Капитана Шалля подстегнула неутоленная жажда боя, давно иссушавшая его душу. Влекомый яростью и стремлением открыть счет своим победам, он в сопровождении Пинона и Перрена — совсем юных пилотов, прибывших в марте, — рванулся в небо. Но крестоносные Ю-88, круто изменив курс, вернулись обратно, за линию фронта. Преследовать их — означало нарушить обязанности дежурного. Шалль только зубами скрежетал.

Сели ни с чем. Однако в маршевом журнале появилась запись о первом боевом вылете звена.

Дни стояли солнечные, относительно спокойные. Чувствовалось, что противоборствующие стороны, затаясь, готовятся к решительному сражению. В воздухе лишь изредка появлялись разведчики противника, всячески уклоняющиеся от боя. Они исчезали моментально, как только замечали надвигающуюся угрозу.

Боевые дежурства длились с трех часов утра до десяти вечера. Экипажи изнывали в кабинах в ожидании сигнала на взлет. И когда он поступал, все приходило в движение. «Нормандцы» дорожили каждой секундой, чтобы настичь и сразить врага.

Гитлеровцы, избегавшие встреч с «яками», избрали тактику ухода под защиту своих средств ПВО. У линии фронта они, как бы пикируя, снижались, а преследователи натыкались на стену вражеского зенитного огня. Правда, фашистам снизиться к своим, минуя наши позиции на малой высоте, удавалось не всегда. А как только черные кресты проносились над нашим передним краем, по ним открывали ураганный огонь наши зенитчики и пехотинцы. Таким образом было сбито несколько «юнкерсов». Советские воины с благодарностью вспоминали французов за самоотверженное участие в «охоте» и мысленно делили с ними победы пополам.

Наши войска, продвигаясь на запад, вышли к Неману. И название этой реки отныне не сходило с уст «нормандцев»: главной их задачей в составе 303-й авиадивизии стало прикрытие частей и соединений, форсирующих водную преграду. А проходило оно трудно, с упорными боями на земле и в воздухе.

Здесь первым испытал на себе ярость сопротивления врага герой орловского неба Риссо. Он столкнулся с парой «мессеров», на расстоянии 100–150 метров выпустил по одному солидную серию снарядов. Будучи уверенным, что с гитлеровцем покончено, Жозеф стрелой понесся настигать другого. Случайно оглянулся — в ужасе увидел: не получивший даже царапины противник начинает преследовать его. Мгновенный переворот через крыло — и выход лоб в лоб на встречный курс. Кто свернет? У кого нервы слабее?

Жозеф слышал о таранных ударах, но не был уверен, что сам способен на них. Нет, не из-за нехватки смелости. Просто считал победу, добытую ценой собственной жизни, слишком дорогой. «Боец должен думать о том, как больше уничтожить врагов, а для этого ему прежде всего следует жить» — таково было кредо Риссо, которое он, впрочем, никому не навязывал. Но сейчас, когда вопрос из области чистой теории внезапно и стремительно возник на практике и решать его надо было со всей бескомпромиссностью, рука Жозефа не дрогнула. Он шел на бешено вращающийся винт вражеского самолета, четко сознавая, что никакая сила не заставит его свернуть. Странно, но в эти исключительные по напряженности мгновения Жозеф поймал себя на мысли: «Почему промахнулся? Ведь стрелял почти в упор?»

Так кто же уйдет в сторону?

Видимо, есть какая-то магическая сила, действующая на того, с кем вступил в единоборство. Неумолимо приближающийся трехцветный кок советского «яка» внушал фашисту страх, вселял мысль о неизбежности гибели. Не вынеся пытки, он рванул ручку на себя.

Ненавистные кресты поплыли прямо перед Жозефом. Нажал гашетку — и увидел, как ровной строчкой прошили самолет выпущенные им снаряды. Раздался взрыв. «Фоккер» развалился на части. А невдалеке, оставляя черный дымный след, почти вертикально падала вторая вражеская машина. Ее «завалили» Альбер с Лефевром.

На земле Жозеф поделился с Агавельяном неудачей: как промазал с первого захода. Сергей Давидович быстро установил причину — прицел и пушка были рассогласованы. Старший инженер объявил механику по вооружению пять суток ареста. Узнав об этом, Риссо просил пощадить сержанта.

— Нет, Жозеф, случись с вами беда, мы бы никогда не узнали, кто в ней повинен. Выходит, механик об этом не думал. Вот я и предоставил возможность поразмышлять о службе, смотришь — поумнеет, — ответил Агавельян. Он тут же приказал произвести дополнительную проверку бортового оружия на всех «яках».

В этом бою отличились и новички — Франсуа де Жоффр, Пьер Дешане, Робер Делен. Пусть не посчастливилось пока открыть боевой счет, но они цепко держались своих мест в строю, надежно прикрывали ведущих.

Лефевр отметил исключительную осмотрительность де Жоффра, который своевременно информировал его обо всем происходящем вокруг.

— У вас глаза на затылке! — сказал он. — Значит, мы с вами в бою будем неуязвимы.

Смелый, решительный, умелый летчик-истребитель, Лефевр и мысли не допускал, что пуля может подстеречь и его.

Находчивость, виртуозность, изворотливость Лефевра в воздухе рождала легенды. Казалось, не могло быть ситуации, из которой он не сумел бы благополучно выбраться. В это все так уверовали, что в первые минуты после трагедии категорически заявляли:

— Беда с Лефевром? Бросьте, этого не может быть!

— Марсель безнадежен? А вы чего-нибудь не напутали?

К сожалению, никто ничего не напутал.

Лефевр давал де Жоффру урок патрулирования. Учил ходить змейкой, растолковывал, куда и как смотреть, что предпринимать в различных вариантах встречи с врагом.

— Наше оружие — осторожность, осторожность и еще раз осторожность, — наставлял он. — Сбивают в основном зевак. А кто умеет упредить врага, того голыми руками не возьмешь.

Приблизились к Неману. Там завершалось форсирование. Вода кипела от взрывов и, наверное, была красной от крови. Сегодня здесь действовали истребители 18-го гвардейского полка. Они стаями висели над рекой, не давая подойти к ней ни одному немецкому самолету. Лефевр с де Жоффром пересекли русло, надеясь найти себе добычу. Но тут путь им преградил огонь вражеских зениток. Отвернули, пошли вдоль реки, зорко всматриваясь в окружающее пространство.

В наушниках Франсуа раздалось потрескивание — командир включил радиопередатчик. Последовало характерное покашливание, за ним — ровный голос:

— Барон, прикрой. Иду на снижение. У меня неприятности.

Этого еще не хватало! Что у него?

Лефевр, устремляясь к Дубровке, развивает максимально возможную скорость. Почему? Вроде бы с машиной все нормально. Нет, вот за ней возникает и тянется, расширяясь, белесая полоса.

— Что случилось, мой командир?

— Точно не знаю, кажется, пробит бензобак.

Де Жоффр не отводит глаз от «яка» ведущего. Как себя чувствует Лефевр? С бензином шутки плохи. От него можно ожидать любой беды.

Франсуа всей душой желает Марселю благополучного исхода. Франсуа на все готов ради его спасения. Но что он может сделать? Единственное — быть пассивным наблюдателем.

Лефевр выпустил шасси. Он уже над посадочной полосой. Он коснулся колесами земли, начал пробежку. Рулит на стоянку. Откидывает фонарь. Взгляд де Жоффра фиксирует все, словно кинокамера. Но лучше бы он не видел того, что случилось в следующую секунду. На всю жизнь эта страшная картина останется перед его глазами: из кабины взметнулся столб ярко-красного пламени, а из него живым факелом вывалился и покатился по земле Марсель Лефевр.

«Это конец!» — понимает потрясенный де Жоффр и в неописуемом горе стрелой вонзается ввысь.

Однако Лефевр еще был жив. Правда, осмотревший его врач Лебединский, отведя отрешенный взгляд, безнадежно произнес:

— Врагу не пожелал бы таких страданий. Только чудо может спасти нашего дорогого Марселя.

В сопровождении капитана Луи Дельфино его переправили в Москву.

В тот же день Лефевра навестили месье Гаро — из французского посольства — и Люсетт Моро.

Дельфино просил врача не пускать к Лефевру женщину. Но Люси была не из тех, кого что-то могло остановить. Только потом сама сожалела о настойчивости — чуть не лишилась чувств при первом же взгляде на Лефевра. Вместо лица у него — сплошные свернувшиеся лоскутья кожи, большие, ужасно вздувшиеся волдыри.