Ваучер, отчаявшись, перешел от защиты к нападению:

– А скажешь, не за дело? Смотреть на вас было смешно, как вас все вокруг пальца обводят! Горбились тут задаром, а мне завидовали!

– Чему завидовать? У меня семья, сын, дочь. Хозяйство, дом. А у тебя что?

– У меня тоже дом – не хуже твоего!

– Получается, нет у тебя дома!

Нет у тебя дома, нет у тебя дома! – звучало в насмерть обиженной душе Ваучера.

Не мог он с этим согласиться. То есть, если подумать, наплевать ему на дом, дело не в доме, а в том, что его отказываются принимать за своего! Но и без этого можно обойтись: невелика честь. Делают вид, гады, что его вообще ни в каком виде тут не было, и этой подлости Ваучер им не позволит сделать! Он своего добьется не мытьем, так катаньем!

Поэтому он оказался к вечеру в доме Акупации.

Вошел, поздоровался, а она как сидела у окна, перебирая вязальными спицами, так и сидит, даже не ответила.

– Оглохла, что ли? Привет, говорю!

– Не надо мне твоих приветов.

Ваучер не позволил себе разозлиться, сказал с натужной шутливостью:

– Ершистая какая. Раньше такая не была. Я что подумал...

И он достал листок. Но тут же спрятал, заслышав шаги.

Вошла Синицына.

Не глянув на Ваучера, сказала Акупации:

– Я чего вспомнила, Тань, я же свой сепаратор Наталье Суриковой отдала, мне-то не надо, а сын купил мне зачем-то. Я у нее взять для тебя могу, если на время.

– Я уже сама взяла.

– Да? Это у кого же?

– У кого надо. У Шуры Куриной взяла.

– Зачем врать, Таня? У нее же нету его!

– Прямо всё ты знаешь! Не было, а появился! В магазин дешевые завезли, она себе и взяла! Сама у себя купила.

Исчерпав эту тему, Акупация обратилась к Ваучеру:

– Ты чего стоишь, Борь? Садись. Чайку попьем сейчас.

Синицына тут же оценила:

– Ага. Так, значит, у вас?

– Да не как у тебя, – похвасталась Акупация.

– А у меня-то как?

– А никак!

– Ну, пей чай тогда, Борис, – напутствовала Синицына Ваучера. – Она тебя напоит. Оно и правда, кому ты еще нужен? Бумажку твою кто тебе подписал? Никто? А?

Акупация возразила:

– Не знаешь, не говори! И я подписала уже, и другие подпишут. Которые нормальные люди. Правда, Борь?

– Совершенно верно! – подтвердил Ваучер с большим достоинством.

– Посмотрим! А тебе, Татьяна, скажу: одно ты умеешь – последки подбирать! Тут я с тобой не поспорю! Ладно, прощайте, бесстыдники!

Акупация, не успевшая ей ответить, только руками всплеснула, удивляясь:

– А бесстыдники-то за что? Вот чумная, правда, Борь? Ваучер, сильно помрачневший, достал листок.

– Ты в самом деле... Подпиши.

– Да пожалуйста. Где у меня ручка-то...

Акупация долго искала ручку, нашла, оказалось – не пишет. Стала искать другую. Еле-еле отыскала, взяла листок, приготовилась, но Ваучер сказал:

– Только ты не сначала, а оставь место. Ну, вот тут где-нибудь. В середке.

Акупация замерла с ручкой. И вдруг бросила ее и принялась опять за вязанье.

– Ты чего?

– Ничего. Пусть тебе Синицына подписывает.

– Ну бабы! – с досадой закричал Ваучер. – Вот за это я вас всегда терпеть не мог! Мужик, он что скажет, то и сделает! А с вами вечно морока!

– Это правда. Утром любит, днем поцелует, вечером к черту пошлет. А ты бы не водился с бабами, Боря.

– Отводился свое, слава богу!

– О как. Нашел, дурак, чем хвалиться.

– Тьфу!

И, высказав этот свой последний аргумент, Ваучер ушел ни с чем.

Он ушел ни с чем и вернулся домой.

Вспомнил, что ничего не ел, сварил себе пару картошек, покрошил их в тарелку, порезал туда половинку луковицы, полил постным маслом и стал есть с черным хлебом, запивая молоком, – к этой нехитрой еде он привык за много лет одинокой жизни и любил ее.

Пока ел, оглядывал дом. Подумал: всё кажется важно и нужно, пока живешь, а после твоей смерти все пойдет на выброс. Никто не возьмет ни старого шкафа, ни кровати этой с одной деревянной спинкой и металлическими ножками, ни тумбочки из-под телевизора, ни самого телевизора, который показывает один канал, да и то лишь в хорошую погоду. А из вещей и подавно ничто никому не понадобится. Может, книги, уместившиеся на двух полках? Но книги куплены когда-то в райцентре или местном сельпо – точно такие же, какие есть у каждого анисовского жителя. То есть, получается, как сказано в одной из самых умных книг, что он читал: голым пришел в мир – голым уйдешь.

Ладно, пусть голый, но пришел же! Зачем же они врут, будто и не приходил? Обидно!

Тут Ваучер посмотрел на фотографии под стеклом в одной большой раме. Встал, подошел. Родственники, ближние и дальние. А некоторых он даже и не помнит, кто такие. А вот он сам, молодой, карточка маленькая, на документ, наверно.

Ваучер полез в шкаф, достал красную папку с тисненой надписью «Отличнику производства», в которой толстой кипой уложены были фотографии, начал перебирать их. Он знал, что искал: изображение самого себя в группе односельчан на фоне чего-нибудь анисовского. Сунуть им эти фотографии – не отопрутся! Но, как ни странно, ни одной такой не нашлось. Отдельно – сколько угодно. С братом, с другими родственниками, в составе коллективов, где он трудился вне Анисовки, тоже много, а с анисовцами, хотя бы с двумя-тремя, – ни одной. Да и откуда взяться? С какой такой радости односельчане сойдутся вместе для общего запечатления? Это возможно по случаю: на чьей-то свадьбе, к примеру, но свадебная фотография нашлась только одна (Савичев женился и позвал фотографа), он там в самом дальнем углу и в таком виде, что на себя не похож.

Запихав обратно фотографии, Ваучер посидел, подумал и отправился к Нестерову.

Ваучер отправился к Нестерову, а Синицына в это же самое время пришла к Акупации.

С порога сказала добрым голосом:

– Ты только не сердись, я не ругаться пришла.

– А я и не сержусь, чего мне...

– Вот именно. Он ведь, Ваучер, он приехал и уехал, как всегда. А мы останемся... Ты правда, что ли, подписала ему бумажку?

– А что? – осторожно спросила Акупация.

– Ты ее внимательно читала?

– Ну, как... А в чем дело-то?

– А в том, что откуда ты знаешь, что он задумал? Его, я слышала, прав гражданства всяких лишили в Анисовке, потому что он тут толком не жил, а все мотался. Вот он и хочет пролезть обратно. Подпишешь – и будешь отвечать. Да еще штраф возьмут за ложное свидетельство. Или начнут тебе всякие вопросы задавать. Сама понимаешь, какие. Где с ним видалась, по какому случаю.

– Так я и рассказала!

– На суде расскажешь! А не то штраф тысяч десять! – сказала Синицына с убеждением, на которое всегда была способна.

– Так я и дала! – разгневалась Акупация. – Штраф, ага. А хоронить меня на какие деньги будут? В ямку бросят и дустом присыпят, что ли? У меня как раз только и есть, что на похороны. Ох, ведь чуяла я, дура старая, что-то он темнит! Он ведь, если когда подъезжает, значит, ему что-то надо!

– А какой мужик подъедет, если ему ничего не надо? – напомнила ей Синицына. – Раньше одно, сейчас другое, а всё равно человек он корыстный, прямо скажем, бессовестный. Так что поспешила ты.

– Да не подписывала я ничего! – призналась Акупация.

– В самом деле? И правильно. И так и надо. Ладно, пошла я.

Акупация предложила от благодарности:

– Чайку, может. С травками?

– Спасибо, потом. Поздно уже, – вежливо отказалась Зоя Павловна.

И пошла к своему дому. Но, едва скрылась из возможной видимости от дома Акупации, свернула и пошла к Ваучеру.

Ваучера, несмотря на позднее время, дома не оказалось.

Ваучера дома не оказалось, потому что он был у Нестерова.