной акробатке. Лефевр был цельной, романтично мечтательной натурой, лучшим летчиком-истребителем полка, носившего имя его родины — Нормандии. Он с нетерпением ждал ее освобождения союзниками и всего день не дожил до их высадки там.

Похороны Марселя Лефевра состоялись на московском Введенском кладбище, на котором спит вечным сном немало его соотечественников. Прибыл почти весь личный состав полка. Присутствовали все сотрудники военной миссии и французского посольства, к тому времени перебравшегося в Москву. Священник готов был отслужить молебен. От входа на кладбище до места погребения гроб несли старожилы-«нормандцы»: Альбер, де ля Пуап, Шик и де Панж. Жорж Лебединский остался в Дубровке — старый друг Лефевра, он просто не мог участвовать в этой скорбной церемонии.

Тяжелый гроб медленно плыл меж вековых деревьев, печально склонивших ветви к земле.

Вдруг раздалась военная команда на русском языке. Несшие гроб подняли головы и увидели по сторонам всего траурного пути кремлевский почетный караул. Военный оркестр исполнял похоронный марш.

Когда гроб опустили в могилу и на крышку упали горсти земли боевых побратимов — русских и французов, — все окрест всколыхнули прощальные залпы. Советские люди отдавали самые высокие почести двадцатипятилетнему летчику — герою полка «Нормандия».

Должность командира 3-й эскадрильи после смерти Лефевра занял Пьер Матрас. (К нему «по наследству» перешли ведомый Франсуа де Жоффр и механик Иван Матвеев.) Под его руководством эскадрилья приняла участие в окончательной фазе форсирования Немана. Было сбито шесть гитлеровских асов, уничтожено много живой силы и техники врага — таким был счет за гибель любимца полка Марселя Лефевра.

Неоднократно активные действия французских истребителей при форсировании Немана отмечались Верховным Главнокомандующим. Это поднимало дух, окрыляло. Радовала «нормандцев» и высадка союзников в Нормандии — с открытием второго фронта начиналось освобождение их родины. Кроме того, французы питали надежду, что Гитлеру придется перегруппировывать свои войска, и это ослабит их сопротивление на восточном фронте. Но этого не случилось.

Красная Армия продолжала решать задачи, определенные в первомайском приказе Сталина, — очистить от немецко-фашистских захватчиков всю нашу землю, восстановить государственные границы от Баренцева до Черного моря, освободить народы Европы от гитлеровской тирании. Посильный вклад в осуществление этих целей вносил и французский полк «Нормандия».

По всему чувствовалось, что в Дубровке он пробудет недолго: фронт медленно, но уверенно перекатывался дальше на запад. Вылетая на задания, пилотам уже приходилось подумывать, как экономить бензин для благополучного возвращения на отдаляющуюся от мест боев базу.

У механиков прибавилось хлопот: по указанию предусмотрительного Агавельяна исподволь готовили технику к перелету. Фактически в эти дни они работали без отдыха. Французы не переставали дивиться неутомимости русских авиаспециалистов. Многие пытались хоть чем-то скрасить их тяжелейшие будни; один подарит пачку сигарет, другой преподнесет какую-то безделушку, третий сам берется помогать обслуживать самолет. А старший лейтенант Морис де Сейн стал ходатайствовать перед Агавельяном о представлении старшины Владимира Белозуба к награде.

Сергей Давидович пробовал возражать:

— У нас все так трудятся.

— Мой механик лучше всех. Он совсем не спит: днем обслуживает, ночью ремонтирует самолеты.

— Так ведь все не спим. После войны наверстаем.

— До Победы еще надо дожить. Если не побеспокоитесь о Белозубе, я добьюсь, что его наградит Франция.

— Успокойтесь, Морис. Будут у вашего механика и советские и французские награды. Таких стойких и добросовестных, как он, действительно поискать надо.

От одной самолетной стоянки до другой этот разговор докатился до Белозуба. Он явился к Агавельяну.

— Товарищу майор, що хоче вид вас мий командыр?

— Да так, — уклонялся от прямого ответа старший инженер, — просит, чтобы тебя меньше загружали работой.

— Он говорил о каких-то наградах? — не сдавался упрямый по натуре, широкоплечий крепыш с прочно посаженной круглой головой. — Так вот, скажу вам, что я благодарен ему, но не награда мне нужна, а специальный инструмент. А то, вот посмотрите, — показал здоровенные ручищи в ссадинах, — короткими, стандартными ключами не могу добраться туда, где это не составляет трудностей для других.

— Да, это проблема. Где же взять вам длинные ключи или насадки к тем, что есть? — спросил озадаченный Агавельян.

— Не надо нигде брать. Позвольте, я сам сделаю их в мастерской.

— Давно могли обратиться с этим.

— Нагоды нэ було. (Повода не было.)

Сергею Давидовичу нравилось говорить с этим добродушным, безгранично скромным богатырем, нравилось слушать его певучую украинскую речь. Старший инженер не переставал удивляться тому, какие хорошие, приятельские отношения установились между щеголем-маркизом и простым парнем из села Покровское на Днепропетровщине. Их самым неожиданным образом свела война, породнила авиация, «Если людей с благородными сердцами и помыслами объединяет общность борьбы, тут до дружбы один только шаг», — думал Агавельян.

Обоюдная привязанность летчика и механика не знала предела. Улетал Морис на задание — Владимир не находил себе места; с тоской и тревогой поглядывал в небо на запад, откуда должны были возвращаться «нормандцы». Садился пилот цел и невредим — как будто кто-то вливал в механика заряд бодрости и радости. А как он готовил самолет к очередному вылету! С такой любовью, как мать купает младенца.

Де Сейн в долгу не оставался: помогал Владимиру в сложном техническом обслуживании «яка». Собственно, из-за этого и потребовались механику особые ключи: куда он не мог влезть своими ручищами, легко добирался тонкими, музыкальными, холеными пальцами де Сейн. А Белозуб не хотел с этим мириться. Самые трудные операции он должен делать сам!

Отношения де Сейна и Белозуба Пуйяд ставил в пример другим. Для этого были основания, вызванные тем обстоятельством, что не у всех русских механиков поворачивался язык обращаться к своим командирам со словом «господин». Летчик Константин Фельдзер как-то спросил у своего наземного помощника, почему так получается.

— В этом вопросе сам давно хочу поставить все точки над «i», — ответил тот. — Мой дед участвовал в революции тысяча девятьсот пятого года, отец-в Октябрьской революции. Да оба они в гробах перевернутся, если я стану называть кого бы то ни было господином!