Он опять вгляделся в спокойную, скрытую поверхность пустынного маленького хребта. Что же теперь делать? Резкий грохот, исходивший неведомо откуда, казалось, стал немного громче. Уайт задумался. Это был крупный, полный молодой человек, чемпион по боксу и дзюдо в университете, где он готовился стать гидробиологом, а также лучший пловец факультета. Во всяком случае, не могут же они убить нас всех, подумал он, в глубине души имея в виду прежде всего себя, и принял решение.

— Вперед, ребята! Дадим им жизни! — закричал он и жестом позвал взвод за собой. Он сделал два шага — взвод с приткнутыми с самого утра штыками следовал за ним — и упад мертвым, прошитый нулями по диагонали от бедра до плеча.

Еще пятеро из его взвода упали почти одновременно — кто-то был убит, кто-то только ранен. Но толчок, который дал Уайт, еще действовал, и взвод слепо продолжал наступать. Нужен был другой толчок, чтобы его остановить или изменить направление движения. Упали еще несколько человек. Невидимые винтовки и пулеметы трещали, казалось, со всех сторон. Добежав, до двух мертвых разведчиков, солдаты взвода оказались в пределах досягаемости с более удаленного левого хребта и попали под сильный перекрестный огонь. Куин бежал вместе с другими и бессвязно орал. Он видел, как взводный сержант Гроув отбросил в сторону винтовку, как будто испугался ее, и побежал вниз, крича и хватаясь за грудь. Около него бежал Долл, часто моргая глазами, словно это могло его защитить. От страха он совсем потерял рассудок. Он уже не был уверен в собственной неуязвимости, хотя эта уверенность еще не исчезла окончательно, как у Уайта. Вот они миновали мертвых разведчиков. Слева начало падать все больше людей. А позади, на вершине третьей складки, вдруг появился второй взвод; солдаты мчались во весь опор с хриплыми криками.

Второй лейтенант, Блейн, проявил инициативу. Оп не испытывал ни зависти, ни ревности, ни страха, ни стремления к самоубийству. Он тоже, как и Уайт, знал свою задачу и обещал Биллу Уайту поддержать и выручить его. Он тоже знал, что за боем наблюдает командир корпуса, и тоже хотел отличиться. Не такой сильный, как его коллега, но обладающий большим воображением, более впечатлительный, он тоже выпрыгнул и подал знак солдатам идти вперед, когда увидел, что двинулся первый взвод. В своем воображении он видел, чем закончится бой: он, Уайт и их солдаты, торжествуя, стоят на разрушенных бункерах, позиция захвачена. Блейн был убит на переднем скате, а не на гребне, как Уайт. Японским стрелкам, все еще невидимым, понадобилось несколько секунд, чтобы открыть огонь, и второй взвод не прошел и двадцати шагов по отлогому склону, как попал под обстрел. Сразу упали девять человек. Двое были убиты, и одним из них был Блейн. Его пощадил пулемет, но выбрали мишенью сразу три стрелка, независимо друг от друга, не зная, что он офицер. Блейн пробежал вперед еще пять метров с тремя пулями, пробившими грудь, и умер не сразу. Он лежал на спине, оцепенелый, будто в полусне, и смотрел на высокие, прекрасные, чистые белые кучевые облака, плывущие, как величавые корабли, по прохладному голубому тропическому небу. Было немного больно дышать. Он смутно понял, что может умереть, и потерял сознание.

Второй взвод только достиг места, где лежали тела двух убитых разведчиков, как на первый взвод стали падать мины. Сначала две, потом одна, потом три сразу, вздымая невероятные фонтаны земли и камней. В воздухе с жужжанием и свистом проносились осколки и камни. Нужен был толчок, чтобы либо изменить направление атаки, либо вовсе ее прекратить. Было сделано и то, и другое. Во втором взводе штаб-сержант Кекк, за которым все следили, после того как упал лейтенант Блейн, вскинул вверх руки с винтовкой и заорал таким голосом, словно кричали хором десять человек: «Ложись! Ложись!» Повторять команду два раза не требовалось. Бегущие люди рассеялись по земле, словно налетел сильный ветер и сдул их, как сухие листья.

В первом взводе, менее счастливом, реакция солдат на падающие мины была неодинаковой. На крайнем правом фланге цепь достигла длинного холмика у подножия правого отрога возвышенности, и несколько человек нырнули в высокую, по пояс, траву, укрывшись от скрыто расположенных над ними пулеметов и найдя защиту от минометов. Находящимся на дальнем левом конце цепи надо было продвинуться гораздо дальше, еще на семьдесят метров, чтобы достичь мертвого пространства под левым хребтом. Тем не менее группа солдат попыталась это сделать. Однако никто не достиг цели. Они были прижаты к земле расположенными наверху пулеметами и залегли, ошеломленные минометным огнем. Постепенно им удалось укрыться от пулеметного огня или попасть в мертвое пространство минометов. Чуть левее центра находилось приданное пулеметное отделение из взвода Калпа, которому Уайт разрешил непосредственно участвовать в атаке то ли по забывчивости, то ли по каким-то туманным тактическим соображениям, ему одному известным. Все пятеро, бежавшие вместе, были сбиты с ног одной и той же миной, ствол, тренога и патронные ящики разлетелись в разные стороны и хлопнулись на землю, но никто из пяти не был ранен. Это обозначило самую дальнюю точку продвижения. На крайнем левом фланге пяти или шести стрелкам удалось найти убежище в заросшей кустарником лощине у подножия высоты 209, которая немного ниже переходила в глубокий овраг, где вчера попали в западню и были разгромлены шестая и седьмая роты. Эти солдаты открыта огонь по двум возвышенностям, хотя не видели никаких целей.

В центре цепи первого взвода не оказалось ни укрытий, ни оврагов, где можно было бы укрыться. Перед тем как их остановили минометы, обессиленные солдаты забежали прямо в опасную низину, которая простреливалась не только продольным огнем с хребтов, но и навесным огнем пулеметов с самой высоты 210. Здесь ничего не оставалось делать, как залечь и искать хоть какое-нибудь укрытие. К счастью, после огневого налета, который прошелся и здесь, и по холмикам, остались воронки от 105 — и 155-миллиметровых снарядов. Солдаты, как могли, укрывались в них.

Джон Белл лежал распростершись на том самом месте, где упал, не двигая ни одним мускулом. Глаза его были закрыты, и он, конечно, ничего не видел вокруг, но настороженно прислушивался. На малых хребтах длительный треск пулеметов прекратился, и теперь слышались лишь короткие очереди. То тут, то там вопили, ныли, стонали раненые. Лицо Белла было повернуто налево, щека прижалась к земле, он старался даже дышать не слишком заметно, боясь привлечь к себе внимание. Белл осторожно открыл глаза, опасаясь, как бы пулеметчик за сто ярдов не заметил движения век, и увидел, что смотрит прямо в открытые глаза разведчика из первого взвода, лежащего мертвым в пяти метрах слева от Белла. Это был молодой призывник по фамилии Крэл. Он был знаменит самым безобразным кривоносым лицом в полку и самыми толстыми очками в третьей роте. То, что при такой близорукости он ухитрялся быть разведчиком, служило предметом шуток всей роты. И Крэл пошел на это добровольно: он хочет быть там, где есть настоящее дело, сказал он, будь то в мирное или в военное время. Разбитной парень из Джерси, он тем не менее верил пропагандистским листовкам. Он не понимал, что профессия первого разведчика стрелкового взвода отошла в прошлое, во времена войн с индейцами, и не очень нужна сейчас, в век дивизий с их огромной огневой мощью. Первая мишень, а не первый разведчик — так надо теперь именовать эту должность. На лице Крэла по-прежнему были большие очки. Повернутые под определенным углом, она увеличивали глаза мертвеца, и Беллу казалось, что глаза заполнили все линзы. Белл не мог оторвать от них упорного взгляда, и они смотрели в ответ с мудрым и терпеливым изумлением. Чем больше Белл на них смотрел, тем больше они казались ему отверстиями в центр вселенной, куда он мог провалиться и поплыть через звездное пространство среди галактик, спиральных туманностей и обособленных миров. Белл с усилием накрыл глаза. Он боялся пошевелить головой, и всякий раз, когда снова открывал глаза, на него смотрели глаза Крэла; их жалкое, чудное, дружелюбное выражение приводило его в смятение. И куда бы он ни глядел, они дружелюбно, но упорно следовали за ним. Сверху невидимые, но ощутимые огненные солнечные лучи тропического дня накаляли голову под каской, не давая покоя. Белл никогда не знал такого опустошающего, щемящего страха. Где-то, вне поля его зрения, разорвалась еще одна мина. Но в общем казалось, что наступает довольно спокойный день. Он мог видеть часы на своей руке. Боже мой! Неужели только семь сорок пять? Пав духом, он позволил глазам вернуться куда им хотелось: к глазам Крэла. Здесь покоится очкарик Крэл, умерший за нечто. Когда один из огромных глаз Крэла игриво подмигнул ему, он в отчаянии понял, что надо что-то делать. Не отрывая прижатой к земле щеки, он громко закричал: