И так было довольно долго. Недели две, а то и три. А может, и месяц.
И все нормально у людей, все хорошо, но они как-то стали скучнеть, замыкаться в себе. Друг на друга смотрят подозрительно, общаться не хотят.
Однажды Кублаков зашел к Дуганову и сказал:
– Смотри, Валерий Сергеевич! Как бывший, извини за юмор, страж порядка предупреждаю: беда будет. Люди, как бы тебе сказать... – устали. Они, понимаешь ли, изнемогают уже. Все в районе, да что в районе, в области! – все смеются над нами. Все живут как нормальные, а мы дыхнуть боимся!
– Кто вам мешает? Дышите на здоровье, – сказал Дуганов смиренно и кротко.
– Не понимаешь? – усмехнулся Кублаков. – Ну-ну! Учти: из последних сил люди терпят.
18
Из последних сил терпели создавшееся положение Мурзин, Куропатов и Суриков.
Собрались вечером в саду Мурзина, играли в карты. Игра не клеилась – без выпивки, без курева, без соленого слова. Мурзин даже ошибся, побив короля червонной шестеркой, а козыри были пики. Он огорчился, но вдруг, глядя на карту, сказал:
– Вот ведь в самом деле. Простая шестерка, а становится козырем – короля бьет. Вроде нашего Дуганова. Надо его бескозырным сделать, ребята!
– Как? – в один голос спросили Куропатов и Суриков.
– А так. Есть план.
Через час они сидели у Дуганова. Вели приличный разговор. Не торопились. Зашла речь о здоровье.
– Я вот читал статью академика Чазова, когда он жив был, – сказал Мурзин, – что пьянство вред.
– А кто спорит? Очень правильное мнение! – энергично защитил Суриков позицию академика Чазова.
– Но тот же академик пишет, что лично он всю жизнь для профилактики за обедом выпивал по шестьдесят граммов! Не больше и не меньше.
– А сколько это? – спросил Куропатов. Похоже, его интерес был искренним: такую порцию ему употреблять никогда не приходилось и он не мог ее представить.
Дуганов решил помочь ему.
– У меня стакан есть градуированный, – сказал он. – Вадик дал, чтобы настойку пить точно по граммам. – Он поставил на стол тонкий высокий стакан, на боку которого были полоски и цифры.
– А вот мы сейчас посмотрим! – воскликнул Мурзин и достал бутылку. – Ты не бойся, Валерий Сергеевич, мы не пьем, это я для растирания взял.
– Я и не боюсь.
Мурзин налил в стакан водку. Очень осторожно. Вот уровень приблизился к цифре 60. Мурзин тут же убрал бутылку.
– Глядите!
Все глядели и удивлялись.
– Да этого и не почувствуешь! – сказал Куропатов.
– А это не чтобы почувствовать, а для здоровья! – ответил Суриков, глянув на Мурзина.
Тот ответил коротким одобрительным взглядом, доставая колбасу и хлеб.
– Вот мы сейчас и перекусим, тем более – время обеденное, и проверим!
Дуганов пожал плечами.
Мурзин быстро порезал колбасу и хлеб, Дуганов от себя выложил огурцы, помидоры, яйца, целую вареную курицу и даже селедку: в последнее время хорошая пища в его доме не переводилась.
Мурзин наливал в мерный стакан, а потом переливал в чашки. Все выпили, причем Куропатов перед глотком слегка повертел чашку, недоверчиво глядя, как на дне крутится тонкая жидкость.
Все ждали, что Дуганов для приличия сначала откажется. А потом, конечно, выпьет. А потом еще. И еще. Потому что знали: запойному, для того чтобы развязать, и десяти граммов хватит. Хоть каплю алкоголя учует кровь и тут же, будто состав ее меняется, начинает течь по жилам с другой скоростью, тут же в желудке образуется что-то вроде вакуума, поднимается там какой-то огненный неугасимый зверь и безмолвно кричит: «Дай еще! Дай!» – и сопротивляться этому зверю бесполезно. И улетит Дуганов не менее чем на неделю, и Анисовка свободна!
Но Дуганов повел себя странно. Степенно выпил, закусил и спокойно сказал:
– Действительно, не лишено основания.
– Повторим! – тут же поднял бутылку Мурзин.
– Академик Чазов про шестьдесят граммов говорил, а не про сто двадцать! – напомнил Дуганов. – Не буду и вам не советую. И занят я вообще-то.
Так друзья и ушли ни с чем.
Мужество Дуганова их поразило. Но еще больше поразило то, что им и самим не хотелось больше пить.
– Будешь? – протянул Мурзин Куропатову начатую бутылку.
– Не...
– А ты?
И Суриков отказался.
– Дело ваше! Нельзя поддаваться, вот что я вам скажу! – и Мурзин смело поднес горлышко бутылки к губам. На лице его появилось отвращение. Он с усилием сделал глоток, другой – и вдруг фыркнул обратно выпитым.
– Не могу!
19
Не могли уже анисовцы так жить. Ждали: что-то должно случиться.
И дождались.
К Анатолию Клюквину приехал городской родственник, образованный человек, из бывших комсомольских деятелей, а последние полтора десятка лет – политолог. В Анисовке звали его Политиком. Он сердился и объяснял разницу, но кличка прицепилась. Политик привык, что когда он приезжает, Анатолий тут же бежит рыскать по соседям за выпивкой: у самого запасов сроду нет. Но Клюквин вместо этого открыл дверцу серванта, и Политик увидел множество нетронутых бутылок.
– Ты чего это? Заболел?
Клюквин рассказал родственнику про свою беду и беду Анисовки.
Политолог долго хохотал. Вытащил бутылки, начал их откупоривать и наливать под неприязненным взглядом Клюквиной, выпил сам, уговорил Анатолия и его жену. И те почувствовали себя хорошо. А потом еще лучше. И Политик начал объяснять им, какие глупые они сами и все анисовцы. Если они так боятся этих мемуаров, есть тысячи способов их дезавуировать.
– Пробовали уже, – сказал Клюквин, не поняв слова, но уловив смысл. – И сжечь хотели, и украсть, и отнять пытались. Непонятно, где он свою тетрадку держит, зараза.
– Сам предъявит! – воскликнул Политик. – Это же так просто! Он про всех пишет? Про всех. Так почему бы не потребовать, чтобы он прочел это публично? При всех? И пусть население решит, насколько все это легитимно!
– В самом деле! – сказала Клюквина, выпив и выдохнув. – А мы не догадались! Надо народ поднять!
20
Народ подняли быстро. Не весь, но достаточное количество. Пришли к дому Дуганова и огласили свое желание.
– Что ж, – сказал Дуганов, – если люди хотят. Пусть завтра все соберутся, читать буду. А сейчас идите с миром!
Люди разошлись, договорились назавтра собраться всем селом.
И собрались, и ждали Дуганова.
Он не появлялся довольно долго.
И вот вышел. Голова и руки дрожат, глаза красные.
– Украли... – тихо сказал он.
– Врешь! – крикнул Желтяков. – Спрятал, гад!
– Если бы... Ночью я долго сидел... Работал... А потом отлучился во двор... Прихожу: нет ничего. Выскочил – кто-то к реке убегает. Я за ним... Не догнал... На лодке он уплыл...
– Врешь! – крикнул Клюквин. – Не верьте ему!
Но и без призыва Клюквина никто не поверил Дуганову. Бросились искать его записи. Обшарили весь дом, подняли доски полов, ободрали стены, залезли на чердак и там все перековеркали, мимоходом содрали жесть с крыши, будто под нею могли прятаться заветные страницы (сдирали те же, кто и крыл: Желтяков с Клюквиным). Осмотрели хлева и сараи, распугав кур, а сарай нечаянно подпалив (кто-то закурил и спичку бросил)... Все перерыли во всей округе, но ничего не нашли.
– Где у вас совесть? – послышался вдруг голос.
Это Вадик поднялся на ободранную крышу и кричал оттуда что есть мочи.
– Где совесть у вас? – повторил он. – Почему вы человеку не верите? Между прочим, пока вы тут безобразничали, а я следы видел, в самом деле! И лодка стояла у берега!
Народ стоял и слушал.
За всех высказался Андрей Ильич.
– Ну, найди тогда, если ты такой умный! – сказал он.
– И найду!
21
И Вадик начал искать мемуары Дуганова.
Его сопровождала Камиказа. С тех пор как уехали Кравцов и Цезарь, она скучала. Отбилась от дома, бродила по селу. Вадик один раз приманил ее, накормил. И она почувствовала в нем что-то родственное, что-то близкое Цезарю и Кравцову. И теперь, когда Вадик стал бродить по окрестностям, она окончательно убедилась в сходстве: только Кравцов так бродил. И только Цезарь так сопровождал его. А теперь вот она будет сопровождать Вадика.
