Наблюдая за подчеркнуто бесстрастным Врангелем, Слащев пришел к выводу, что барон пребывает в глубоком смятении. И понял почему.
Многие считали Врангеля едва ли не авантюристом- сам барон немало способствовал тому своими неожиданными действиями. Но далеко не все знали, что Врангель наделен чрезмерной осторожностью. Он ничего не делал случайно, поддавшись эмоции мгновения. В любом, самом незначительном его начинании был глубокий скрупулезно взвешенный расчет. И если какой-то шаг барона казался все-таки неожиданным, то происходило это по одной причине: еще крепче, еще глубже, чем осторожность, жила в нем скрытность — тоже, к слову, тщательно маскируемая.
Открывая совещание, Врангель заявил о намечаемом прорыве из Крыма как о деле, лично им продуманном и решенном. Но кого он хотел обмануть? Союзников? Их вполне устраивала такая ложь. Сподвижников? Но ведь даже Кутепов, не отличающийся особой прозорливостью, едва не засмеялся, выслушав заявление главнокомандующего. Всем было ясно, как день божий: Врангель не хочет, боится уходить из Крыма. Одно дело — сидеть под прикрытием перекопских укреплений, и совсем другое — оказаться на оперативном просторе. На карту ставилась судьба всего белого движения — чудом уцелев в конце девятнадцатого, оно отогрелось, ожило опять уже здесь, в Крыму, и вот теперь ему назначалось новое испытание.
Слащев знал: еще до совещания главы союзнических миссий поставили Врангеля перед выбором — или немедленное начало военных действий, или прекращение всех видов поставок для белой армии. Не принять этот ультиматум было бы самоубийством: запертая и Крыму армия не имела бы пи продовольствия, пи боеприпасов.
Вероятно, тогда, в начале памятного совещания, у Слащева впервые и промелькнуло нечто похожее на сочувствие к Врангелю…,
В общих чертах план наступления сводился к следующему: захват юга Украины, Донбасса, районов Дона и Кубани. В исполнение намеченного утром седьмого июня корпус генерала Кутепова начинает прорыв на перекопском направлении. Одновременно с ним корпус Писарева выступает через Чонгар. Затем в бой втягивается, развивая успех, Донской корпус генерала Абрамова. Корпус Слащева предполагалось держать в резерве.
Все в этом плане было так просто и так скучно, что Слащев, не скрывая усмешки, бросил реплику: хорошо бы сразу и с красными договориться — чтоб не мешали!
Эта откровенная насмешка могла ему дорого обойтись. Врангель, побледнев, некоторое время молчал, молчали и остальные, видимо, решив, что взрыв неизбежен… Но верховный после длительной паузы, тихо, тише обычного спросил:
— Что же вы предлагаете, Яков Александрович?
— Думать! — грубо ответил он, все еще распаленный, готовый к схватке, и все еще не понимающий, что ее не будет — на этом совещании Врангель открылся в новом качестве. — Надо думать не только за себя, но и за противника, который ждет нас именно на Перекопе, именно на Чонгаре!
И Врангель по-прежнему тихо спросил:
— У вас есть конкретные предложения?
— Пока нет. Но не сомневаюсь — будут!
— Хорошо, — кивнул Врангель, — я готов выслушать их в любое время. — Губы его болезненно скривились, и он, совсем уже тихо, едва слышно, вздохнул: — Хорошо…
Эта странная, непонятная кротость повергла Слащева в такое изумление, что он замолчал и не проронил больше ни слова до конца совещания — благо продолжалось оно недолго.
Потом, вернувшись к себе, в салон-вагон, он обложился картами, схемами, оперативными сводками, разведданными- сидел остаток дня и всю ночь. Он упорно искал свой вариант операции, тот вариант, который осветил бы новым смыслом, новыми перспективами все наступление в целом. Вот когда по-настоящему понадобились и знания, полученные в Академии Генерального штаба, и весь его военный опыт!
Сначала он попытался повернуть по-своему все: изменил направления главных ударов, наметил полную перегруппировку войск… Но в конце концов с сожалением должен был признать, что первый вариант разработанного им плана получился слишком громоздким, требующим для исполнения длительного времени, на что союзники, а значит, и Врангель не пойдут… Уже на рассвете, когда казалось, что воспаленный мозг отказывается повиноваться, явилось озарение. Пусть и Кутепов, и Писарев, и Абрамов выполняют то, что предписывает им план главнокомандующего. Но вот его корпусу будет поставлена особая задача: решительное, дерзкое, масштабное действие! Теперь уже от него, Слащева, будут зависеть успех или неудача и Кутепова, и Писарева, и Абрамова — всей армии, всего наступления!
Суть этого плана выражалась двумя словами — десант и внезапность. Удар силами целого корпуса по тылам противника, там, где никто этого удара не ждет и ждать не может, — это уже достаточная гарантия успеха. А если корпусу будут приданы кавалерийская бригада и артиллерия на конной тяге?.. Такого история войн, накопившая немало примеров более или менее усиленных десантов, еще не знала!
Надо отдать должное Врангелю: когда он, Слащев, — невыспавшийся, возбужденный, рассказал в общих чертах о своем замысле, барон понял и оценил задуманное сразу. Преимущества, которые сулил такой десант, были настолько очевидны, что у Врангеля нашелся лишь один вопрос: какое кодовое название дать безоговорочно принятому и тут же утвержденному плану?
Вспомнив бессонную, полную разочарований и мучений ночь, Слащев ответил: «Второй вариант». «Быть может, короче — одним словом?» — спросил барон.
Мелочь, разумеется. Можно было закодировать операцию как угодно — суть ее от этого не менялась! — но он почему-то не захотел менять название.
Впрочем, Врангель и не настаивал. Как бы демонстрируя свое неведомо откуда взявшееся дружелюбие, верховный сказал, улыбаясь: «Второй так второй… Однако любите вы таинственность, Яков Александрович!»
Сам того не подозревая, барон дал ему выход на другую, гораздо более серьезную тему.
«Таинственность? — переспросил, подчеркивая значимость произнесенного слова. — Совершенно справедливо заметили, Петр Николаевич: да, я люблю таинственность, но не ради нее самой, а ради интересов дела. Я понимаю: нельзя незаметно провести подготовку целого корпуса к десанту. Поэтому вместе со «Вторым вариантом» появятся еще и «Первый» и даже «Третий»: в «Первом варианте» местом высадки десанта будет назван район Одессы, в «Третьем» — район Новороссийска. Это — для чрезмерно любопытных. А что касается «Второго варианта»… О нем должны знать мы: вы и я». «А главы союзнических миссии? — быстро и сухо уточнил Врангель. — А Кутепов, Писарев, Абрамов?.. Мой штаб, наконец?! Вы не считаете, что подобное недоверие оскорбительно?» «Не считаю!» — ответил резко, даже резче, чем следовало, видимо, сказались и возбуждение, и усталость, и раздражение, вызванные нежеланием барона понять очевидное.
Тяжело молчали. Потом он, щадя самолюбие барона, примирительно сказал: «Опыт войны показывает, что многие наши планы преждевременно становятся достоянием разведки красных. Я не хочу, чтобы мой план постигла такая же участь. И потому настаиваю на строгом, строжайшем соблюдении тайны». «Ну что ж… — вздохнул, не глядя на него, Врангель. — Ну что ж, Яков Александрович, пусть и на сей раз будет по-вашему…»
Тогда, в Ставке, он не обратил внимания на это «и на сей раз» — до мелочей ли было! Но теперь, вспоминая подробности разговора двухнедельной давности, подумал: неужто хотел барон даже в столь ответственную минуту подчеркнуть, что ведет свой неукоснительный счет каждому возникшему меж ними недоразумению?!. Ай да верховный!..
Щелкнула открываемая дверь. Только теперь Слащев обнаружил, что в салоне непроглядная темень — уже и назашторенное окно превратилось из синего в черное.
— Ваше превосходительство, дозвольте? — тихо спросил денщик. И еще тише: — Аль спите?
— Нет, не сплю, — отозвался Слащев. — Что тебе, Пантелей?
— Негоже без свету сидеть… И ужин совсем застыл.
— А кому говорилось, чтоб не беспокоил, пока не позовут? — раздраженно спросил Слащев. Он был недоволен, что размышления его прерваны, но уже знал, что этот поединок закончится отнюдь не в его пользу.
