– О, гляньте! Отхватили!

Лицо его при этом сияло так, будто ему сильно повезло. Но тут он посмотрел на жену и сделался преувеличенно озабоченным.

– Воровство – наша социальная проблема! – грамотно пожаловался он.

– Ты у меня социальная проблема! – не оценила его слов Желтякова. – Я тебе сколько говорила – лестницу на ночь убирать!

Действительно, лестница лежала тут же, у дома. И картина преступления была абсолютно ясна: кто-то поднялся по лестнице сначала у столба, а потом у дома. И обрезал. Масштаб не тот, что за околицей, но ведь должна быть какая-то связь!

Кравцов размышлял над этим и увидел длинного человека с длинной палкой на плече. Человек шел к дому Желтякова, но, увидев милиционера, вдруг решил свернуть. Однако заметил, что его заметили, и продолжил путь как ни в чем не бывало. С точки зрения человеческой такое поведение Кравцову не понравилось, но зато как следователю понравилось очень: явная загадка, требующая разрешения.

Подошедшим был второй кладоискатель Клюквин.

Желтяков его приходу ужасно обрадовался.

– Вот! – воскликнул он. – Рома за мной уже на работу пришел, а вы меня тут держите!

– Да кто тебя держит? – удивилась жена. – Иди уже, работник!

– Давно пора! – поддержал Клюквин, торопясь уйти, но Кравцов его остановил деликатным и простодушным вопросом:

– А что это такое у вас?

Клюквин охотно объяснил: это секатор. Ветки обрезать в яблоневых садах. А длинная палка, ясное дело, чтобы до высоких веток достать.

И он продемонстрировал: под навесом крыльца висела лампочка на проводе, Клюквин издали ловко подвел секатор, дернул за проволоку, чик – и лампочка упала, разбившись о толстый половик на крыльце с приятным звуком.

– Ты что делаешь, чумной? – закричала Желтякова.

– Так света же все равно нет, – объяснил Клюквин. А Желтяков улыбался во весь рот, радуясь юмору своего друга.

Кравцов же, однако, увидел в этом не только юмор. Ему показалось, что Клюквин не так прост, каким представляется. Вот рядом ветки деревьев свисают, почему он ветку не обрезал? Почему провод?

– А не одолжите на часок инструмент? – попросил он. – Меня, понимаете ли, в дом Максимыча покойного поселили. А там заросло все, так хоть пообрезаю немного.

Клюквин вдруг вильнул глазами, а Желтяков запротестовал:

– Нам самим работать надо!

Но Клюквин сообразил, что их поведение могут истолковать как-то нежелательно, и сказал:

– Ладно тебе, Костя. У нас в саду, в вагончике, еще есть. Обойдемся пока. Берите, пользуйтесь!

Кравцов взял секатор, но понес его не в дом Максимыча, а в медпункт к фельдшеру Вадику.

Кравцов понес секатор в медпункт к фельдшеру Вадику.

Он уже знал, что Вадика зовут в Анисовке юным химиком за пристрастие к химическим опытам. Он и в медицинское училище пошел потому, что туда химию сдавать надо было. Технолог винзавода Геворкян дружит с ним и регулярно приносит для анализа то экспериментальный сидр, то кальвадос (который, как известно, приготавливается не менее чем из тридцати сортов яблок и должен иметь точный химический состав). А еще Вадик поставил себе цель быть разносторонне образованным человеком, и половину стеклянных шкафов в медпункте вместо лекарств занимают тома энциклопедий по самым разным наукам.

Вадик, поняв, что Кравцов хочет использовать его как криминалиста-эксперта, обрадовался. Он взял соскоб с лезвия резака, бросил в пробирку, подлил чего-то и тут же заявил:

– Алюминий!

– И много?

– Ну, достаточно.

– После одного проводка столько не будет?

– Не должно.

– Ясно.

Кравцов показал Вадику и рукавицу. Вадик даже не стал подвергать ее анализу.

– Невооруженным взглядом видно: то же самое. Алюминий то есть. Вон, свежие полосы. Значит, Куропатов все-таки срезал?

– Ты-то откуда знаешь?

– Да все уже знают. А эта штука Клюквина, я его с ней видел. Он что, Куропатову помогал?

– Неизвестно, – сказал Кравцов. – У Желтякова еще зачем-то провода отрезали. Вроде простое дело, а какие-то сплошные загадки.

– Загадок у нас много! – похвастался Вадик. – Тот же сом. Или Дикий Монах бродит, которому сто лет с лишним. Или то же утопление Кублакова. У меня, между прочим, кое-какие данные есть!

– Да? И какие же? Нет, потом! – вдруг остановил Кравцов Вадика, который уже вдохновенно открыл рот.

Кравцов не любил при таких разговорах лишних людей, а лишний человек как раз в это время вошел в медпункт.

То есть это был не человек, а девушка. То есть девушка тоже, конечно, человек, но глядя на эту девушку, думалось о вещах, которые выше человеческих. Звали ее Нина, ей было семнадцать лет, и лицо у нее с самого раннего детства было такой небесной, ясной, чистой и спокойной красоты, что ни один сельский охальник не посмел повести себя с ней так, как обращался с прочими девушками. И прочие девушки не обижались за это на Нину. Обижаются ведь на тех, кто в чем-то тебя обошел, объехал, обогнал. А как обидеться на того, который не обходит, не объезжает, не обгоняет, а просто находится в совсем другой плоскости – хоть и ходит при этом все-таки по земле? Они не сердились на Нину даже за то, что она не курит, совсем не выпивает и не ругается матом; сами они в разной степени понемногу это делают не для баловства, а для жизненного опыта, для смелости и самостоятельности. Ну, и чтобы понравиться оставшимся в Анисовке парням.

Вадик в Нину безнадежно влюблен. Нина ничем ему не отвечает, но заходит к нему: все-таки человек культурный. И он помогает ей готовиться к экзаменам в сарайский университет; только она еще факультет не выбрала. Точные науки ее отпугивают своей точностью, а гуманитарные, наоборот, некоторой туманностью. Чего-то среднего она пока не нашла.

Войдя, она поздоровалась и села в уголке, спокойно глядя на Кравцова.

И тот почему-то смутился, поблагодарил Вадика за помощь и вышел.

И шел по улице задумчивый.

Он шел по улице задумчивый, а Людмила Ступина стояла на крыльце дома. В джинсах, в короткой футболке, красивая и странная в этой деревенской обстановке. Кравцов невольно замедлил шаги, и Цезарю это не понравилось. Он сразу что-то такое почуял. Он вспомнил о своей хозяйке Людмиле Евгеньевне, жене Кравцова. И ему почудилось, что от этой странной женщины исходит какая-то тайная угроза, хотя она приветливо улыбается.

– Здравствуйте! – весело крикнула она.

– Здравствуйте! – так же весело ответил Кравцов и подошел к забору.

– Обживаетесь?

– Как и вы!

– А, вам уже рассказали, что я из города?

– У меня глаза есть, – сказал Кравцов со скромным достоинством. – И остальные органы чувств. Духи у вас очень уж дорогие для деревни. Педикюр опять-таки. Джинсы не с барахолки. Футболка фирменная.

– Скажите пожалуйста! Ну и что? Вы просто не знаете, как деревенские женщины сейчас ходят!

– Возможно. Но вряд ли у деревенских женщин на пальце перстень, который стоит не меньше этого дома. А то и двух. Муж-механизатор подарил? Вряд ли. Любящий городской отец? Возможно. Но у меня была возможность сравнить, что дарят отцы, мужья, любовники, покровители. Тут явно покровитель замешан.

Кравцов просто размышлял вслух, он не хотел обидеть Людмилу, но она обиделась.

– Я вас не просила насчет меня расследование проводить! – сухо сказала она и ушла в дверь.

– Хм, – пробормотал Кравцов. – Кажется, я это зря сказал, а, Цезарь?

И если бы Цезарь умел говорить, он ответил бы: «Не сказал зря, а подошел вообще зря! А теперь уж чего уж. Но то, что она обиделась, это нам даже на руку. На лапу!»

То есть, как вы понимаете, тонко собака соображает.

Потом Кравцов отправился к «Полю чудес». Там, использовав кусок бревна, он поднялся к верху каменной ограды и осмотрел полосы на кирпичах. Они очень были похожи на полосы от алюминия. Перегнувшись, Кравцов увидел, что с внутренней сторо– ны забора земля вскопана под газон. И на ней – сле-ды ног.