— Я ведь и правда трус, — сказал он.
— Так и я тебе об этом же…
— Ты — другое дело.
— Да ничего другого нет.
— Но я же не хочу быть трусом!
— И я не хочу. — Сторм упорно стоял на своем. — Да только куда денешься. — Он пошевелил раненой кистью, послышалось легкое похрустывание. — Просто хорошо, что хоть не надо туда снова возвращаться…
— А мне, видно, придется…
— Извини, — снова повторил Сторм. Он действительно чувствовал себя виноватым перед товарищем. Но Файфу слышалось в его тоне равнодушие. И все же Файфу стало немного легче на душе. Коль скоро и Сторм считает себя трусом, значит, не все уж так отчаянно плохо, как сперва ему казалось. И стало быть, он, Файф, не такой слабак. Кроме того, он узнал еще одну вещь. То, что Сторм вроде бы пожалел его, посочувствовал, нисколько не изменило общего положения дел и ни в малейшей мере не влияло на положение самого Файфа. Его животный страх и его личное несчастье оставались такими же, какими были. И надо думать, что точно так же будет и впредь, в любом другом случае, надумай он полезть еще к кому-нибудь со своими признаниями и тревогами.
— А может, вы меня к себе на кухню возьмете? — неожиданно спросил он Сторма. — Дейл ведь теперь в строевые перешел, раз его в сержанты произвели. Значит, у вас вакансия появилась…
— Что ж… Может, и можно будет. Ты готовить-то умеешь?
— Нет, конечно. Но научусь, может…
— Видишь, какое дело… А в роте полным-полно парней, которые давно умеют… Ты знаешь что, давай договоримся — сможешь убедить ротного тебя на кухню назначить, я возражать не стану.
— Это Бэнда-то? Ну, он ни за что не согласится. Да я и попросить-то его об этом не посмею.
— А больше я никак не могу…
— Вот оно, значит, как… — Файф почему-то стал крутить головой, будто оглядывая палатку. — Я так и знал… Так и знал…
Конечно, эта его просьба была большой глупостью, тем более что он все равно никогда не стал бы поваром. Пустая уловка труса, только и всего. Так что и Сторма в общем-то винить не за что. И все же в душе у него разрасталась острая, какая-то горькая зависть к этому счастливчику, обладавшему, оказывается, столь надежным способом избежать передовой. Несмотря на это, в последующие дни они регулярно встречались, Файф заходил к Сторму в палатку, и почти все свободное время они проводили вместе. Файф считал, что это лучше, чем валяться в духоте на койке, без конца бередя себе душу сетованиями на свою горькую долю.
Расхаживая вдвоем по территории госпиталя, им удалось разыскать здесь еще шесть солдат из третьей роты, разбросанных по различным отделениям. Пятеро было ходячих. Каждый день теперь эта компания собиралась у Сторма в палатке, они болтали о том, о сем, потом все вместе отправлялись проведать своего лежачего товарища, а оттуда шли куда-нибудь на полянку, под кокосовые пальмы, где, сняв рубахи, праздно сидели, обсуждая главным образом шансы каждого на эвакуацию. Во всей округе невозможно было отыскать и капли спиртного, зато ежедневно с наступлением темноты в госпитале показывали кинофильмы, и они всей гурьбой непременно отправлялись туда, глядели с тоской на то, как весело живут люди в Нью-Йорке, Вашингтоне или Калифорнии, во всех этих местах, за которые сейчас они воюют, но где никто из них не был ни разу в жизни. Почти ежедневно сеансы прерывались очередным воздушным налетом, так что за пять дней в госпитале Сторм с Файфом видели отрывки из пяти фильмов, но ни разу не досмотрели хотя бы одну картину до конца. Но в общем-то это не имело никакого значения — все эти фильмы они видели еще дома. После налета они обычно снова собирались вместе, курили потихоньку, а все их разговоры были только об эвакуации. Никто из них даже думать не хотел о том, чтобы возвращаться снова в третью роту.
В один из дней Сторм вдруг предложил сходить проведать Раскоряку Стейна, благо тыловой эшелон штаба полка располагался совсем неподалеку и Сторму стало известно (то ли от рассыльного, которого он случайно встретил, то ли от какого-то старого дружка), что их бывший командир роты находится там, ожидая оказии для отъезда с острова. Предварительно обсудив эту экспедицию, они отправились туда всемером — вышли с территории госпиталя и двинулись к своему ротному, которого до этого ненавидели, а теперь, оказывается, стали жалеть и которому решили сказать «до свидания». Госпиталь, разумеется, никем не охранялся. Да и к чему был» бы это, если все равно никто не мог удрать с этого богом проклятого острова?
Стейн в это время сидел в своей крохотной одноместной палатке, разбирая те немногие бумаги, что еще сохранились у него. Приход незваных гостей явился для него полнейшей неожиданностью. Буквально пару часов назад ему передали приказ быть готовым к немедленному отъезду — на следующее утро он должен был улететь с попутным самолетом в Новую Зеландию. Трофеев у него было немного — японский боевой флаг с пятнами крови на белом поле, офицерский пистолет, похожий на немецкий «люгер», две офицерские петлицы со звездочками да еще немного фотографий в кожаном бумажнике. В общем-то, у него было чем доказать свое участие в боях. Тут же около стола лежали и остальные его немногочисленные пожитки. Ему пришлось убить чуть не полностью последние три дня, чтобы разыскать свои вещи. Спасибо еще командиру полка, давшему ему свои джип. Стейну ужасно понравились эти поездки по острову. На том месте, неподалеку от аэродрома, где их рота находилась в первые дни и где они оставили все свое лишнее имущество, в том числе и личные вещи, была размещена чья-то чужая часть, их старые палатки переставили по-новому, и это никак не могло понравиться Стейну. Что касается имущества третьей роты, то о нем тут никто и слыхом не слыхивал. Тогда Стейн отправился через Матаникау и Лунга-Пойнт к Красному пляжу, дважды облазил там все склады, добравшись до самого дальнего конца района их высадки, и все безрезультатно. Но в конце концов он добился успеха — оказалось, что вещи находятся совсем неподалеку от их первого лагеря. Они лежали, сваленные в кучу, в небольшой кокосовой рощице, частично в палатках, разбитых под деревьями, но главным образом просто навалом на опушке. Ему пришлось почти полдня работать как проклятому, обливаясь потом в насыщенном испарениями воздухе джунглей, пока в конце концов он отыскал свои два полевых чемодана. И все же это дело было ему по душе — скорее всего потому, что все это время он был совершенно один. Теперь он был готов отправиться в путь по первому приказанию.
Стремление к полному одиночеству появилось у него совсем недавно, а точнее, в последние четыре дня. На второй день вынужденного пребывания в тылу, после того как с самого утра он провертелся как сумасшедший со всякими текущими делами, ему вдруг захотелось немного развеяться, и он отправился в «полковой офицерский клуб» выпить рюмку перед ужином. Да и почему бы ему, собственно говоря, не сделать этого, тем более что официально (да и неофициально тоже), как разъяснил ему Толл, никто в полку не считал его парней. Этот «клуб», обязанный своим появлением командиру полка, представлял собой обычный кухонный навес, обтянутый большой противомоскитной сеткой, под которой находился импровизированный бар, сделанный из ящиков. За баром хозяйничал сержант — порученец полковника. Под навесом были расставлены раскладные стулья, а также находился походный штабной стол, за которым желающие играли в покер. Для игры в темное время служила стоявшая рядом палатка с зашторенными окнами. Обычно этот «клуб» посещали офицеры штаба и тыловых подразделений, но в этот вечер, в связи с тем что Толл добился недели отдыха для своего батальона, здесь собрались почти все батальонные офицеры. Отдых их заключался в праздных разговорах, пустой болтовне за стаканом виски — это в какой-то мере давало людям разрядку. Для Стейна посещение этого «клуба» оказалось не очень удачным, он понял, что поступил опрометчиво, и больше этой ошибки не повторял. И не потому, что почувствовал себя отверженным или униженным, наоборот, он понял, что никто в полку вовсе не презирает его, да только этот успех, если можно так сказать, никак не стоит той нервной энергии, которую ему пришлось затратить. И в тот вечер он почувствовал, как хорошо все-таки побыть одному…
