Тем временем Вера, разрезав полотно, занялась шитьем.

Строчка получалась неровной, нитка под иглой скручивалась, рвалась, и Вера, сердито выдернув холстину из швейной машинки, распорола шов, снова заложила под лапку край ткани… Она старалась не отвлекаться, быть внимательной и терпеливой, но ничего не получалось… И это при том, что в общем-то Вера любила шить: обычно под монотонное стрекотанье машинки так хорошо, так легко и свободно думалось…

Сейчас — иное. Встреча с Юрьевым, все последующее мучило ее. Вспоминая случившееся, она опять, с новой силой испытывала и унижение, и стыд, и гнев. Она не думала о том, какой опасности подвергалась, и, наверное, поэтому страха не было. Но разве не страшнее любой опасности стыд? Господи, как ненавидела она Юрьева!..

Вчера вечером, когда ушли они с Журбой от погони, когда стояли, задыхаясь в чужом дворе, Вера надеялась, что Журба хотя бы спросит ее о Юрьеве, и уже готова была рассказать ему все. И как пыталась вызволить брата из лагеря военнопленных, и как Юрьев обещал ей помочь, но оказался негодяем… Нелегко, непросто было бы Вере рассказывать такое Николаю, но оказалось, что признание ее Журбе и не нужно: он молчал, а это значило, что гнусные слова Юрьева поняты им по-своему и говорить больше не о чем… Вот тогда она и почувствовала этот страшный, испепеляющий и одновременно гневный стыд. Не помня себя, бросилась бежать… Ночью не могла уснуть. «Ну и пусть, — стараясь одолеть обиду, думала Вера. — Пусть воображает, что ему заблагорассудится. Надо забыть о нем!»

Наверху послышались осторожные шаги, скрипнули высохшие половицы: попробуй забудь, если вот он — рядом!

Вера не знала, что Николай, во всех деталях вспоминая происшествие, сразу и навсегда запретил себе строить догадки об ее отношениях с Юрьевым. И что было закономерно: людям открытой и чистой души несвойственна глупая и черная подозрительность. В какой-то степени выручала его и чекистская наука, одна из заповедей которой гласит: не зная всех причин и обстоятельств, преступно делать выводы! И, конечно же, Николай надеялся, что сама Вера сочтет необходимым объяснить ему этот странный случай…

Но вот что мучило сейчас Журбу — собственное его преступное легкомыслие. Он позволил себе расслабиться, потянуться к личному, будто борьба уже кончилась и можно смотреть на мир счастливыми глазами. Нет, до тех пор, пока окружающий мир смотрит на тебя сквозь прицел револьвера, личного быть не должно! Иначе — провал, иначе — не выполнить приказ, иначе — презрение товарищей. В синематограф отправился, развлечений захотелось!

Так говорил себе Николай Журба. Был он сейчас и судьей, и прокурором, и подсудимым в одном лице — только защитнику не было места и этом строгом, взыскательном суде.

Что он мог сделать в том положении, в котором оказался вчера? Как ни стремительно развивались события, он ни на мгновение не забывал, что ввязываться в скандал, привлекать к себе внимание нельзя. Но когда Юрьев уже занес для удара руку, сомнения больше не имели смысла… Страха тогда он не испытывал — страх пришел потом. Обвиняя себя и только себя, Жур-ба подумал: «Если бы его схватили вместе с Верой, обоим была бы уготована одна судьба, и под удар ставился человек, ни в чем его ответственность и право на риск не разделявший…»

Внимание Журбы привлек голос Веры, донесшийся со двора:

— Митя! — восклицала Вера. — Митя! Какая неожиданность… Да, входи же, входи!

Журба выглянул в окно:

У распахнутой калитки стоял высокий, сухощавый парень с черными вьющимися волосами.

— Митя, Митя! Ну какой же ты молодец! — Вера протянула ему руки. Парень, улыбаясь, сжал их.

Они прошли к столу под вишней.

— Как ты тут? — спросил парень. Разглядывая девушку, он по-прежнему улыбался.

— Да как тебе сказать… — Вера тревожно оглянулась на дом.

— Терентий Васильевич отдыхает? — по-своему понял ее гость.

— Деды нет. Но… — и она проговорила что-то совсем тихо.

Журба отошел от окна.

Что-то знакомое почудилось ему в этом парне. На кого-то похож?.. И сразу же вспомнил: Вера и рядом он… Все правильно, они были вместе, когда Николай впервые увидел Веру на симферопольском кладбище.

«У меня есть настоящий и верный друг, — всплыли в памяти слова Веры. — Мы с ним часто спорим, но всегда находим общий язык…»

Вера сказала это несколько дней назад, мельком, и тогда Николай не придал услышанному никакого значения. И вот друг, — а судя по всему, это был именно он, — появился здесь. Куда девалась обычная Верина сдержанность! Она радовалась Мите так открыто и бурно, что невольно напрашивался вопрос: да только ли друг?..

Журба почувствовал вдруг, что ему стало тоскливо.

Он взял с подоконника листок бумаги, посмотрел на только что сделанный им набросок, и усмехнулся, хотя меньше всего на свете хотелось ему сейчас смеяться… Механически раскрыл томик Лермонтова, сунул в пего листок — несколько его рисунков уже лежали здесь.

Когда Журба спустился во двор, Вера и Миш о чем-то тихо разговаривали, склонившись друг к другу

— Здравствуйте, — сухо произнес Николай.

— Здравствуйте, — откликнулся гость.

Издали он казался Журбе моложе. Николай заметил, что вначале Митя глянул па пего без особого интереса, но тут же посмотрел еще раз, и взгляд его стал напряженным, тяжелым.

«Все ясно, — с неприязнью подумал Журба, — ревновать чудак-человек вздумал».

Он испугался вдруг, что Вера захочет их познакомить, и быстро пересек дворик. Уже выходя из калитки, не выдержал и обернулся. Оба смотрели ему вслед: Митя все с тем же напряженным прищуром, Вера вопросительно и с досадой, будто хотела что-то сказать, да так и не успела или не смогла…

После ухода Журбы оживление Веры угасло. Она сдержанно объяснила Мите:

— Его зовут Николай. Он снял у деды комнату перед моим приездом.

Митя осторожно прикрыл теплой ладонью ее руку, мягко и заботливо спросил:

— Ты уверена, что он нам не опасен? Чем занимается этот Николай, кто он?

— Знаешь, мне сначала показалось, что он — типичный обыватель, — задумчиво сказала Вера. — Ну, из тех, кто хотел бы переждать грозу на теплой печке. А потом… В общем, странный человек.

Митя засмеялся:

— Люблю загадки! Разгадывать их люблю — слишком неожиданными бывают ответы! — И быстро, как бы невзначай, спросил: — Откуда он приехал? Надолго?

— Кажется, из Симферополя… — наморщила лоб Вера. — А, впрочем, может, я и ошибаюсь. А надолго ли? Нет, не знаю…

— Ты узнай, — посоветовал Митя. — Для нас осторожность — мать крестная! Чтобы не опасаться, ты должна знать о нем все!

Вера так не думала: по ее мнению, достаточно было знать о степени порядочности любого человека, чтобы определить свое отношение к нему. Но спорить с Митей она не решилась.

— А знаешь, — предложила вставая, — давай-ка пить чай!

Встал и Митя.

— Вера, — тихо сказал он, опустив глаза. — Вера, я хочу просить тебя… Пусть не теперь, не сейчас, но мы должны поговорить серьезно. Я вправе рассчитывать, что ты меня выслушаешь?

— Но, Митя…

— Я хочу, чтобы ты знала, — твердо, уже в глаза ей глядя, произнес Митя. — Ты должна знать, Вера: дороже тебя и ближе у меня никого нет!

— Ну хорошо, Митя, потом… — Вера, смущенная его напором, не знала, что отвечать. — Ты прав — мы поговорим, но, пожалуйста, потом! — Она уже не рада была, что позволила себе втянуться в этот разговор — Сейчас я поставлю самовар! — И быстро, не давая Мите ответить, повернулась уходить.

— Не надо, Вера! Я спешу.

— Но ведь ты, наверное, голоден…

— Мне надо идти. Так знай, Вера, что бы ни случилось, знай — кроме тебя, у меня нет никого!

Митя ушел. Стараясь спрятаться от дум своих, тревог и волнений, Вера опять села за машинку, но так и не притронулась к шитью — трудно было отвлечься от душевной сумятицы…

Взгляд ее остановился на широкой полке, тесно заставленной книгами. С раннего детства они с братом проводили каждое лето у деда. Многие любимые ими книги оставались здесь, и с годами их скопилось немало. В раздумье стояла Вера у полки, старые книги казались ей добрыми друзьями: Майн Рид, Купер, Луи Буссенар… Это — неразлучные спутники детства. Потом было открытие великой простоты Пушкина и пронзительной мудрости Толстого, спокойной прелести аксаковских пейзажей и прозрачной чистоты тургеневских героев…