Быстро, почти мгновенно, Моралес перенес центр тяжести на левую руку, которой он теперь опирался о диванчик Звездецкого, повернулся вправо и, не размахиваясь, вонзил оружие в то место, где только что сидел заключенный. И снова рука Моралеса провалилась в пустоту.

Как он это делает?! Какое он имел право улизнуть из-под удара надзирателя?! Только Хоакин больше не надзиратель и здесь, как он только что сам заметил, не «Африка».

В дверь с палубы постучали.

– Босс, у вас там все в порядке? – послышался приглушенный переборкой голос Садеха.

Моралес резко дернул дверь на себя, дал дубинкой по зубам ничего не понимающему подчиненному и только тогда ответил:

– Полный!

Вот теперь он на самом деле был зол и взбешен. Хотелось раскроить череп этому придурку с карабином, но Садех еще понадобится.

Надзиратель посмотрел на избитого заключенного. Тот зажимал рукой разбитый рот, в глазах застыли страх и непонимание.

– Никогда, слышишь – никогда! – не лезь, куда тебя не звали! – заорал на него Хоакин. Садех покорно кивнул и отошел на несколько шагов к корме.

Испуганные моряки сидели там, прижавшись друг к другу. Трое – капитан был наверху, управлял катером. Волноваться о правильном направлении не стоило – правильного никто не знал, а капитан был заинтересован добраться до большой земли не меньше «африканцев».

Чуть поодаль от пленников, метрах в полутора к носу, сидел Штрайх, демонстративно направив «дрель» в сторону подопечных. Охрана, мать их! Эти морячки, если захотят, скрутят Штрайха в два счета, он и на курок нажать не успеет.

– Вытащи Гамми оттуда, – сказал он Садеху, – и…

Да нет, в расход пускать его рано. Он ведь так ничего и не рассказал. Черт, правильно сказал – здесь не «Африка», здесь он на чужой территории, хоть видимость власти и сохраняется. Пока сохраняется.

– …отправь его к этим, – более мягким тоном произнес Моралес, кивнув в сторону моряков.

– Я с ним попозже поговорю, – пробормотал он себе под нос. Скорее для собственного успокоения, в глазах заключенных его авторитет, похоже, уже не поднять.

Гамми, щурясь от яркого солнца после сумрака кубрика, выполз на палубу и тут же получил тычок прикладом под ребра. Крякнул и согнулся пополам. От удара Садеха он не уклонился. Моралес посмотрел на корчащегося Звездецкого, вид у того был несколько ошарашенный.

Ну, конечно, Садех шавка, зачем его раздражать, это неинтересно. А вот Моралес – достойный противник. А пулю в лоб ты получить не боишься?

Хоакин решил, что расспросит Гамми попозже. Он так настойчиво убеждал в этом самого себя, что почти поверил, почти перестал думать, что ему стало не по себе от того, что минуту назад проделал в кубрике Звездецкий. Моралес чувствовал, что бессилен заставить его говорить, Гамми он мог только убить. Но и в этом тоже появились сомнения – странные, иррациональные сомнения. И получить пулю Звездецкий определенно не боялся.

– Вижу землю! – раздался хриплый крик раненого штурмана.

Странное ощущение – вроде бы дышишь, а воздуха не хватает. Мордоворот с невероятно типичными чертами лица, которые забудутся сразу, как только исчезнут из поля зрения, вытащил руку из живота Звездецкого. Наверное, он, если бы захотел, мог бы переломить позвоночник ударом в живот. Но в этот раз не хотел – кулак исчез в мягком, дыхание сперло, но пояснице больно не было.

Странно, но больно не было вообще.

Звездецкий конвульсивно хватал ртом воздух, но это не приносило облегчения – как будто вокруг него образовался вакуум.

– Ты понял? Никого ты здесь не удивишь своими подвигами, – произнес тот тип, что бил.

Кого он стремился удивить? Звездецкий не понимал, что происходит. Легкие наконец наполнились воздухом, и в голове перестало гудеть. Больше всего настораживало отсутствие боли. Полное, словно его не били, а поглаживали. Да и поглаживания – что-то же он должен был чувствовать.

Но не чувствовал.

Он осторожно ощупал языком – губы разбиты, явственно ощущалось соленое. Правый глаз открывался плохо, будто веку что-то мешало, не иначе наливающийся синяк. Но ничего не болело.

Другой на его месте радовался бы. Но… Не чувствовать боль было неприятно. Это было непривычно и беспокоило.

– Что вам нужно? – немного шепелявя разбитыми губами, спросил Звездецкий.

– Кому ты отдал активатор? – мягко спросил новый голос.

Оказывается, комната была несколько больше, чем показалось сначала. Звездецкий осмотрелся – плотная, почти непроницаемая темнота окутывала его со всех сторон. Он сам сидел в большом и довольно удобном кресле. Позу можно было бы считать комфортной, если бы не пристегнутые металлическими скобами к подлокотникам руки. Кресло и пару метров вокруг освещал сноп яркого желтого света. Внутри этого круга стоял тот мордоворот. Движения бугая были аккуратны и выверенны, но бросалось в глаза, что руки у него явно чешутся врезать Звездецкому еще.

А голос, спросивший про ключ, принадлежал мужчине субтильного телосложения, лицо которого рассмотреть было невозможно – он прятался за пределами освещенной зоны.

– Активатор? – Непонимание Звездецкого было искренним.

– Он самый, – нетерпеливо повторил силуэт в темноте. – Перестань ломать комедию.

Стало быть, они думают, что таинственный активатор у него был. Только он эту штуку и в руках не держал. Нужно ли разочаровывать этих людей, говорить, что они ошиблись? Наверное, нет – все равно не поверят.

– Не знаю, – пробормотал узник и тут же поправился, более громко: – Не помню.

На его нос обрушился кулак бугая. Словно с автобусом встретился. Судя по всему, из ноздрей потекло. Точно – язык опять чувствовал соленое. Хоть вкус различает. И никакой боли. Звездецкий осторожно пошевелил верхней губой из стороны в сторону. Внутри носа что-то тихонько хрустело: не иначе сломал, скотина, косточки. Весь интерфейс испортил.

– Вспомнил? – требовательно поинтересовался мужчина из темноты.

Звездецкий на несколько секунд замер. Ясно, что результат будет одинаков: молчать или честно ответить, что не вспомнил – снова начнут бить. Посчитал про себя до десяти, зажмурившись для проформы, и отрицательно помотал головой.

Выиграл десять секунд спокойствия. Предчувствия не обманули, очередной сокрушительный удар под дых снова лишил легкие способности засасывать воздух.

– Ты знаешь, что Ерохин нашел при обыске у тебя дома синдин?

Ерохин? Синдин? О чем говорит этот человек?

Какие-то странные образы возникали в голове. Что-то знакомое. Синдин…

– Слушай, Серый, у меня есть работенка непыльная. Как раз для тебя, – говорил толстяк, обливаясь потом. Холодно, осень уже, а он потеет. Толстяк, одним словом.

– Я ведь детский редактор, – ухмыльнулся Звездецкий, заранее зная, что тот предложит…

Толстяк, рожа все время потная, постоянно вытирается платочком, явно слишком маленьким для его поросячьего рыла. Толстые, как соевые сардельки, пальцы все время в движении. Он постоянно что-то ищет. И беспрерывно оглядывается.

Толстяк… Леха его зовут, точно.

…зная, что предложит Леха.

– Ну, ты же у нас человек известный. Тебе в редакцию не пацанва всякая пишет. Богема, – Леха многозначительно поднял указательный палец.

– Какой процент?

– Натурпродукт, – невпопад ответил толстяк, продолжая рекламу. – Лучшее качество. Ну, ты меня знаешь.

Звездецкий ждал, не сводя взгляда с Лехи.

– Десять, – буркнул тот и тут же, загоревшись, затараторил: – Лучшие условия в Москве. Какие люди, ты себе не представляешь, какие люди! Ты же…

– Двадцать, – перебил его Звездецкий.

Толстяк на секунду затих.

– Серый, ну, ты это, не наглей. Кто тебе даст столько?

– Тот, кто поставляет товар.

Толстяк мялся, не решаясь.

– И три процента – тебе, – предложил Звездецкий.

– Грабитель!

Сергей пожал плечами. Мол, как знаешь.