Когда она закончила свой рассказ, Патр долго стоял, уставившись в открытую дверь, и она подумала, что он, возможно, перестал слушать ее, заскучав где-то в середине повествования. Или же его переполнило отвращение к тому, что он позволил себе думать, что полюбил уорренца. Наконец он сказал:

— Я отвезу тебя назад в Эл Артис. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе пробраться к Рейту и Соландеру. Возможно, мы погибнем, и возможно, в конце концов, ты все равно потеряешь свою душу — у нас нет гарантии, что если нас поймают, то не бросят в Уоррен в качестве топлива. Но я понимаю, что такое честь и что такое долг.

Он вздохнул и, прислонив голову к дверному косяку, уставился в потолок.

— Боже, какой кошмар. Полагаю, мне придется найти для нас аэрокар, за которым нельзя проследить. На это уйдет день или два. Я сделаю все, что смогу, но ты должна понимать, что, возможно, мы не сможем добраться туда вовремя, несмотря на все мои усилия.

— Я понимаю. Если нужно — сдвинь с места небеса, но только дай мне шанс. Пожалуйста.

Он кивнул.

— Шанс. Ты его получишь. Если мы погибнем, ты не должна говорить, будто я не предупреждал тебя, что такое может случиться. Но я сделаю все, что смогу.

Соландер в неистовстве шагал из одного угла своей крошечной камеры в другой. Он уже потерял счет времени, проведенному в заключении. Несколько дней? Неделя? Здесь не было ни дня, ни ночи в привычном смысле этих слов. Он существовал в вечных, сводящих с ума сумерках, изредка прерываемых лишь брошенной в камеру едой — и ничем больше. Дознание предприняло все меры предосторожности. Он занимал камеру для волшебников, задуманную так, чтобы она находилась вдали от городских потоков магии и была защищена от них. Но Магистры Дознания возвели вокруг него дополнительный щит, чтобы к Соландеру возвращалось любое заклинание, которое он своими силами на этот щит насылал. Если бы даже он захотел вызвать рево наступательного заклинания, то все равно бы не смог нанести удар.

Но Соландер все равно пытался придумать, как — в случае, если ему удастся бежать — найти способ освободить остальных пленников Дознания и под шумок — вернее, неразбериху, которая при этом непременно возникнет — вернуться к Рейту. Но Дознание слишком хорошо выполнило свою работу. Ему было больно, он растерял большую часть своей энергии, и когда шумиха стихла, Соландер все еще оставался пленником.

Единственная оставшаяся дорога вела внутрь него самого.

Изможденный, обезумевший, до смерти напуганный, он принял ее. Скрестив ноги, уселся на свою узкую койку, крепко сжал руки, чтобы чувствовать, как через пальцы бежит кровь, и закрыл глаза. С плотно закрытыми глазами он уставился внутрь своего лба и дышал насколько возможно медленно. Страх начал проходить.

Соландер никогда особо не жаловал молитвы. Никогда не видел особого смысла в существовании богов, когда люди с помощью магии сами могли практически сделаться богами. Но сейчас он сидел, будучи пленником, там, где магия ничего не могла ему предложить, и он желал получить утешение от силы извне.

В темноте и тишине он целиком истратил всю свою энергию и предложил себя — не анонимно, как если бы он предложил плату за заклинание, но лично.

— Я здесь, — сказал он небесам. — Я здесь, и я в беде. Я один.

На долгое, отчаянное мгновение он разделил свой страх с безграничностью равнодушной Вселенной. Затем какая-то сила извне влилась в него, и Соландер почувствовал, как под ним распадается мир.

— Я здесь, — что-то — кто-то прошептал его душе. — Ты не один и никогда не был один. Ты часть плана.

— Я не хочу умирать.

— Нет. Конечно, нет. Но ты сделал почти все, что собирался, — ты достиг целей, которые поставил перед собой в этой жизни. И, как ты планировал, даже твоя смерть послужит тебе.

— Я хочу быть частью другого плана. Пожалуйста. Я еще так много должен сделать — есть люди, которых я люблю, и цели, которые я перед собой поставил, и…

— Много жизней назад ты поклялся служить мне, стремясь узнать путь к божественности. Доверься мне — ты поклялся служить мне, — ты на своем пути. Не позволяй страху увести тебя в сторону.

— Страх — не главная проблема. Умереть в плену Безмолвного Дознания, забрав с собой моих друзей и прочих людей, которые так долго и упорно боролись за освобождение уорренцев и против неправильного использования магии Драконами, — вот истинная проблема.

— Я уже сказал тебе, что ты достиг почти всего, что намеревался сделать, и своей смертью завершишь выбранную задачу. То, что ты не можешь слышать то, что я говорю, и найти в этих словах успокоение, — следствие страха.

— Я не знаю тебя.

— Я — Водор Имриш.

— Мне это ни о чем не говорит. Ты бог?

— Я такой же бог, как и любая душа — все души потенциально божественны; это сила создания. И это ничего для тебя не значит, потому что в данный момент ты закован в забывчивую плоть. Ты вскоре будешь свободен, и ты вспомнишь.

— Это не совсем такое успокоение, как я себе представлял, — сказал Соландер.

— Тебе нужно успокоение или тебе нужна правда?

— В данный момент мне нужно отсюда выбраться. Ты бог. Ты говоришь, что ты мой друг. Ты можешь вытащить меня отсюда?

— Ты можешь позвать меня в тот момент, когда я тебе понадоблюсь…

Соландер ощутил стену у себя за спиной и узкую койку под собой, вдохнул душный, застоявшийся воздух своей магической камеры и с трудом поборол желание закричать.

— Это и есть тот момент. Самый что ни на есть тот момент. Я призываю тебя.

— Чтобы я сделал что, Соландер, друг мой?

— Вытащи меня отсюда. Открой двери, сломай стены, освободи меня, освободи других пленников Дознания, освободи Рейта…

— Рейт такой же мой слуга, мой соратник, мой ученик, как и ты. Он тоже движется по пути, который выбрал, прежде чем пришел к этой жизни. Его путь сейчас отклонился от твоего, Соландер, но вы оба так решили. Ты хочешь, чтобы я пошел против того пути, который ты выбрал для себя? Ты хочешь, чтобы я в одно мгновение разрушил дело всей жизни?

— Да, — сказал Соландер. — Да. Я хотел остановить Драконов, чтобы они не сжигали души в качестве топлива, но я не хочу быть для них мучеником. Моя смерть ничего не решит. Ничего! Я никого не обучил новой системе магии. У меня не было возможности…

— Ты сделал то, что собирался. И когда я понадоблюсь тебе — действительно понадоблюсь, — я буду с тобой. Ты найдешь божественность в свое время и на своем собственном пути, но ты не должен забывать: каждый смертный начинает и заканчивает дело своей жизни в этой жизни. Когда придет время уйти, ты должен побороть искушение навязать свою волю будущему. Будущее — для твоей души; не для Соландера, который в данный момент — твоя форма и страсть, а для той части тебя, у которой нет имени, потому что оно ей не нужно.

— Я не хочу погибнуть здесь.

— Ты близок к откровению. Очень скоро у тебя будет возможность найти его, а вместе с ним и свою божественность. Перед тобой откроется дверь, и ты либо пройдешь через нее, либо нет. Если нет — отложи свое вознесение еще на жизнь, или на сто жизней… или навсегда.

— Есть только одна дверь, через которую я хочу пройти прямо сейчас, — пробормотал Соландер.

— Ты пройдешь.

И бог, называвший себя Водор Имриш, исчез.

В следующее мгновение чьи-то грубые руки схватили Соландера и связали его запястья заклинанием такой силы, что наверняка на него была затрачена сотня людских душ. Он открыл глаза и увидел перед собой палачей.

— Пора, — сказал один из них.

После визита Фарегана Рейт провел в своей камере предположительно пять дней. Когда, по его подсчетам, наступило утро четвертого дня, хотя он не был вполне уверен, за ним пришли четверо крепких мужчин. Они надели на его запястья наручники из белого металла — те же самые холодные оковы, которые держали его, когда Магистры Дознания пытались выудить из него секреты во время той первой встречи. Стражники стали по двое с каждой стороны от него. И повели его вперед. Молчаливые. Хладнокровные. Все безразличные, как холодное ночное небо, и отстраненные.