Егор всегда знал, что понедельник – день тяжелый.

Но двадцать четвертое мая не просто подтвердило эту истину, а еще дало понять, что все «тяжелые» понедельники, случившиеся за предыдущие двадцать лет, были не более чем легкой разминкой.

Началось все в шесть утра, когда сосед сверху, принадлежащий к той породе маньяков, коим нравится процесс ремонта, начал сверлить стену.

– Вот козел, – с душой сказал Егор, насильно вырванный из приятного, почти эротического сна с участием Марины.

Через неплотно прикрытую дверь из соседней комнаты донесся стон, достойный фильма ужасов. Это очнулся Санек, на пару с которым Егор снимал квартиру. Он провел выходные по принципу «с утра выпил – весь день свободен», и пробуждение у него вряд ли вышло приятным.

Сверху доносились истошные взвизги, точно сосед коварным образом мучил несчастную дрель. Понятно, что все равно скоро вставать, но спускать подобные вещи нельзя из принципа.

– Вот козел, – повторил Егор, понимая, что придется покидать постель и идти разбираться.

От Санька сейчас помощи – только запах перегара, перекошенная физиономия и красные, точно у вампира, глаза. И впрямь – можно снимать хоть в триллере про злобных любителей мозгов, хоть в пропагандистском ролике о вреде пьянства.

Откинув одеяло, Егор оделся и поплелся в прихожую. Мельком глянул в зеркало и, как обычно, скривился – подбородку не мешало быть поквадратнее, мускулам – покрепче, плечам – пошире, к росту можно добавить сантиметров десять, и еще убрать с физиономии эти мерзкие прыщи…

Но ничего, возьмем умом.

Беседа с соседом-маньяком не заняла много времени, но оказалась на диво эмоционально насыщенной. В ней были упомянуты разные виды животных и некоторые экзотические способы общения между ними, а также использованы слова, официально именуемые ненормативной лексикой.

Но своего Егор добился – сверление прекратилось.

Вернувшись в квартиру, он обнаружил, что Санек свершил маленькое чудо – «восстал из мертвых» и даже предпринял попытку сварганить завтрак. При этом он, правда, усосал всю воду из графина и употребил внутрь неведомо как сохранившуюся в холодильнике чекушку.

– Ну, ты ваще, – сказал Егор, глядя, как сосед заливает яйцом вываленные на сковороду макароны.

– А то… – отозвался Санек. – Ты ж меня знаешь!

Квартиру они снимали вместе уже три года, с того лета, когда оба приехали в столицу на учебу.

Санек, прирожденный технарь, прибывший в Москву из Архангельска, одолел жесткие экзамены в Бауманку, куда и стремился. Егор, уроженец Саранска, в силу отсутствия каких-либо особых талантов оказался за партой в одном из тех безликих вузов, что в изобилии возникли в девяностые годы, когда выяснилось, что стране срочно нужно множество менеджеров, экономистов и юристов…

Учился он средне, без особых провалов, но и без достижений, как-то переползал с курса на курс.

– Знаю, – Егор вздохнул. – Это-то меня и пугает…

Санек любил не только «принять на грудь», но еще и готовить, и при этом умением кулинара похвастаться не мог. Порой он ухитрялся испортить такое блюдо, как вермишель быстрого приготовления, а однажды, когда приятели были при деньгах, удачно сварил солянку из восьми видов мяса.

Похмельные кухонные эксперименты закончились с переменным успехом – макароны подгорели, но остались при этом условно съедобными. Соседи позавтракали, после чего Санек завалился обратно спать, а Егор принялся собираться – в девять зачет, а ехать через пол-Москвы…

В метро, как обычно, была давка, но за три года в столице Егор к ней привык и не обращал внимания. В институт приехал вовремя и в компании мрачных, невыспавшихся одногруппников принялся ждать препода.

«Финансовый менеджмент» читал доцент Кащинский, прозванный, естественно, Кащеем. Прозвищу он соответствовал не на сто, а на все двести процентов – и внешностью, и характером. Тощий, даже изможденный, он имел обыкновение буравить студентов мрачным взглядом и вещать неразборчивым замогильным голосом.

Сегодня Кащей был не в духе – это Егор понял, едва завидев физиономию препода.

– Ой, попали, – прошептала Лизка Мурзикова, первая красотка и модница группы.

– И не говори, – пискнула ее верная подруга и главная сплетница всего потока Наташка.

– Заходите, – велел Кащей, глядя на студентов с кровожадным вдохновением.

И началось.

Это был не просто зачет, нет, это более напоминало пытку, утонченную, хитрую, долгую. Кащей опрашивал их по одному и по двое, пытал невнятными вопросами, ответа на которые не знал, похоже, и сам, но при этом никого и не отпускал, не выгонял со словами «приходите в следующий раз».

Завидь все это злобные инквизиторы, они бы прослезились от умиления и мигом подарили доценту Кащинскому рясу и пару «испанских сапожков».

Егор, еще час назад считавший, что неплохо знает предмет, вздрагивал, едва услышав свою фамилию «Грачев!» Мямлил что-то в ответ, путался в цифрах и понимал, что сегодняшняя их встреча с Кащеем, скорее всего, не последняя.

Закончилась пытка ровно в полдень, когда доцент обвел аудиторию ледяным взглядом и заявил:

– Да, молодые люди, вижу, что семестр мучился с вами зря. Приходите в среду к трем.

– Как же так… – слова застряли в горле у Васьки Труглова, отличника, только со слов менее головастых коллег знавшего, что такое «хвост» или «пересдача».

– А вот так! – Кащей поднялся во весь немалый рост. – Учить надо!

В коридор Егор выбрался, чувствуя себя оглушенным.

– Вот гад, – сказал Серега, лучший друг, с которым три года просидели за одним столом. – Что, по пиву?

– Нет, мне еще на работу, – покачал головой Егор. – Ну что за день такой?

– Это ты норму неприятностей на сегодня с утра исчерпал, а дальше все пойдет чики-пуки, как по маслу, – с видом записного мудреца сообщил Серега. – Закон вселенского равновесия.

То, что он ошибся, стало ясно через час, когда Егор приехал в редакцию газеты «Яркий день», где подрабатывал внештатным журналистом.

– Зарплаты не будет, – заявил Петрович, редактор отдела рекламы, в котором и трудился Егор.

– То есть как?

– А вот так! – Петрович, могучий, лохматый и бородатый, развел руками. – Нет денег в кассе! Говорят, что появятся они там только на следующей неделе, и не ранее вторника…

– Как же… но мне за квартиру платить… – забормотал Егор. – И вообще…

«И вообще» означало, что у него осталось пятьсот рублей в кошельке, две пачки пельменей и отрезок колбасы длиной с палец в холодильнике. Егор понимал, что лепечет, выглядит жалко, но остановиться не мог – накопившийся за день негатив жег душу, мешал взять себя в руки.

– Как же… но ведь обещали… что мне делать?

– Кризис, юноша! – объявил Петрович с таким видом, словно это являлось большой новостью. – Мировая экономика бьется в корчах, доллар падает, гусеницы жрут чайные кусты, моль губит плантации бананов в Эквадоре, запасы нефти сокращаются, а ты тут вещаешь о какой-то зарплате? Стыдись!

Стыдиться Егор не пожелал, вместо этого он сжал кулаки и вознамерился высказать начальнику все, что думает о нем лично и о газете «Яркий день» вообще. Сдержался в последний момент, и почувствовал себя гнусным, самым презренным трусом, хотя в общем поступил благоразумно.

С работой у Егора почему-то не очень ладилось, на одном месте он не задерживался больше чем на полгода – или менялось начальство, а вместе с ним и «концепция», или закрывалась сама лавчонка, или студента, по определению не способного трудиться полный рабочий день, увольняли без объяснения причин…

– Материал сдал? – Петрович, не заметивший сжатых кулаков подчиненного, сменил тон с патетического на деловой. – Сегодня вечером получишь новое задание, чтобы к пятнице было готово…