Литмир - Электронная Библиотека
A
A

На вершине того холма, что высился на северной окраине аэродрома, пьянка начиналась сразу после завтрака. Солдаты по одному выползали из-под маскировочных сеток, растянутых над их полевыми раскладушками, быстренько делали хороший «утренний» глоток виски и не спеша шли к умывальникам. Вернувшись, они снова пропускали глоточек, после чего, забрав котелки, направлялись к палатке, в которой размещалась полевая кухня. В отсутствии Сторма, находившегося в госпитале, здесь теперь командовал старший повар Лэнд. Почти у каждой раскладушки, стоявшей под сеткой, можно было найти по крайней мере по одной полной кварте виски. Завтрак в роте был единственной формальностью, предусмотренной Толлом в распорядке дня на время отдыха. Во время завтрака проводилась и перекличка. После этого солдаты были на весь день предоставлены сами себе. У кого еще оставалось трофейное барахло, могли спуститься по холодку на рынок, большинство же предпочитало посидеть на койках или развалиться без рубашек на утреннем солнышке, прихлебывая не спеша из горлышка и болтая с соседом о той воистину великой битве, в которой им довелось участвовать. Иногда можно было глоток виски разбавить банкой пива, которое солдаты доставали в строительном батальоне, расквартированном на аэродроме. У строителей постоянно был хороший запас, и они охотно делились им, меняя пиво на боевые трофеи. Большинство солдат роты ухитрялись за день выпивать не меньше пинты виски, а кое-кто и побольше. Они были молоды и, если не считать малярии, которая успела поразить уже почти всех, практически здоровы. Выпивка для них была просто удовольствием. Да к тому же они теперь уже понюхали пороху, стали настоящими ветеранами. И кровь пролили, и узнали ее вкус. Именно узнали. Ежели кто из них ухитрялся напиться до такого состояния, что не в силах был двигаться, то валился тут же на травку и спал, пока спалось, а потом продирал глаза и снова принимался за любимое дело. Не обходилось, разумеется, и без пьяных драк. В полдень они обедали, не забывая и в обед пропустить пару глотков виски на манер того, как европейцы запивают обед вином. После обеда все в хорошем настроении рассаживались на самые удобные места, предвкушая заранее удовольствие от того зрелища, которое предстанет перед ними при очередном налете японских бомбардировщиков. Ну а поближе к вечеру, когда на аэродроме снова устанавливался порядок, солдаты веселой гурьбой отправлялись вниз, к авиаторам, на послеобеденный тур обменных операций. Надо полагать, что авиаторы, покупавшие у них трофеи, ненавидели при этом солдат не меньше, чем те ненавидели своих соседей. Вечером, поужинав, солдаты снова располагались кто как хотел у себя в лагере на голой вершине холма, пили, осторожно покуривали в кулак, глазели на всполохи ночных бомбежек. Противник бомбил, как правило, кокосовые рощи на побережье, так что они были в полной безопасности на своем холме и могли спокойно отдыхать.

Конечно, им пришлось пережить самое страшное нервное потрясение, которое только может выпасть на долю молодых парней, если не считать тех, кто попадал в тяжелую автомобильную аварию. И по мере того как они постепенно снова расслаблялись, как из их сердец уходило то благословенное отупение, которое охватывает человека в шоковой ситуации, они все яснее начинали понимать всю бессмысленность смерти и всего того, что происходит. Часто они беседовали об этом по ночам, особенно тогда, когда с затаенным наслаждением наблюдали за пылавшими в темноте самолетами на аэродроме и другими последствиями бомбежки. Если разговор заходил об убитых, о тех, кто пал в их великой битве, они вспоминали о них с каким-то удивлением, как о чем-то таинственном, непостижимом. Когда же разговор переходил на раненых, то все сводилось лишь к подсчетам, как далеко данное конкретное ранение может затащить человека на тысячемильном пути от этого острова и до побережья Америки: до передового медпункта полка, тылового эвакогоспиталя, что находился на острове Эспирито-Санто, военно-морского госпиталя номер три на острове Эфате, до Нумеа в Новой Каледонии, Австралии, а может, до родной земли? Почти никогда они не говорили о собственной смерти, которая могла настичь их уже на следующей неделе. К чему? Теперь они были закаленными в боях ветеранами. Им усиленно объясняли, как надо играть эту роль, и они отчаянно стремились внести в нее как можно больше искренности и правдивости. И вовсе не потому, что действительно так уж гордились этой ролью или своей миссией, а скорее всего, просто из-за отсутствия какой бы то ни было другой роли.

Вот в таком состоянии они все и пребывали, когда на четвертый день отдыха, вечерком, перед ними нежданно-негаданно предстали Сторм и Файф, вернувшиеся, можно сказать, «с того света» (поскольку многие их товарищи совершенно искренне считали обоих покойниками). Но как бы там ни было, они вернулись!

Сторм и Файф были первыми ранеными, вернувшимися после излечения в третью роту, может быть, поэтому их возвращение показалось всем необычайно интересным и любопытным событием. Вся рота сбежалась поглазеть на это чудо. Все солдаты, сумевшие избежать ранения, ощущали некоторую вину перед ними, примерно такую же, какую обычно ощущает здоровый человек, находясь у постели больного. Они наперебой принялись угощать вернувшихся, засыпали их вопросами. Ранение в голову у Файфа оказалось поверхностным, без повреждения черепа или внутреннего кровоизлияния, так что после недельной проверки его отправили обратно в часть. Правда, при этом в госпитале не учли, что он лишился еще и очков. Рассказывая о своем ранении, Файф все время трогал пальцами небольшую наклейку на выбритой голове — в госпитале ему велели отодрать ее дня через три-четыре.

Что касается ранения в кисть у Сторма, то его осматривали в госпитале несколько врачей, спрашивавших все время одно и то же: может ли он свободно двигать пальцами? Сторм отвечал утвердительно, и после нескольких таких осмотров его отправили в палатку и велели там ждать. Он так и сделал и просидел в палатке, всеми забытый, в течение пяти дней, пока какой-то санитар не разыскал его и не передал приказание возвращаться в часть. На его руку никто так больше и не взглянул. Сторм сожалел о том, что на нее не наложили хоть какую-нибудь повязку, а то теперь ходи как дурак, будто и ранения-то никакого нет. Тем более что ранка почти уже зажила, только пятнышко осталось малюсенькое, с синими краешками. А под кожей, если потереть, ощущалось что-то постороннее, и все еще было больно.

Так вот обстояли дела, и сейчас они оба стояли в кругу товарищей. Все сошлись на том, что доктора в дивизионном госпитале никуда не годятся. Ни за что, подлецы, не позволят человеку выбраться живым из этой мясорубки. И вообще, судя по всему, в этой дивизии, видно, является правилом гнать на передовую не только всех, кто может идти, но и тех, кто может хотя бы ползти. И все только ради того, чтобы командиру дивизии можно было спокойно вести бои, захватывать острова и обеспечивать себе репутацию. Даже ребят, которые чуть ли не подыхают от малярии, и тех гонят в наступление! Дадут пригоршню акрихина, и катись себе назад в подразделение. Оба раненых, возвратившихся в роту, в один голос поддерживали общее мнение, утверждая, что и начальство, и медики в этой дивизии стоят друг друга.

Вот и получилось, что истина, рожденная среди госпитальной болтовни, — вылетевшая из уст Сторма и Файфа «солдатская правда» о тех порядках, которые царят в госпиталях, — стала самой популярной темой разговоров в третьей роте. В последующие дик Сторм и Файф только тем и занимались, что всячески поддерживали горячие дискуссии среди раненых на тему о том, кого из них все же эвакуируют с острова, а кого непременно оставят здесь. Своей информированностью в данном вопросе они щедро делились со всеми в роте. Создавшаяся обстановка была в чем-то схожа с уголовным законодательством, которое трактовало в качестве основного правила существенное положение о том, что вовсе не все люди, совершившие то или иное противозаконное деяние, должны быть непременно упрятаны за решетку. Правительство всегда вправе решать, кого бросить в застенок, а кого, например, сослать на покрытый дикими джунглями остров в Южных морях и держать там до тех пор, пока он не исполнит в точности все, что от него требуется правительством или приказано командованием. Так что если взглянуть на все с несколько иной стороны, то получалось, что проблема эвакуации была, по сути дела, вопросом жизни и смерти. В результате их и без того мрачный взгляд на свое будущее становился еще мрачнее от охватывающей душу ожесточенности, даже озлобленности, которая непрерывно росла в них, превращая постепенно в грубых, жестоких, даже подлых и циничных вояк — таких, какими хотели их видеть командиры — отчаянных рубак, ненавидящих японцев только за то, что они японцы. Солдаты, пребывающие в таком далеко не радостном настроении, искренне сочувствовали Сторму и Файфу — первым вернувшимся назад в строй раненым из их роты, подливали им виски, расспрашивали о том, как их лечили, и обо всем прочем. И пока Сторм и Файф окончательно не упились, они с видом знатоков снова и снова объясняли, что такой-то и такой-то, конечно, получат свое, и даже по первому разряду, но наверняка умрут, а вот такой-то будет эвакуирован по крайней мере в Австралию, а если повезет, то и в сами Штаты, а вот эти трое ни за что не уедут дальше Нумеа в Новой Каледонии, а что касается такого-то и такого-то, то у них дорога от силы до побережья, тем более, что им и этого больше чем достаточно. В общем, у них уже составился своеобразный каталог ранений, хотя при том обилии виски, которое в них влили, трудно было ожидать, что они им правильно пользовались.

88
{"b":"165060","o":1}