Когда Витька вынырнул, отдуваясь и смаргивая капли, она уже была далеко. И плыла сейчас ленивым брассом, не погружая головы.

Он засек взглядом то место, где она сейчас была, сделал в уме поправку на движение цели, набрал полную грудь воздуха и тихо ушел под воду.

Теперь он поймал ее всю целиком. Обхватил крепко, перевернул навзничь, а сам оказался сверху. Тело ее было теплым, как эта ночная вода.

— Не смей, — сказала она и, отстранив его, на спине поплыла к берегу.

Он зашлепал следом.

Алена отжала мокрые волосы, взяла из лодки свое барахлишко и, осторожно ступая, направилась вверх по тропинке.

Витька догнал ее, обнял снова. Но теперь ее тело было так же холодно, как холоден был ночной воздух.

— Н-не смей… — Зубы ее выбили дрожь. — С-слышишь?

Он отпустил.

Она скрылась в палатке.

Витька подобрал с земли штаны, нашел в кармане «Дымок», вытащил сигарету — она сразу размякла в его влажных пальцах. Стал чиркать спичкой по коробку, тоже враз отсыревшему.

Совсем было тихо. Лишь где-то на задворках, у Нюшки Крайней, переругивались собаки.

— Алена…

— Что? — отозвалась она из палатки.

— А как же с этим… икона бабкина… Взять?

Он замер. Даже озноб унялся вдруг, когда Витька понял, что это — последняя надежда.

Палатка тоже затаилась.

Потом он услышал:

— Возьми.

И все это — своими глазами, своими ушами — видела и слышала баба Нюра. Заполночь пришла к ней Раиса, сообщила, что Витька ночевать не пришел. Поревела и заснула тут же, в боковушке.

Баба Нюра тихонько прокралась по двору к палатке, но там, вроде, никого не было: застегнуто снаружи. Тогда она отправилась на берег и обнаружила, что лодки на месте нету. Сопоставив все, смекнув, что и как, баба Нюра заняла наблюдательный пост в скворешне, в дверце которой был зрачок, и этот зрачок смотрел прямо на палатку. Сидеть там бабе Нюре было неудобно, и ее одолевал сон, но старушечье любопытство, подстегнутое мстительным чувством, поддерживало ее в этом бдении…

Зато дождалась. И все увидела, все услышала — своими глазами, своими ушами.

Рано утром баба Нюра сделала полный доклад Матвеичу и Клане, они поимели совет, и первым же рейсом «Ракеты» бабка поехала в Тетерино.

Вскоре и вернулась.

А к обеду в Порфирьевский дом пожаловали гости: Степан да Егор, старшие Витькины братья.

Не больно часто они вот так сродственно встречались, хотя от Хрюнина до Тетерина рукой подать. Но потому лишь, что все были занятые люди. Служили. Ведь тетеринский колхоз, как и хрюнинский, с некоторых пор приказал долго жить: землю взял пансионат, а лес отошел к зоне отдыха. Ну, что ж, погоревали, покручинились исправные трудолюбы, тетеринские колхозники, получили паспорта и стали устраиваться, кто где сумел. Степан Баландин заведывал лодочной станцией и еще числился ночным сторожем при сельпо. Егор в пансионате работал, на поливочной машине, а также имел полставки в спасательной службе при лодочной станции. Оба женатые, детей куча, мать в параличе, а домишко тесный. По этой причине Баландины не сильно скорбели, когда Витька, младший брат, после женитьбы перебрался в Хрюнино.

— Здравствуйте, здравствуйте, — ласково встретил родню Матвеич и повел гостей во флигилек. — Давно не видались.

— С прошлого лета. Ровный год, — подтвердил Степан. — Вот и надумали навестить. А может, и порыбачим вместе — на лодке мы, удочки с собой. Тут у вас, все же, потише, не так еще распугали рыбу…

— Это с удовольствием, — согласился Матвеич. — Побалуемся. Лещ нынче брать должен.

Во флигельке хлопотали баба Нюра с Кланей, выставляли на стол угощение: селедку, сало, редисочку, лук зеленый.

Витька тут же был — только что глаза продрал, еще неумытый сидел на топчане.

— Здорово, брат, — сказал ему Степан. — Ну, как жизнь?

— Нормально… — ответил Витька.

Он сразу почуял неладное в этом неожиданном появлении братьев. Однако еще не мог уловить причины.

— Сядем, — пригласил Матвеич.

Все были в сборе. Только Раиса отсутствовала: так ведь ей нельзя, седьмой месяц.

— И ты садись, Витя, — отдельно позвал его тесть.

Ужас, до чего Витьке неохота было садиться. С утра пораньше. Впрочем, какое утро — день. И нельзя было, кроме того, отказаться.

Он сел.

Матвеич разлил в граненые лафитники из четвертной бутыли. Витька по запаху догадался: спирт разведенный, которым доплачивали за постой дачницы.

— Ну, будем здоровы! Дорогим гостям…

— Хозяевам тоже.

Все выпили, кроме бабы Нюры. Она не терпела хмельного зелья. Тверда была в своих богомольных правилах.

Между прочим, всю Витькину родню она тоже не терпела, как и самого Витьку. И больше того: ко всем тетеринским баба Нюра относилась брезгливо. Потому что тетеринские были столоверы. Не староверы, нет. Староверы — это старообрядцы, что двумя перстами крестятся. А тетеринские — столоверы. Баба Нюра в точности не знала, какой у них там обычай, но слыхала, что ездят они в Москву. И там за столами сидят. Не молодежь, конечно: молодежь теперь везде одинакова — ни бога не признает, ни черта, А вот старики тетеринские — они и есть самая пакость. И воздается им по заслугам: отец этих Баландиных ушел, семью бросил, а мать который год лежит колодой…

Однако сегодня баба Нюра проявила снисхождение:

— Сальца берите, свое, хорошее, этой зимой резали. — И спросила: — Корову-то продали?

— Продали, — сказал Степан. И вдруг захохотал.

А за ним Егор закатился смехом.

— Ох, история была! — начал рассказывать Степан. — Продали мы Зорьку в Пушкино. Отвели… А на другой день обратно пришла. Своим ходом. Ей, право.

— По Ярославскому шоссе, — добавил Егор. — А там ведь какое движение! На Мамонтовском переезде, люди видели, под шлагбаум — шасть… И прямо к дому заявилась. Нашла дорогу. Ну, как собака.

— Скажи-и… — покачала головой Кланя. — Как собака.

— Точно. Пришлось вести снова. Теперь на веревке держат.

Матвеич обнес по второму кругу.

— А правда, что в пансионате жена мужа утюгом убила? — спросила баба Нюра.

— Правда, — подтвердил Егор. — Он туда в отпуск приехал, а по второй путевке — краля его. А со службы жене письмецо подкинули. Она туда и заявилась, утюг в кошелке. И подстерегла…

За столом примолкли. Вроде бы находясь под большим впечатлением от этого страшного случая. Хотя случай этот всем был давно известен, поскольку жена мужа убила в пансионате еще прошлый год.

— А ты что же, Витя, не пьешь? — спросил Матвеич.

Витька молча выпил.

— Хорошо вам посидеть, — пожелала баба Нюра, встала и, поклонясь гостям, ушла.

— Пойду и я. По хозяйству надо, — сказала Кланя, тоже поднимаясь с места.

Остались одни мужчины.

— Ну, как работа идет? — осведомился Матвеич. Он сегодня очень вежливый был, знал, что людям интересно про свое рассказывать, а не про чужое слушать. — Выходной сегодня у вас?

— Другая смена дежурит, — ответил Степан. — А работа идет, ничего… Только нынешний сезон тонут очень. В неделю то двоих вытащим, то троих — это я считаю, которых не откачали. Мертвяков… Много.

— А эти, с Голубой бухты, что делают, паразиты? — встрял в беседу Егор. — В позапрошлое воскресенье один утонул у них — ныряли, ныряли, не нашли… Потом сам всплыл. Так они его ночью отбуксировали в наш залив, подкинули нам…

— Вот-вот, — загорелся от возмущения Степан. — Чтобы, значит, у них статистика меньше была. А мне самому не надо статистики? Меня, как заведующего, начальство за эту статистику не драконит? Тут своих не поспеваешь таскать, а тебе чужих подкидывают…

Он вздохнул сокрушенно.

— Сей год особенно тонут, — пояснил Егор. — Выходных-то два стало… Больше — пьяные. Качаешь, а у него из нутра — пьяный дух…

— Да, — согласился Матвеич. — Пьют много.

И, накренив бутыль, снова стал разливать.

Они посидели еще с часок. Вели разговор. Только Витька помалкивал.