Строители вошли и сели напротив Амнистимова на длинной лавке. Это была типичная интернациональная бригада, случайно собравшиеся на сезон люди. Амнистимов напористо вел перекрестный допрос, и картина преступления постепенно вырисовывалась.

Около часа дня Владимиров приехал из города и закрылся в бытовке. Все знали, что он должен выдавать зарплату. К нему заходила жена, Элла Николаевна. Примерно около двух часов. Или чуть позже. Потом она уехала в город на своей машине. До сих пор не вернулась. Заходил в начале третьего бригадир Дьордяй узнать, когда именно Владимиров будет выдавать деньги. Владимиров сказал, что после трех, после обеда. Заходила Эльвира Бочкина, повариха, тоже примерно в третьем часу.

– Зачем? – спросил Амнистимов.

И тут же Воловой, ражий мужик с хитрыми и охальными глазами, внятно хихикнул.

– По какому поводу юмор? – тут же спросил его Амнистимов.

– Да так...

– Встать! – закричал на него Амнистимов. – У нас тут ничего не может быть – «да так»! Повторяю: по какому поводу смех? Или в другом месте будем отвечать?

– Могу и тут, – поднялся Воловой, обескураженный таким нападением. – Хотя и без того все знают...

– Что знают?

Эльвира Бочкина, женщина приятной полноты, с яркими глазами, ответила сама:

– Ничего они не знают! Вы же сами понимаете, товарищ следователь, их тут десяток кобелей, а я интересная женщина. Каждый подъезжает. И я всем отвечаю отрицательно во всех смыслах. Они обижаются и начинают клепать. Ну, и склепали меня с Игорь Евгеничем, дай бог ему выздороветь. Ясно, я же часто захожу: насчет продуктов, калькуляции, то-се. В город с ним езжу. И в этот раз сказать пришла, что завоз пора делать, жиры кончились, крупа тоже...

– Жиры, – проворчал болезненно худой, пожилой дядя Вадя. – От тебя дождешься!

– Ты, дядя Вадя, сначала глистов у себя выведи, обжора старый, все говорят, что ты ночью зубами скрипишь!

– Тю, дура! Я от острого хондроза скриплю, острый хондроз у меня болит! Глисты!

– И между прочим, сегодня мясо ели! – заявила Бочкина.

– Какое? – спросил вдруг Кравцов.

– То есть?

– Ну, какое мясо? Говядина, свинина? Или козлятина, может быть?

– А в чем разница-то? – недоумевала Бочкина.

– Если нет разницы, почему бы вам не ответить?

– Э, э, участковый, тут я допрос веду! – пресек Амнистимов. – Продолжаем по делу. Итак, Эльвира Бочкина, есть мнение, что у вас с убитым прорабом были отношения.

– Мнение есть, а отношений не было! – парировала Бочкина. И оскорбленно села.

Кроме Эллы Николаевны, бригадира Дьордяя и поварихи Бочкиной заходил, оказывается, еще молодой молдаванин Ион Кодряну.

– Зачем? – спросил Амнистимов.

Кодряну, волнуясь, выставил забинтованный палец и заговорил с акцентом, мягко выговаривая звук «л»:

– Заходиль про палец говорить! Мне палец циркулярка резала. Я в город ездиль, врачам платиль, за лекарства платиль, а ему говорю: возмести убыток! А он смеется только, и все! Ему смешно, не его палец, а если у меня гангрена будет?

– И когда это было?

– Не помню. Работа кончилась, обед не началься еще.

– И прораб был живой?

– А какой? Со мной говориль, я ругался, он смеялся, но был еще живой. Я плюнуль, ушель.

– Коньяк молдавский – с родины привез? – спросил Амнистимов, глядя в глаза Кодряну.

– Не привозиль! Не мой! – отрекся Кодряну.

– И больше ничего не имеешь сообщить?

– Не имею.

– А другие?

Все промолчали.

– Странная картина получается, граждане строители! – сделал вывод Амнистимов.

Странная картина получалась. К Владимирову заходили жена Элла, бригадир Дьордяй, повариха Бочкина и пострадавший Кодряну. Все заходили примерно около двух или в третьем часу, когда начинался обед. Точного времени никто вспомнить не мог.

– Вы что, без часов все? – спросил Амнистимов.

– Часы в строительстве – источник травматизма, – пояснил бригадир. – Мы по солнышку ориентируемся.

– Но как же вы умудрились прийти в одно и то же время – и никто друг друга не встретил, а? – задал вопрос Амнистимов. – Или все-таки в разное время приходили?

Ответа не было.

Из последующего допроса выяснилось: в конце обеда бригадир объявил о выдаче денег. Вся бригада отправилась к бытовке. Вошли, увидели мертвого прораба, перепугались, выскочили, сообщили Лазареву, тот побежал звонить в райцентр.

– Вы сразу же поняли, что он убит? – не удержался и спросил Кравцов.

Следователь недовольно покосился на него, но разрешил строителям:

– Отвечайте.

– Сразу! – воскликнул Кодряну. – Крови – море!

– И кто-то крикнул, что убили, – вспомнил дядя Вадя.

– Кто? Что именно крикнул? – повернулся к нему следователь.

Дядя Вадя этого вспомнить не сумел. Другие тоже.

– Если кто и крикнул, он сам не помнит в таком состоянии, – рассудила Бочкина.

– Хорошо, – сказал Амнистимов. – Трое признались, что приходили, у жены еще спросим. Скорее всего, трое признались потому, что их видели и им нет смысла скрывать. Вопрос: кто из вас приходил последним? А?

Ответа не было.

– Естественно, не знаем? Тогда еще вопрос: а больше никто не заходил? Позже? Прошу подумать!

Амнистимов в напряженной тишине обводил взглядом присутствующих. Взгляд, что и говорить, профессиональный, проникающий, от такого и невиновному человеку делается жутко. Причем обладатель такого взгляда, когда видит чье-то замешательство, доводит его до силы испепеляющей. Так и сейчас: Амнистимову показалось, что Воловой как-то смутился, вильнул глазами, как-то еле заметно ерзнул.

– Почему нервничаем? – вкрадчиво спросил следователь.

– Да я ничего...

– А я вижу – чего. Будем говорить? Нет? Я чувствую – вы думаете, что я шутки шучу. Нет, ребята. Следите за моей мыслью. Если не скажете начистоту, кто о ком что знает, всех посажу в следственный изолятор. К уголовникам. Держать буду столько, сколько понадобится – на баланде, без гражданских прав и привилегий. Таков закон!

Говоря это всем, он смотрел только в глаза Воловому, которому явно было не по себе.

– Я жду! – сказал Амнистимов.

– Да что вы на меня смотрите-то! – не выдержал Воловой. – Вы вон на кого смотрите, на Суслевича, пусть он скажет, зачем к прорабу ходил и почему молчит!

Суслевич, худой, светловолосый мужчина лет тридцати, сидевший с краю, вздрогнул и сказал негромко:

– Чего ты врешь? Когда ты меня видел? Ты на обеде сидел.

– А я за ложкой вернулся! Я, товарищ следователь, только своей ложкой ем в целях гигиены! Вернулся, смотрю в окно: Суслевич в бытовку идет. Ну, я подумал: взаймы у прораба просить. Мы же до конца обеда не знали, когда зарплата, а Суслевич хотел взаймы взять, родственникам послать, у него родственников целая куча! Вы поспрошайте его, поспрошайте!

– Поспрошаем! – сказал Амнистимов. – Участковый, ты встань-ка у двери на всякий случай.

Но Кравцов не успел этого сделать: Суслевич вскочил, метнулся к двери и выбежал.

Суслевич выбежал из бытовки и помчался к воротам. Они были закрыты. Суслевич направился к домику-проходной.

– Привет, – сказал он охраннику, напарнику того, который стоял у бытовки.

– Привет, – ответил охранник. – Ну что, узнали, кто убил?

– Нет еще, – сказал Суслевич, проходя.

– А что это за шум там?

Суслевич, не ответив, вышел и побежал к лесу.

Это был шум погони. Кравцов мчался впереди всех. Цезарь, думая, что это какая-то игра, не отставал от него, а потом и вовсе вырвался вперед. У него была любимая забава: обогнать Павла Сергеевича, а потом выскочить из кустов навстречу с радостным лаем. Так он и сделал – и удивился, когда перед ним оказался не Павел Сергеевич, а другой человек.

– Ой! – сказал человек и сел на землю. И закричал дурным голосом: – Уберите собаку! С детства боюсь!