— Марик, ну ты гений! — восхищалась рыжая Милка, — Ведь считай, почти без репетиций, а как выдал, а!

— Нет, — справедливо возразил Маргус, — Лучший номер был твой, Мила… Если бы Витька не помешал…

— Ну, за праздник!

— С Днем разведки!

Сдвинули разнокалиберные стаканы и чашки, одолженные по соседним комнатам.

— Вовчик, ты споешь? — присела рядом с Зубом хрупкая глазастая Юлька.

— Вован, давай — нашу! — тут же передали ему гитару.

И — негромко так, вполголоса, все подхватили:

Как-то незаметно пропадали улыбки, лица становились все задумчивей и серьезней.

Последние строки пели уже просто угрюмо, словно сетуя на такую вот нескладную свою судьбу. Но увы, такую необходимую Родине:

Возможно, в наши дни еще кто-то помнит такое понятие, как «самиздат». Если нет, то — коротко: берется литературное или публицистическое произведение запрещенного (или полузапрещенного) в СССР автора и перепечатывается вручную на машинке, дабы потом втихаря читать самому и давать почитать самым надежным друзьям. Считается, что занимались этим делом сплошь высоколобые интеллектуалы, отпетые диссиденты, ну и — в большинстве своем, евреи — а как же, куда ж без них, родимых.

Так вот, все уверения диссидентов в своем полном господстве в самиздате (кто их, кстати, помнит сегодня — ну хоть одного?) — полная чепуха. Ибо в то время самиздатом занимались все поголовно! Просто далеко не у всех хватало наглости делать из этого профессию, ибо серьезным занятием это никак считаться не могло, а отводилась этому делу всего лишь роль эдакого предохранительного клапана для сброса излишней энергии. Это уж — как в любом другом деле, у кого подо что лучше руки заструганы: кто штангу тягает, кто бляху иголкой полирует, ну, а кто — самоиздаёт.

И вот вам пример, и это — абсолютная правда: в самые наизастойнейшие годы (живой Высоцкий, Олимпийский Мишка, пепси-кола — только в Москве, а кока-кола еще по прежнему главный символ империализма), в одном из наисекретнейших учебных заведений Министерства Обороны — совершенно спокойно издавался самый настоящий подпольный рукописный журнал. И не абы какой, а на китайском языке! Название его звучало очень красиво, словно строка из стихов Ли Бо: «Куайлэ пхигужэндэ хэцзошэ хуабао», что означало «Иллюстрированный журнал «Кооператив веселых педерастов»». Как родилось столь неординарное название? Да очень просто.

Курсанты английских языковых групп к третьему курсу уверенно шпарили в подлиннике «Аэропорт» Хейли, «французы» читали Гюго и бульварные романы, изданные в Париже, немецкие группы выписывали дивный журнал, издававшийся в ГДР «Арми рундшау» (и именуемый в курсантской среде не иначе, как «Зольдатен унд секс»). Вот это, доложу я вам, был журнал! Уж в чем, в чем, а в солдатской психологии немцы всегда разбирались. И было в этом журнале то, что действительно нравится солдату: отличные фотографии военной техники (в том числе и той, что в Союзе проходила под всевозможными грифами секретности) и — БАБЫ! Черт побери, какой же лютой завистью завидовали наши парни шикарной жизни своих немецких коллег, глядя, к примеру, на такой снимок: бравый немецкий десантник, приземляющийся не куда-нибудь, а прямо на берег озера, в котором плещутся голенькие грудастые немецкие нимфы! Или просто: морячок в увольнении, идет с подружкой. Идут они в обнимочку, невинно ухватив друг друга за попки. Снимок сделан со спины, подружка морячка, разумеется, в потрясном мини-платьице и на шпильках, удлиняющих и без того длиннющие ножки.

«Пир духа», одним словом. Ну, а что же доставалось несчастным «китайцам»? Увы, меню за этим столиком было куда скромнее: газета «Жэньминь жибао» (месячной давности, да и та — не целиком, а в виде вырезок), брошюрки-агитки периода «Сталин и Мао слушают нас», да журнал «Сулянь хуабао» («Советский союз») на китайском языке (в котором лишь изредка попадались красивые фотографии советских гимнасток). Попробуй тут не взбелениться. И чего, спрашивается, удивляться тому, что тот самый подпольный журнал зародился именно в китайской группе? Да просто на фига самиздат тем, кому и так хорошо?

А родился этот журнал, как оно чаще всего и бывает, довольно спонтанно и стихийно. Китайская группа третьего взвода вторую неделю подряд охреневала, изучая славную историю крестьянского кооператива «Восьмое августа». Председателем кооператива был доблестный ганьбу (кадровый работник) товарищ Чжан Ёувэн, контуженый ветеран Великого Похода. Каждый рабочий день в кооперативе Чжан Ёувэн начинал с митинга, в результате которого все крестьяне «горячо воодушевлялись» и, как наскипидаренные, принимались «нулидэ гундзо», то есть старательно работать. И так происходило везде: в поле, на свиноферме, на рытье оросительного канала. И ведь что характерно: на протяжении всего курса изучения китайского языка этот самый Чжан Ёувэн периодически появлялся то там, то сям, почти в любом тексте — будь то описания дня студента Пекинского университета, рабочего Шанхайского тракторного завода, или повара Сычуаньской столовой. Наверное, автору учебника было просто лень придумывать разные имена и он лепил бедолагу Чжана куда не попадя.

И вот, на исходе второй недели изучения трудовых подвигов неутомимого Чжана, Рустам Садыков ни с того ни с сего плюнул, в сердцах отшвырнул ручку в сторону и что-то убедительно сказал по-узбекски.

— Чего психуешь, Рустик? — поинтересовался невозмутимый командир отделения Витька Семенов (Солидный Сэм).

— Да заколебал он уже совсем, этот Чжан Ёувэн! — грохнул лбом о крышку стола Рустам, — «Воодушевились — зааплодировали»! «Развивать критику и самокритику»! Самокретины, билят…

— Ну возьми, да переделай учебник, чтоб интересно было, делов-то… — бросил кто-то вскользь, не подозревая, какого джинна выпускает он из бутылки.

Мгновение спустя Рустам подобрал ручку, решительно раскрыл тетрадь для черновых прописей и черные глаза его полыхнули пламенем вдохновения. Увлеченно свесив язык набок, он принялся что-то стремительно черкать в тетради, прерываясь только для того, чтобы яростно поскрести стриженый затылок. Через полчаса он подал голос:

— Мужики! Как по-китайски будет «джаляб»?

— Оба-на! — все разом повернулись в его сторону, — А тебе зачем?! (Смысл этого узбекского слова давно был всем известен: взаимопроникновение культур, так сказать…)

— Надо! — коротко бросил Рустам, не отрываясь от своего занятия.

— Ну-ка, покажь, чего ты тут наваял! — обступили все стол Рустама. И — тут же замерзшие стекла задрожали от залпа жеребячьего ржания, а тетрадь чуть не разорвали на части, таща в разные стороны.