— Уквун! — грозно сказал Кителькут шаману. — Скажи, кто приказал тебе убить Нувата, нашего гостя?

— Никто.

— Слышишь, Нуват? Я невиновен. А ты, Уквун, сознайся: почему ты хотел это сделать?

— Не спрашивай, Кителькут. Ты сам должен знать это. Если в наших юртах засветит солнце Нувата, если он обуздает ветер, то кто придет к старому Уквуну и скажет: «Постучи в бубен!»? Никто не придет, никто не накормит, и старый Уквун умрет с голода, а Уквун жить хочет.

Кителькут подумал, как бы вынося решение, и затем сказал:

— Анека! Оденься. Рынтина пусть тоже оденется. Запрягите две упряжки. Собаки накормлены. Положите в нарты пищи на два дня для собак и двух людей. — И затем, обратившись к Уквуну и Катыку, Кителькут закончил: — Вы понимаете, что вам больше нельзя оставаться в моей юрте?

Катык и Уквун молча начали надевать на себя меховые одежды. Когда они были готовы, Нуват насмешливо сказал Уквуну:

— А бубен! Что же ты не захватишь бубен?

— Ты разбил его! — ответил Уквун, хотя бубен лежал на полке и был целехонек. Нуват понял намек.

Вошла Анека и сказала, что нарты готовы.

Уквун и Катык, отвесив общий поклон, вышли. Никто не пошел провожать их.

Нуват погасил лампу. Все уснули и спали долго, слишком утомленные необычайными событиями.

— Что ты думаешь делать дальше, Нуват? — спросил Кителькут, когда они сидели за «утренним» чаем.

И Нуват рассказал Кителькуту свой план.

Ветер, этот бич полярных стран, превращенный в электрическую энергию, даст чукчам и другим народам Севера свет, тепло, новую, чистую, опрятную и культурную жизнь. Жители полярных и приполярных стран — эти пасынки природы, — грязные и невежественные, живут, как люди каменного века. Этому пора положить конец.

И Нуват размечтался о том, как его дети — их дети будут чистыми, опрятными, грамотными. Как в юрты проникнут книга, газета, радио, знания, культура.

— Но сейчас ветросиловая установка для добывания электричества стоит еще дорого, в особенности сам мотор. Одному оленеводу купить не под силу.

— А сколько? — с интересом спросил Кителькут.

— Около пяти тысяч рублей. При массовом изготовлении цена может быть снижена на треть, а то и наполовину. Сейчас дорого стоит, но это ничего. Это даже хорошо. Одному не под силу, а нескольким семьям под силу. Мы устроим оленеводческие колхозы. Свет лампочки и тепло без едкого дыма будут привлекать людей объединяться. И богатые не смогут больше пользоваться трудом бедных. Вот хоть и ты, Кителькут. Будем говорить откровенно. Мой отец Яяк и моя мать не в силах кочевать без твоей помощи. У Яяка слишком мало собак и оленей.

— А разве я не кормлю собак твоего отца в голодное время? — живо спросил Кителькут.

— Да, — ответил Нуват. — Но что стоит эта помощь Яяку? Он твой раб, твой слуга. Он у тебя на побегушках. А вот когда такие бедняки, как он, объединятся — электрическая лампочка объединит их, — то они…

— Слушай, Нуват! — перебил Кителькут. — Ты говоришь, что твоя машина стоит пять тысяч. Я заплачу тебе эту сумму. Часть деньгами. Даже золотом. У меня еще сохранились царские золотые. А часть мехами. Хорошими мехами…

— Ты чудак, Кителькут! — в свою очередь перебил Нуват. — Разве я купец? И разве я о своей выгоде хлопочу?

— Зачем отказываться и от своей выгоды? Ты и твой товарищ Вайдак — люди молодые. Вам пожить хочется. Вы в город поедете. Город деньги любит. Если вы продадите машину мне и больше никому не будете продавать, или если вы сломаете ее, или увезете обратно в город и обещаете мне больше не приезжать сюда никогда, то я вам дам еще пять тысяч…

— Оставь, Кителькут!

— Каждому по пяти! И много шкур. Песцов, лисиц, куниц и белок.

— Оставь этот пустой разговор, Кителькут! Мы организуем наш первый оленеводческий колхоз. К нам присоединятся многие. А ты оставайся один, Кителькут. Нам с тобой не по дороге. Я погашу этот яркий свет, возьму своего отца, мать и еще… — Нуват посмотрел на Анеку, — и мы отправимся собирать бедных чукчей. Прощай, Кителькут! Ты опять останешься со своей вонючей, сальной коптилкой!

Нуват поднялся и начал одеваться. Байдаков снимал проводами шнуры. Свет погас. Старуха зажгла светильник, который теперь словно подчеркивал густоту мрака.

— Нуват! Я иду в ваш колхоз! — сказал Каравия.

— Отлично! Вот видишь, Кителькут? К нам уже идет народ.

— Я тоже иду с вами! — вдруг заявила Анека.

— Я не пушу тебя! — раздраженно сказал Кителькут.

— Все равно я пойду с ним! — не сдавалась девушка и начала одеваться.

— Собирайся, Рынтина, одевайся, Яяк!

— Прощай, Кителькут!

Они уходили. Они ушли… Погас свет. Замолчало веселое воркотание мотора. Тысячелетняя тьма окутала Кителькута…

Было болото. И был мальчик. Болото называлось Чертовым, мальчика звали Панасиком, а по школьному прозвищу Кулик. И в самом деле, как не Кулик: длинноносый, у болота живет и болото хвалит.

Отца у Кулика не было — пропал в Гражданскую войну. Мать умерла еще раньше. Жил Кулик с дедом Микитой, лесником. Их избушка стояла у края соснового леса, на песчаном бугре, а дальше начиналось болото. На Украине много таких мест: сосна, лесок, сушь, и тут же рядом болото — конца-краю не видно.

До поступления в школу совсем одиноко жил Кулик. Дед, нелюдимый, угрюмый старик, целыми днями пропадал в лесах. Кроме него, Кулик только и видел людей — Панаса Утеклого. Когда-то давно, при царизме, Панас за что-то был сослан на каторгу и бежал оттуда. Так и пошло за ним: Утеклый. Он был веселый, бездомный охотник и балагур. Иногда Утеклый ночевал в избушке Микиты и на ночь пугал Панасика сказками про болотных чертей. Иногда брал с собою на охоту. Но Утеклый неожиданно появлялся, чаще всего по весне и осенью, и так же неожиданно надолго исчезал. И Кулик оставался один со своим болотом. Привык к нему и даже полюбил. Полюбил кислые болотные запахи, болотные вздохи и всхлипывания, болотные мхи и травы: трилистник, сабельник, касатник, осоку, полюбил птиц болотных.

Дед строго наказывал:

— Не шляйся по болоту. В окнище провалишься, пропадешь!

Крестьяне, жившие по соседству, жаловались на Чертово болото: дух от него тяжелый, болеют люди, комары одолевают, скотина гибнет… И столько земли даром пропадает!

— Богом проклята сия земля, — говорили старики.

— Черт плюнул на это место. Плюнул, да копытом растереть забыл. Оттого и болото, — объяснял Утеклый.

Но Панасик, с тех пор как стал ходить в школу, уже не верил ни в бога, ни в черта.

— Болото образуется оттого, что почва пропитывается стоячей водой, — возражал он Утеклому, — или от зарастания рек с медленным течением, озер, прудов. Нам учитель говорил. Растения сперва плавают в воде, образуют зыбуны, на зыбунах появляются торфяные мхи. Зыбуны опускаются, мхи нарастают. И выйдет торфяное болото. Поселяются торфяные мхи и на твердой почве, в сосновых лесах. Так образуется торф. А торф — топливо.

— Образуются, образуются… — ворчал Утеклый, заряжая старое шомпольное ружьецо. — Больно образованные все стали! Мохом топить выдумали… Глупости это все! Болото и есть болото. Чертова плевательница — и больше ничего. От него одна польза — охотнику. Птицы тут действительно сила.

— Ученый человек и от болота пользу получить может, — не сдавался Панасик.

— Получишь! Держи карман, ученый Кулик! Отец твой был лесником, дед лесник, и ты лесником будешь. Так лесником и помрешь, как болотная лягушка. Болото тебя не накормит. Видишь эту траву? Ее и коровы не едят. Болото в люди не выведет.

— Выведет! — упрямо выкрикнул Панасик. Правду сказать, в эту минуту он сам мало верил, что болото может вывести его в люди, но не мог не возразить Утеклому — уж очень за болото обиделся.

— Видал я, как болото людей в люди выводит, — не уступал и Утеклый. — Однажды, когда я из Сибири бежал, пришлось мне на торфяные разработки попасть. Затесался в рабочие, там пачпорта не спрашивали, всякого брали, потому что сезонники на эту работу шли неохотно. Ну и жизнь, действительно! В каторге лучше было, истинное слово! Стоишь по пояс в воде, в грязи, лопатой зловонную жижу выгребаешь. Мошкара, гнус, комары одолевают. Лицо, руки, спина кровью обливаются. И через день-два лихоманка треплет. А работать приходилось от зари до зари. Рабочие — в грязных бараках, почитай, все больны и как сумасшедшие: невесть что лопочут, выкрикивают, горят, как в огне, бредят, значит. Посмотрел я на этот торф, тоска взяла смертная. Хоть на каторгу назад возвращайся! Плюнул, ушел. Только тем и жив остался. Вот оно куда твое болото выводит! Прямым сообщением на погост.