– Я только знаю, что всю прошлую войну мой отец ни дня не пробыл без работы.

– У нас вот здесь тоже никто не остался без работы… Целые сутки выбираемся из могилы…

– Я говорю о такой работе, за которую платят деньги!

– Дурак, Кромман думал не о тебе. Он подразумевал господчиков с толстыми бумажниками, – вступил в разговор еще кто-то.

– А я думаю о себе. Ты, верно, никогда не ходил безработным…

– Ну, конечно! Я прикатил сюда прямо с заседания биржевого комитета.

Кругом раздались смешки:

– Из биржи в тюрьму не попадают…

– Из биржи прямой путь в министры…

– Интересно, засыпало ли вчера господина Перхотта?

– Простофиля, Перхотт это не человек. Перхотт это фирма.

– Вот я и думаю, засыпало ли эту фирму при вчерашней бомбежке.

– Как бы тебе не пришлось подумать об этом на электрическом стуле, изменник, агент Москвы! – не выдержал Кроккет.

– С удовольствием съездил бы в Москву, честное слово! Если столько мерзавцев ругаются Москвой, значит это как раз тот самый город, который нужен порядочному человеку, – сказал Билл Купер.

– Очень дельная мысль, парень, как тебя там.

– Я же сказал, меня зовут Эксис.

– Ясно. Меня тоже.

– Я еще никогда не был таким свободным человеком, как в эти сутки! – восторженно прошептал Билл на ухо Ноксу и крепко стиснул ему руку.

– Чудачок! – отвечал ему истопник. – Настоящая свобода еще впереди.

– Когда еще она будет?

– Будет! Если хорошенечко бороться, то обязательно будет.

– Следующая партия! – выкрикнул настоящий Эксис. За эти сутки он не сомкнул глаз. – Пора сменять!

– Чего уж там сменять, Кромман? – печально возразил кто-то. – Нам осталось часа два жизни… Разве ты не чувствуешь, что воздух стал совсем густой. Его уже можно резать ножом…

Дышать действительно стало трудно.

– От того, что мы будем сидеть сложа руки, положение не улучшится.

– Не скажи. Все-таки хоть немножко оттянем свой последний час. Ты же сам говорил, что нужно экономить кислород…

– Он прав, Кромман. Встретим смерть как мужчины.

– Мужчины борются. Неужели все раскисли?

– Я не раскис, – сказал Билл Купер.

– Молодец! – сказал Эксис. – Как тебя зовут, дружище, если это не тайна?

– Меня зовут доктор Эксис, – ответил Билл.

– Молодец, доктор Эксис! А еще кто пойдет?

– И я не раскис, – заявили Нокс, и Тампкин, и еще десятка два. Большинство промолчало.

– Пока еще есть куда складывать щебень, будем бороться, – сказал Эксис.

Внезапно ощутимо дрогнул пол, зазвенели остатки стекол в оконных амбразурах, и оттуда, с воли донесся глухой грохот взрыва, второй, третий, десятый…

– Снова начинается… – внятно проговорил кто-то в наступившей тишине. И сразу застонали, завыли, запричитала те, у кого по ту сторону стены остались близкие.

– Молчать! – рассердился Эксис. – Воплями делу не поможешь.

Стало тихо. Только по-прежнему то и дело подпрыгивал под ногами холодный цементный пол да ухали глухие и тяжкие взрывы.

– Вдруг снова на нас грохнется бомба… – вполголоса, ни к кому не адресуясь, проговорил Тампкин.

– Успокойся, – сказал Нокс. – Еще не было случая, чтобы бомба дважды упала в одно и то же место.

– Ты в этом уверен?

– Как в самом себе.

– Все-таки хоть маленькое, да утешение… Продолжаем работать?

– Продолжаем, – сказал Нокс, стоявший рядом с Тампкином у самой двери. – Нащупал?

– Нащупал.

– Хватай ее снизу! Теперь давай раскачивать.

Но только они стали раскачивать очередную глыбу, как где-то совсем рядом земля вздрогнула, как при сильном землетрясении, и грохот чудовищного взрыва на мгновение оглушил всех.

Если бы Кроккет вздумал глянуть на часы, он увидел бы, что новый налет вражеской авиации на Кремп начался ровно через сутки после вчерашнего. Если бы он имел желание и время удивиться тому, что и второй налет начался с бомбежки района тюрьмы, то он, и не будучи военным специалистом, легко понял бы, что все дело было в том, что тюрьма находилась примерно на полпути между железнодорожной станцией и велосипедным заводом.

Но ни Кроккету, ни кому бы то ни было другому в часовне не было в тот миг дела ни до бомб, продолжавших сыпаться на Кремп, ни до ворвавшегося в мрачную часовню воя сирены, возвещавшего воздушную тревогу, ни до громких проклятий и стонов тех, кого только что стукнуло кусками обвалившейся потолочной штукатурки, – все были ослеплены неожиданно пронзившим подземелье лучом яркого дневного света – да, да, самого настоящего дневного света! – который вместе с живительным потоком свежего воздуха хлынул в подвал через образовавшуюся широкую щель в задней стене, возле водопроводного крана. Широким изломанным солнечным клином, похожим на застывшую молнию, она сверкала в очень толстой, потемневшей от времени и сырости кирпичной кладке, неожиданно ярко-алой по внутренней поверхности излома. Нижний конец этой молнии был чуть пошире спичечного коробка, зато наверху, под самым потолком, стена раздвинулась на добрые сорок сантиметров.

Секунды две-три люди в молчаливом восторге, не веря своему счастью, смотрели на трещину. Потом закричали «ура» и ринулись к ней, опрокидывая и топча все, что им попадалось на пути: амвон, стул перед фисгармонией, раскладушки, замешкавшихся товарищей, посуду с неприкосновенным запасом воды, которая теперь уже не потребуется.

– Стой! – заорал Кроккет. – Стой, стрелять буду! Надзиратели, задержать бегущих!

После суток полной тьмы яркая полоса солнечного света больно резала глаза, но Кроккет пялил их вовсю, чтобы не упустить тех, кто осмелится ослушаться его приказа.

– А из чего ты будешь стрелять, скотина? – спросил кто-то, оказавшийся, к несчастью для Кроккета, за его спиной.

Уже чей-чей голос, а этот Кроккет отлично знал – он принадлежал Маркусу Квиверу, арестанту, которому пошел уже седьмой десяток, а срока заключения оставалось еще больше семнадцати лет. Кроккет успел еще подумать, что это очень плохое соседство и что от него можно ожидать самого худшего, потому что еще один такой шанс удрать из тюрьмы у этого арестанта уже вряд ли представится. Он хотел обернуться, но не успел, потому что Квивер, которому нечего было терять, ударил его куском штукатурки по затылку, и свет снова надолго померк в крысиных глазках старшего надзирателя. Примерно таким же способом были на добрые полчаса выведены из строя и его помощники.

Тем временем у щели образовалась давка. Свирепо вытаращив глаза, обливаясь потом, оглашая часовню самыми нечестивыми ругательствами, вовсю орудуя кулаками, заключенные пробивались к заветной щели: надо было торопиться, пока продолжавшаяся бомбежка разогнала с улиц полицию и тюремную стражу.

– Опять негры вперед прут! – завопил плачущим голосом один из дружков Ангуста и кирпичом ударил по голове человека, уже наполовину залезшего в расщелину.

Человек обмяк. Его свирепо дернули за ноги, и он рухнул внутрь часовни на тех, кто пытался протиснуться любой ценой к щели. И тут все увидели, что это совсем не негр, а самый стопроцентный белый. Он был без сознания. Чтобы не задавить, его оттащили в сторонку.

Ну, конечно, Нокс был отчаянным человеком. После всего только что случившегося ему, негру, с которого вчера и драка началась, лезть к щели, да еще расталкивая белых, было безумием. А он лез так решительно и нахально, словно эта щель была входом в его собственный дом.

– Погодите! – крикнул он, заметив, что некоторые уже хватают обломки кирпичей. – Одну минуту внимания, и потом можете меня убивать, как самую последнюю собаку!

– Ну и нахал этот негр! – с восхищением воскликнул какой-то белый арестант.

И все рассмеялись.

– Наша свалка и драка на руку только Кроккету, вот что я хотел вам сказать. Если мы выстроимся в очередь, то выберемся из этого пекла в двадцать раз быстрее. Ну, а теперь кидайте в меня кирпичами!

– А этот негр, убей меня бог, совсем не дурак! – воскликнул тот же белый арестант с тем же изумлением…